Борис Вольфсон
Борис Ильич Вольфсон родился и живет в Ростове-на-Дону. Работал в Ростовском государственном университете. Последние двадцать лет преподает математику в созданной при его участии школе. Автор научных работ по прикладной математике и педагогике, четырех школьных учебников. Стихи пишет всю жизнь, но печататься начал только в 2000-м году. Помимо многочисленных публикаций в бумажной и электронной периодике к настоящему времени выпустил четыре книжки стихов и микропрозы.
Comments (0) ПЕРВОЕ НОЯБРЯ
Размагниченная связка
света-ветра поутру,
свисто-твисто-листопляска
на расхристанном ветру.
Проредила, прорябила,
прорыдала, протекла
обагрённая рябина
в бликах льдистого стекла.
Протекают белым налом −
поделом и по делам −
моросительным каналом
дождь со снегом пополам.
Для каждого из нас смерть – это завершенье,
ну, типа, заперт тир, и разошлись стрелки,
и смысла нет решать, стрелок или мишень я, −
когда на всех дверях болтаются замки.
И всё, что я любил, и всё, с чем был я связан,
внезапно растеклось, развеялось, как пыль,
а может быть, и так: накрылось медным тазом,
в котором этот хлам потом снесут в утиль.
Нет стрéлок на столбе − ни к аду и ни к раю.
На корточках сижу и гильзы собираю.
Куда же их сдавать? Никто не даст совет.
В простреленной груди отверстия сквозные.
Пульсируя, из них текут, как позывные,
быть может, вечный мрак, быть может, новый свет.
Читать дальше 'Борис ВОЛЬФСОН. В густеющем эфире. Венок сонетов'»
МАРТ
На востоке светлеет,
но покамест слегка.
И томится, и млеет,
просыпаясь, река.
Снег ныряет с разбега,
и на сизой волне
хлопья белого снега —
как ракушки на дне.
Зимней спячки осколки —
льдин плавучий погост.
Шепотки, кривотолки
наплывают на мост.
Я понять эти речи
не смогу наяву.
Сам, как в спячке, навстречу
серым льдинам плыву.
Пусть условно движенье,
вечен мой недолёт, —
сам стрела, сам мишень я,
птица, вмёрзшая в лёд.
Но когда моя стая
пролетит по лучу,
я очнусь, я оттаю
и за ней полечу.
ИМПРЕССИОНИЗМ
Налево — как расплавленная лава,
направо — будто собственные тени,
не нарушая плоскостность залива,
почти беззвучно набегали волны,
скользили над ракушками, веревку
с нанизанными плотно поплавками
крутили, заставляя извиваться,
змеиться, оставаясь неживою,
но оживляя сонную рутину.
Еще одна змея струилась вяло, —
я говорю о линии прибоя,
которого и не было как будто.
Зной, запах тины, неподвижный воздух,
застывшее, как в «Фаусте», мгновенье, —
реальность, но уже почти за гранью
безвременья, небытия, покоя,
которые не описать словами,
поскольку нет их в нашем лексиконе,
и остается, в кровь кусая губы,
завидовать тому, кто знает как…
Тому, кто молча смешивает краски,
и запахи, и шорохи прибоя,
и этот зной, и эту неизбежность
ракушечьих спиральных завитков
и кистью осторожной на бумагу
мазки наносит, черточки и точки
и, осознав бессмысленность усилий,
бумагу рвет на мелкие клочки,
которые в сердцах швыряет в воду,
но вдруг возникший над волнами ветер
подхватывает их, чтоб стаей чаек
они могли галдеть и мельтешить,
нырять за рыбой, ликовать и драться
и наслаждаться этой суматохой,
прорвавшись сквозь застывшее мгновенье
в движение, неравновесье, жизнь.
НОРД-ОСТ
Мне кажется, что мы живем в антракте.
На сцене полумрак. В своих гримерках
актеры отдыхают. А в фойе
лениво бродят зрители. Встречая
знакомых, обсуждают первый акт,
возможное развитие сюжета,
потом немного говорят о детях,
погоде и о ценах на крупу.
Все ждут звонка, когда возобновится
течение истории, в которой
они, заняв свои места в партере,
чужие драмы и переживанья
вновь смогут наблюдать со стороны.
Там все острей, чем в нашей пресной жизни,
трагичнее, но как бы не взаправду.
И зрители, сочувствуя героям,
полнее ощущают, что сегодня
им ничего, как будто, не грозит.
Как хорошо сидеть в удобном кресле,
обмахиваться веером, в бинокли
следить за бутафорскими страстями,
забыв на миг о собственном спектакле…
И льется кровь, и фантики шуршат.
ДВОЙНОЕ ОТРАЖЕНИЕ
1.
Ты реальность, не данная мне в ощущении,
скорый поезд, нарушивший все расписания,
переулок, где нет отродясь освещения,
память сердца в последней поре угасания.
Ты немое кино, ты всегда лишь прощание,
ночь беззвездная, небо, сырое, осеннее,
сон во сне, позабытое мной обещание,
а еще ты последний мой шанс на спасение.
Легкий ветер, теней чуть заметных скольжение,
возрождение звуков, тумана касание
и двойное в бессонной реке отражение
наших призрачных душ, избежавших списания.
2.
Не дотянуться, даже не привстать
на цыпочки, от фона отделиться
всего на миг и вновь привычно слиться,
растечься, быть собою перестать
теперешним и стать другим собой —
рассеянным, размытым, бестелесным —
туманом, дымкой, облачком небесным,
в котором с серым свился голубой,
в котором боли нет и суеты,
и вечность принимает на поруки,
и мы с тобой растворены друг в друге,
неразделимые на «я» и «ты».
ДЕВЯНОСТО ПЕРВЫЙ ГОД
А ведь и впрямь была держава:
соображала за троих
и в страхе божием держала
чужих, а более — своих.
Пускай хирела и нищала,
но, охраняя свой режим,
она так много обещала
своим, а более — чужим.
Ковчег
В нашем городе зима — гниль:
морок сумерек, сердец мрак.
А с востока все несет пыль
и отбрасывает снег в брак.
В нашем городе весна — жуть.
Сводка метео всегда врет.
И туманится вещей суть.
И под слякотью скользит лед.
RSS