RSS RSS

ИРИНА ШУЛЬГИНА ● КАПЛИ ЯНТАРЯ НА ЗАКАТЕ СОЛНЦА

В блаженной тишине утра сладострастно причмокнул будильник. «Не-е-т!», –– подумала она сквозь сон, но мольба ее оказалась тщетной. Мерзкое орудие утренней пытки и не подумало остановиться, но, вспоров мирную тишину, распищалось самым непотребным образом. Она нажала рычажок проклятой пикалки, та перестала верещать, но продолжала настойчиво тикать в самое ухо: «Вста-вать! Вста-вать! Вста-вать!». Повиноваться этому призыву ей категорически не хотелось. Выплывая из теплых сонных вод, она представила себе весь неподъемный груз дел, которые необходимо было переделать на предстоящей неделе, и настроение ее опустилось практически до нулевой отметки. «Понедельник, – ворочалась у нее в голове тоскливая мысль, – день тяжелый… вот уж правда… Скорей бы пятница…. дожить бы…».

Неугомонный будильник тикал, отсчитывая секунду за секундой. Ничего не поделаешь – надо было ему покориться. Она предприняла попытку стряхнуть с себя сон, вытянулась на спине во весь рост, и почувствовала, что пальцы ног уперлись во что-то теплое и невыразимо приятное. Она пошевелила ступнями, и это переползло к ней на подушку, примостилось около плеча и утробно заурчало. «Ах ты, мой сладкий!» – подумала она, и на сердце немного отлегло. «Сладкий» тем временем мягко, но настойчиво вытеснил ее с подушки и разлегся там в изнеженной позе, подставив белое толстое пузо лучам настольной лампочки. «Негодяй, – умиленно сказала она сибариту и почесала ему пушистый животик. – Ишь, разбаловался! Ну, лежи, Рыжий, грейся под лампочкой, а я пошла умываться!»

Читать дальше 'ИРИНА ШУЛЬГИНА ● КАПЛИ ЯНТАРЯ НА ЗАКАТЕ СОЛНЦА'»

ИРИНА РОДНЯНСКАЯ ● «КАНОНИЧЕСКАЯ ВЕРСИЯ ИСТОРИИ» И ЕЁ ПРОЕКЦИЯ В БУДУЩЕЕ. ИЗБОРСКИЙ КЛУБ КАК ВИЗАВИ КРЕМЛЯ?

Heute wollen wie marschiеren,

Einen neuen Marsch probieren.

Немецкая строевая 1936 г.

Начну с примера невинного лукавства, затеянного в обход «духа времени». Известный историк и публицист Юлия Кантор пишет в «Российской газете» за 2 апреля с.г. об увековечении памяти жертв политических репрессий ‒ и о том, какие этой государственной целевой программе чинятся препятствия: «цифры могут быть слишком большими», а это, мол, «нанесет ущерб имиджу России». Напротив, возражает автор статьи, в глазах всего мира эта программа «будет способствовать четкому социально-историческому разграничению понятий “Россия” и “СССР”». Такая намеренно простодушная аргументация явно анахронична: сверху давно поступил запрос на слияние означенных понятий в общем движении родной истории. Ну а то, что статья Ю. Кантор все же появилась в правительственной газете-официозе, ‒ свидетельство тому, что эта поставленная перед обслуживающей власть историографией задача будет решаться не беспрепятственно.

Я помню время, когда либеральная публицистика с упоением твердила о молодом Российском государстве, ведущем отсчет непосредственно с 1991 года и развязавшем себе руки вместе с отсечением прошлого ‒ царского, советского ли. (Ну а то, что в ряде международных прав и обязательств Российская Федерация объявила себя преемницей Советского Союза, представлялось чисто прагматической мерой, к идеологии и историософии отношения не имеющей.) Конечно, это была беспочвенная утопия, характерная для поверхностного свободолюбия 1990-х годов. Читать дальше 'ИРИНА РОДНЯНСКАЯ ● «КАНОНИЧЕСКАЯ ВЕРСИЯ ИСТОРИИ» И ЕЁ ПРОЕКЦИЯ В БУДУЩЕЕ. ИЗБОРСКИЙ КЛУБ КАК ВИЗАВИ КРЕМЛЯ?'»

ГЕОРГИЙ ЯРОПОЛЬСКИЙ ● НАБОР СЛОВ

МЫСЛЬ ИЗРЕЧЁННАЯ

Ткань вещей до того любезна,
что их чуждость не вдруг видна.
Укрощённая светом бездна
не достигнет глазного дна.
Смыслы смутные ловит слово,
но оно и привносит свет:
лишь расплещется луч — и снова
мрака подлинной тайны нет.

Читать дальше 'ГЕОРГИЙ ЯРОПОЛЬСКИЙ ● НАБОР СЛОВ'»

ЛЮДМИЛА ШАРГА ● «ПРИГОВОРЕНА К РОДНОЙ ЗЕМЛЕ…»

Приговорена к родной земле,
где от века жили мои предки,
где морозный иней в феврале
серебрится на уснувших ветках.

Приговорена к родной стране,
где учились первые уроки,
где легли на сердце в детстве мне
памятные пушкинские строки.

Приговорена навек к ветрам,
что свободно над полями веют,
и в туман уходят по утрам
по песчаным золотистым свеям *.

Читать дальше 'ЛЮДМИЛА ШАРГА ● «ПРИГОВОРЕНА К РОДНОЙ ЗЕМЛЕ…»'»

БОРИС ВОЛЬФСОН. НЕРАВНОВЕСЬЕ

МАРТ

На востоке светлеет,
но покамест слегка.
И томится, и млеет,
просыпаясь, река.
 
Снег ныряет с разбега,
и на сизой волне
хлопья белого снега —
как ракушки на дне.

Зимней спячки осколки —
льдин плавучий погост.
Шепотки, кривотолки
наплывают на мост.

Я понять эти речи
не смогу наяву.
Сам, как в спячке, навстречу
серым льдинам плыву.
 

Пусть условно движенье,
вечен мой недолёт, —
сам стрела, сам мишень я,
птица, вмёрзшая в лёд.
 
Но когда моя стая
пролетит по лучу,
я очнусь, я оттаю
и за ней полечу.

 

ИМПРЕССИОНИЗМ

 
Налево — как расплавленная лава,
направо — будто собственные тени,
не нарушая плоскостность залива,
почти беззвучно набегали волны,  
 

скользили  над ракушками, веревку
с нанизанными плотно поплавками
крутили, заставляя извиваться,
змеиться, оставаясь неживою,
 

но оживляя сонную рутину.
Еще одна змея струилась вяло, —
я говорю о линии прибоя,
которого и не было как будто.
 

Зной, запах тины, неподвижный воздух,
застывшее, как в «Фаусте», мгновенье, —
реальность, но уже почти за гранью
безвременья, небытия, покоя,
 

которые не описать словами,
поскольку нет их в нашем лексиконе,
и остается, в кровь кусая губы,
завидовать тому, кто знает как…

 
Тому, кто молча смешивает краски,
и запахи, и шорохи прибоя,
и этот зной, и эту неизбежность
ракушечьих спиральных завитков

 
и кистью осторожной на бумагу
мазки наносит, черточки и точки
и, осознав бессмысленность усилий,
бумагу рвет на мелкие клочки,

 
которые в сердцах швыряет в воду,
но вдруг возникший над волнами ветер
подхватывает их, чтоб стаей чаек
они могли галдеть и мельтешить,

 

нырять за рыбой, ликовать и драться
и наслаждаться этой суматохой,
прорвавшись сквозь застывшее мгновенье
в движение, неравновесье, жизнь.
 

НОРД-ОСТ

 

Мне кажется, что мы живем в антракте.
На сцене полумрак. В своих гримерках
актеры отдыхают. А в фойе
лениво бродят зрители. Встречая
знакомых, обсуждают первый акт,
возможное развитие сюжета,
потом немного говорят о детях,
погоде и о ценах на крупу.
Все ждут звонка, когда возобновится
течение истории, в которой
они, заняв свои места в партере,
чужие драмы и переживанья
вновь смогут наблюдать со стороны.
Там все острей, чем в нашей пресной жизни,
трагичнее, но как бы не взаправду.
И зрители, сочувствуя героям,
полнее ощущают, что сегодня
им ничего, как будто, не грозит.
Как хорошо сидеть в удобном кресле,
обмахиваться веером, в бинокли
следить за бутафорскими страстями,
забыв на миг о собственном спектакле…
И льется кровь, и фантики шуршат.

 

ДВОЙНОЕ ОТРАЖЕНИЕ

 

1.
 

Ты реальность, не данная мне в ощущении,
скорый поезд, нарушивший все расписания,
переулок, где нет отродясь освещения,
память сердца в последней поре угасания.

 
Ты немое кино, ты всегда лишь прощание,
ночь беззвездная, небо, сырое, осеннее,
сон во сне, позабытое мной обещание,
а еще ты последний мой шанс на спасение.

 
Легкий ветер, теней чуть заметных скольжение,
возрождение звуков, тумана касание
и двойное в бессонной реке отражение
наших призрачных душ, избежавших списания.

 

2.

 
Не дотянуться, даже не привстать
на цыпочки, от фона отделиться
всего на миг и вновь привычно слиться,
растечься, быть собою перестать

 
теперешним и стать другим собой —
рассеянным, размытым, бестелесным —
туманом, дымкой, облачком небесным,
в котором с серым свился голубой,

 
в котором боли нет и суеты,
и вечность принимает на поруки,
и мы с тобой растворены друг в друге,
неразделимые на «я» и «ты».

ВИКТОР ГОЛКОВ ● УЗОРЫ НА ОКНЕ

* * *

Если что-то есть во мне,
то оно пришло оттуда,
где узоры на окне
или детская простуда.

Где еще живой мой дед,
Мерно  досточку  строгает,
и косой, блестящий свет
ночь на блики разлагает.

Читать дальше 'ВИКТОР ГОЛКОВ ● УЗОРЫ НА ОКНЕ'»

МИХАИЛ КОВСАН ● БРАКОВАННЫЙ ВОЛЬТЕР

Утро. Город тих. Приемники еще не включили. Не слышно, как власть с народом братается.

Окно — в утро, весну, бледно-розовую, не здоровую, с подозрением на тиф, кровь, мятежи.

Но кто в раннее утро подозревает плохое? Утро, как и весна, коротко, словно радость.

Ночь, как и зима, словно печаль, бесконечна.

Затхлость нежилой застоявшейся ночи высасывает наружу, и у распахнутого окна — веселое щенячье тепло еще не прожитой жизни.

— Веселое имя Пушкин, — оптимизмом больного поэта безмятежно шуршит занавеска.

А как еще шуршать занавеске в музее веселого, светлого, южного имени? Не твердить же обледенело: Черная речка, Фонтанка.

По крайней мере, весной и с утра.

Читать дальше 'МИХАИЛ КОВСАН ● БРАКОВАННЫЙ ВОЛЬТЕР'»

ТАТЬЯНА ГУРЬЕВА ● МИНИАТЮРЫ

ПО ВОЛНАМ МОЕЙ ПАМЯТИ

Весной я схожу с ума. Может, потому что – мартовская кошка. Выгибая спину, раздувая, как гончая ноздри, я вырываюсь на свободу. Прочь от служебных бумаг, писем, поднадоевшей клавиатуры с отпечатками пальцев, офисов с заранее установленным распорядком скучной жизни – прочь, на весеннюю улицу, в «пампасы»!

В этом деле у меня есть союзник – мой родной гуляка-город, с улицами и площадками, двориками и закоулочками. Как раз в начале марта грязный ноздреватый снег начинает вести себя вероломно, закрепляясь из последних сил огромными корками на асфальте. Но разве меня остановишь? Я уже в пути! Я чую весну! Я несусь по задворкам памяти, которая помнит Киев семидесятых, восьмидесятых, девяностых, а я – стоп, школьница, студентка, молодая мамаша. В центре пахнет приближающейся оттепелью. Старые дома, как нахохлившиеся серые птицы, сохраняют тепло от лучших времен – кафельных буржуйских печей и тульских самоваров. Коварно мучить людей после такой продолжительной затяжной и холодной зимы. Решительно обматываюсь шарфиком. Знаю, мартовская погода бывает мстительной. Кому же знать это, как не мне, рожденной в третьей декаде марта, когда от весны уже некуда деться.

Читать дальше 'ТАТЬЯНА ГУРЬЕВА ● МИНИАТЮРЫ'»

Сергей СКОРЫЙ ● Я – рядовой в ЖэДэ войсках ● Отрывки из повести.

Страстная любовь рядового Медведева

И дернул же чёрт оказаться «гусаку»* Лёшке Медведеву в доме старшины сверхсрочной службы Пилипчука и встретиться с его женой Аурикой… Впрочем, чёрт здесь, конечно, ни причём… Просто Пилипчук купил что-то новое из мебели, а кому ж быть грузчиками у старших по званию, как не молодым солдатам? Вот и попал Лёшка в число нескольких воинов для осуществления погрузочно-разгрузочных работ.

Пилипчук – обрусевший украинец, был ещё тем перцем! Занимал должность заведующего вещевым складом в части, крепко «сидел на армейском барахле», офицеры зачастую перед ним «шапку ломали»… Привык старшина к уважению… Одним словом, «катался» он в службе, как вареник в сметане… Вот и жену себе завёл не какую-нибудь там, из местных… А яркую, статную, черноволосую молдаванку. Глаза – как спелые вишни. Одно – загляденье! Правда, как по мне, излишне худощавую… Но тут уж – дело вкуса! Аурику, младшую его лет на пять, старшина всячески баловал…

Пилипчуков в батальоне недолюбливали: офицеры за то, что приходилось им иногда заискивать пред старшиной при получении качественного обмундирования, их жёны за то, что Аурика щеголяла часто в обновках, более дорогих и ярких, чем ей это полагалось «по чину»…

Читать дальше 'Сергей СКОРЫЙ ● Я – рядовой в ЖэДэ войсках ● Отрывки из повести.'»

АННА НАТАЛИЯ МАЛАХОВСКАЯ ● ОТКУДА ВЗЯЛАСЬ ТЬМА ● ПРОДОЛЖЕНИЕ

Памяти Наталии Горбаневской

картина «Новая Голландия»ЧАСТЬ ВТОРАЯ

(начало читайте в прошлом выпуске)

Глава первая. НА МОСТУ

Над Аларчиным мостом, над его перилами – чередой вертикально вытянутых чугунных колец, над покосившимся зелёным ларьком, где вчера продавали арбузы, – сероватое и жемчужное брезжило утро.

Аня медленно шла по влажному тротуару; Крюков канал, горбатый деревянный мостик, Никольский собор справа, – и она снова углубилась в тесное ущелье, по дну которого протекал канал.

 

«Сашка, дорогая, здравствуй! Опять я пишу тебе письмо. Вот видишь, как мне понравилось это занятие. Когда я вижу белый листок бумаги, мне кажется, что он зовёт меня к себе. А когда я его не вижу, а только представляю его себе, какой он чистый, какой белый посреди всей черноты, мне кажется, что он – какой-то прибор, при помощи которого я могу сказать тебе что-то такое, чего я самой себе вымолвить не сумею».

———

Аня брела вдоль канала, сочиняя письмо подруге, с которой виделась каждый день… «Ты спросишь меня, зачем писать письма теперь, когда мы день за днём встречаемся в школе. Но я вспомнила, как писала тебе письма совсем недавно, да, только что, но вот теперь мне показалось вдруг, что совсем другой рукой. Я ведь вижу свои руки, когда пишу, и замечаю, что даже и они стали совсем не такими, как тогда. Я пишу тебе теперь не такой, как прежде, рукой, не такое, как прежде, письмо, и хочу объяснить тебе про то, про что мы вчера говорили. Может быть, в письме это мне удастся. Вчера ты сказала, что я устроила забастовку. Нет, ты сказала, что я будто бы эту забастовку объявила, но это не так, я, конечно, ничего не объявляла и даже не устраивала, просто вышло так…»

Читать дальше 'АННА НАТАЛИЯ МАЛАХОВСКАЯ ● ОТКУДА ВЗЯЛАСЬ ТЬМА ● ПРОДОЛЖЕНИЕ'»

ЛЮДМИЛА ШАРГА: «ОТМЕНУ ЗАКОНА О РУССКОМ ЯЗЫКЕ СЧИТАЮ НЕДОПУСТИМОЙ ОШИБКОЙ»

Людмила Шарга – русская поэтесса, проживающая в Украине. А также она прозаик, публицист, член Южнорусского Союза писателей. В «активе» у Людмилы несколько побед на международных литературных конкурсах, шесть сборников поэзии и прозы и множественные публикации в периодических печатных и сетевых изданиях. Итак, в эти неспокойные дни Людмила Шарга отвечает на вопросы нашего литературного портала из Одессы, из Творческой Гостиной Diligans, редактором сайта которой она работает…

– Людмила, расскажите о своём детстве, юности. Кого Вы тогда читали? Уважали ли литературу в Вашей семье? Если можно, расскажите про Ваших родителей. Это они привили Вам любовь к поэзии?

– Детство моё прошло в российской глубинке. Я родилась в семье учителей: отец преподавал историю, мама – русский язык и литературу. Разумеется, дома была огромная библиотека, которая постоянно пополнялась и обновлялась. Кроме того, выписывались журналы, газеты. Мы ещё и в библиотеки ходили. Сейчас это кажется невероятным.

Пока не научилась читать, была убеждена – это всё оттого, что книги, которые я пыталась прочесть, и которые читают с умным видом взрослые, написаны не мной, а ими – взрослыми, потому-то в книгах этих им всё понятно.

Годам к пяти я выучилась читать, и первой моей книжкой стал маленький тёмно-зелёный томик стихов Агнии Львовны Барто. Я, всё-таки, прочла то, что было написано не мной, и не просто прочла, а заучила наизусть и запомнила на всю жизнь.

Читать дальше 'ЛЮДМИЛА ШАРГА: «ОТМЕНУ ЗАКОНА О РУССКОМ ЯЗЫКЕ СЧИТАЮ НЕДОПУСТИМОЙ ОШИБКОЙ»'»

МИХАИЛ ЮДСОН ● НА ГОРАХ, ИЛИ УГОЛЬ ГОЛКОВА

(Виктор Голков, "Сошествие в Ханаан". Иерусалим – Москва, 2007)(Виктор Голков, "Сошествие в Ханаан". Иерусалим – Москва, 2007)

Виктор Голков родился в Кишиневе, окончил МЭИ в Москве, в Израиль взошел в 1992 году, обитает в Азуре. Автор двух сыновей и шести книг стихов. Вот и все вешки – "как человеческая речь, рифмованная жизнь струится, в пространстве памяти таится, чтоб смысл на образы рассечь".
Голков – поэт незаурядный, без вычисляемых предтеч. Муза его разумна и временами, урывками, сурова, понимая, что для веселья мир-олам мало оборудован, зато жесток и расшатан – "так осыпается песчаник под башмаками на ходу, и муке музыки изгнанник внимает, как Орфей в аду". Родившись и сформировавшись в Бессарабии – еврейство без араба – во радость, казалось бы! – в кишащем добрыми крушевано-погромными традициями столичном местечке – и Кишинев не клюнул, а поцеловал его в темечко "киш ин…" – Голков неуклонно оборачивается и вглядывается в прошлое – "в мое лицо глядят провалами два черных выбитых окна… на месте детства только впадина за этой сломанной стеной…" Кишинев, город детства и геттства, сродства и инородства – застрял, как гвоздь, как кость в горловине памяти – "вижу как звездой старинной Кишинев встает, мозг из первозданной глины слов не создает".

Читать дальше 'МИХАИЛ ЮДСОН ● НА ГОРАХ, ИЛИ УГОЛЬ ГОЛКОВА'»