RSS RSS

Елена ЛАПШИНА. Небо из-подо льда

Сломанными флажками сверху сигналит птица.
Кто её разумеет? – нет никого окрест.
Только над прудом ива – будто пришла топиться.
Ива стоит и плачет, чёрную землю ест.

Бездна небес глядится в тёмный нагрудник пруда,
видя в нём только птицу, рваный её полёт.
Небо само не может жить ожиданьем чуда.
Ива стоит и плачет, чёрную воду пьёт.

Что у неё за горе? Кто её здесь оставил?
Но прибежит купаться – выгнется и вперёд! –
тонкий и голенастый, с виду как будто Авель.
Ива ему смеётся, – кто её разберёт.

 

Читать дальше 'Елена ЛАПШИНА. Небо из-подо льда'»

Людмила ШАРГА. Из ниоткуда в никуда

ШАРГА. из ниоткуда в никудаОтхожу от окна, оставляя там серый февральский день, дождливый и ветреный.

Возвращаюсь через час – в зиму.

Дождь обернулся снегопадом, перетёк легко и незаметно, и не понять, откуда и куда падает снег. Из ниоткуда – в никуда.

Выйти бы в старый парк, постоять под огромными лапчатыми туями, укрытыми снегом, побродить по дорожкам, оставляя первые следы на девственном снегу, ни о чём не думая, никуда не спеша – просто так. Из ниоткуда в никуда.

Читать дальше 'Людмила ШАРГА. Из ниоткуда в никуда'»

Надежда КОНДАКОВА. Предисловие из книги «Инкогнито»: Стихи прошлого века. Стихи разных лет

Предисловие из книги Инкогнито: Стихи прошлого века. — М., «Золотой век», 2001 и стихи разных лет

И книги имеют свою судьбу… Всегда думала, что в этом отвлеченно-древнем афоризме не столько реального смысла, сколько филологической красоты и изящества. Оказалось, что в России даже отвлеченное и древнее становится сущим и жжет как пекло. Эта книга (а точнее – ее первая половина) почти десять лет назад была «сдана в производство» в издательстве «Советский писатель» и затем выкрадена буквально из-под печтаного станка неким злоумышленником, имя которого мне вполне открылось совсем недавно. По странному стечению обстоятельств узнала я о том, что рукопись исчезла, утром 19августа 1991 года. Позвонил мой редактор Виктор Сергеевич Фогельсон и сказал: «Произошло ужасное. Вы знаете?» Я: «Куда уж как не знать! Танки на Красной площади…» В ответ после долгой паузы: «Если Вы стоите сейчас, то сядьте… Исчезла Ваша книга… Оба экземпляра: и сданный в набор, и тот, что был у художника. Я прошу, я умоляю Вас, срочно принесите стихи, мы сами перепечатаем их – и книга пойдет молнией. Иначе у невинных людей полетят головы…»

Читать дальше 'Надежда КОНДАКОВА. Предисловие из книги «Инкогнито»: Стихи прошлого века. Стихи разных лет'»

Владимир ГАНДЕЛЬСМАН. Предисловие к новой поэтической книге Нади Делаланд «Мой папа был стекольщик» (Москва, «Стеклограф», 2019)

Непрочную, на раз меня разбить –
вот я была, а вот меня не стало
(она была? Да нет, не может быть,
осколков мало).

Эта книга – хрупкое и драгоценное творение. Благодаря главному своему свойству – прозрачности – она, оставаясь материальной, насыщенной земной облюбованной жизнью, пропускает свет и, становясь лёгкой и светлой, приближает к миру невещественному и вечному. Эта книга воистину написана дочерью стекольщика, которая унаследовала острое ощущение грани, только её инструмент – не алмазный стеклорез, а поэзия на грани жизни и смерти.
Мир этой книги – преображённый, потому что находится в непрерывном соприкосновении с миром иным, и непредсказуемая явь, порождённая этим родством, выражена не декларативно, но словом, трепетно настигающим и удерживающим её мимолётные отблески – словом, которое свободно во имя точности.
Прозрачные края, прозрачная кровь, прозрачный ветер, прозрачная простыня небес, прозрачная ваза и даже прозрачная тьма… – появляясь вновь и вновь, этот эпитет говорит о призрачности жизни и о свете, которым пронизана жизнь, и ещё он говорит о своей привязанности к существительному – к существу материи, к земному дому.

я не жилец я просто гость
в прозрачном и немом
полете мира твоего
но я хочу домой

                                                            Надя Делаланд. Из книги

Читать дальше 'Владимир ГАНДЕЛЬСМАН. Предисловие к новой поэтической книге Нади Делаланд «Мой папа был стекольщик» (Москва, «Стеклограф», 2019)'»

Александр Мелихов. Пророк, спустившийся на землю. Солженицын-политик

 

…это порок русского духа: мы слабеем, когда мы не в сплочённых (и командуемых) массах.

А. Солженицын. «Угодило зернышко»

После триумфального явления народу солженицынского шедевра «Один день Ивана Денисовича» его автор почти сразу же скрылся за политическими тучами. Из которых время от времени доносился сначала гром и лишь затем молния — сначала появлялась разгромная статья и лишь с большим опозданием, на папиросной бумаге, на одну ночь, а то и на полчаса кто-то из друзей подбрасывал едва различимый текст, породивший эти громы. Сейчас уже и не припомнить, что в них было, в памяти осталось лишь собственное ощущение: так их, режь правду-матку!

Однако Солженицын и после высылки продолжал резать правду-матку и либеральному Западу, и либеральным западникам, и понемногу из-за туч начали доноситься голоса, объявляющие Солженицына и националистом, и монархистом, и будущим аятоллой, но все как-то нечетко, все клочками. Только «Красное колесо» прикатилось к нам в полном объеме в перестроечную пору, когда появилась возможность различать и художественные свойства: историческая составляющая необыкновенно интересна, лирическая из рук вон плоха.

Впрочем, историософская идея, явившаяся среди демократического пиршества, от этого не становилась менее сенсационной: Россию убила демократия, «большевицкая» диктатура сумела овладеть только трупом.

Читать дальше 'Александр Мелихов. Пророк, спустившийся на землю. Солженицын-политик'»

Марина КУДИМОВА. А. Солженицын: судьба, роль, образ в меняющемся времени

Гений – это вовсе не только, а на русской почве и не столько – человек, наделенный выдающимися способностями в какой-то области, но и человек, сполна обеспеченный сопровождением таковых способностей судьбой. По этому признаку Александру Солженицыну мало найдется равных. Главное качество гениальности – универсализм, равноодаренность, с какой стороны ни зайди, в том числе и с биографического бока. Гений осложняет задачу исследователя неуловимостью, недоступностью воображению и разуму самой своей природы и упрощает эту задачу в том отношении, что любой – без преувеличения – фрагмент текста, если речь идет о словесном воплощении, такой же универсум, как и весь свод созданного.

Читать дальше 'Марина КУДИМОВА. А. Солженицын: судьба, роль, образ в меняющемся времени'»

Вера ЗУБАРЕВА. Солженицын как анти-политик. К 55-летию публикации «Одного дня Ивана Денисовича»

Мой путь к Солженицину пролегал через заблуждения.* Как большинство читателей и исследователей творчества писателя, я рассматривала его произведения в чисто политическом ключе. «Один день Ивана Денисовича» не был исключением. В процессе преподавания я, как и все, делала акцент на политической обстановке и ужасах сталинского режима. Всё укладывалось в аспект политической доктрины за исключением фигуры Алёши-баптиста, которая выглядела как притянутая за уши и выпадающая из общего контекста лагерной тематики.

Прозрение всё же наступило, и открылась глубина мудрости Солженицына.

В своей нобелевской речи Солженицын заявил: «Работа художника не укладывается в убогой политической плоскости, как и вся наша жизнь в ней не лежит» [Солженицын 1995: 224]. Это было сказано в ту пору, когда Солженицын воспринимался сквозь призму диссидентства. Как оказалось, это было ложным представлением, на котором погорел и Запад, принявший его за традиционного диссидента и посчитавший, что за рубежом Солженицын станет бороться за политические и социальные свободы. Он и боролся, но не как антикоммунист, или про-капиталист, или социалист. Он боролся, как верующий, как воин, как Георгий Змееборец. Вот весьма знаменательный отрывок из письма Солженицына к Рейгану, в ответ на приглашение в Белый дом: «Я не располагаю жизненным временем для символических встреч. Однако мне была объявлена (телефонным звонком советника Пайпса) не личная встреча с Вами, а ланч с участием эмигрантских политиков. Из тех же источников пресса огласила, что речь идёт о ланче для “советских диссидентов”. Но ни к тем ни к другим писатель-художник по русским понятиям не принадлежит. Я не могу дать себя поставить в ложный ряд» [Солженицын 1995: 17].

Читать дальше 'Вера ЗУБАРЕВА. Солженицын как анти-политик. К 55-летию публикации «Одного дня Ивана Денисовича»'»

Эмиль СОКОЛЬСКИЙ. Книжный обзор. Ирина Машинская, Виктор Каган, Ярослав Пичугин, Игорь Силантьев, Алексей Ланцов, Елена Семёнова

ЛИЦО ВОДЫ

Ирина Машинская. Делавер.

Ирина Машинская. Делавер.
М.: «Книжное обозрение» (АРГО-РИСК), 2017

В начале книги – справка из «Британики»: Делавер – река, которая частично является границей между штатами Пенсильвания и Нью-Йорк. Именно в том краю и живёт автор. Одноимённый цикл стихотворений помещён на одной из последних страниц; всё предыдущее словно бы готовит нас к нему. Вода, волна, речные приметы не раз встречаются у Машинской, – видимо, выступая символами течения жизни, текучести, «утекаемости» её, а с другой стороны – символом спокойствия, тишины, вечности, памяти как бессмертия: стихи будто покачиваются на зыбкой поверхности широкого водоёма, они негромки и грустны. а как ещё можно говорить об ушедших – своих родных и близких? Их тени я вижу на протяжении всей книги. «Когда человек умирает, начинается новая с ним жизнь…»; «И потом научаешься обходиться без человека / без словечек его / без примочек привычек…»; «Ты снился мне / смотрел и улыбался / И как при жизни было непонятно / о чём нам говорить…»; «Тот кто умер домой не летит в самолёте со мной / он вернётся, но только отдельно летит / как ни в чём не бывало встречает /и до смерти рад раскрываемым рамам…» Но разговор поэт ведёт не только о своих утратах; в обращённых к дочери строках она выражает всю глубину своей любви, глядя в неизбежное будущее – то есть глядя на себя глазами родного человека.

Читать дальше 'Эмиль СОКОЛЬСКИЙ. Книжный обзор. Ирина Машинская, Виктор Каган, Ярослав Пичугин, Игорь Силантьев, Алексей Ланцов, Елена Семёнова'»

Вадим КРЕЙД. «ОН – СТРАНА, ПОСЛЕ НЕГО ДУША ОЧИЩАЕТСЯ». Судьба и творчество Александра Кондратьева (1876-1967)

Александр Кондратьев. Рисунок Павла Либеровского. 1946 г.     Одно из стихотворений Александра Кондратьева называется «В доме Отца Моего обителей много…». Эти слова из Евангелия от Иоанна могут быть прочитаны как эпиграф ко всему творчеству поэта. Цитируя Евангелия, Кондратьев стремился сказать о своем понимании вселенной – о многообразии миров. Многообразие он понимал мифологически. Литература Серебряного века – это литература мифотворчества, а Кондратьев в своих стихах, рассказах, романах оживлял миф, одушевлял его, приближая древность к современности.
Многообразие – одно из ключевых слов того русского культурного феномена, который мы называем Серебряным веком. Эпоха стремилась вместить в русское творчество культурное наследие всех народов и всех времен. Эпоха была экстенсивной, широкой и пытливой, и такими же были ее деятели – люди многосторонне одаренные. И сам Кондратьев не только поэт – он еще и прозаик, драматург, переводчик, критик, литературовед, фольклорист, мемуарист.
Эта полифония творческой личности у Кондратьева объединилась одним главным мотивом – любовью к древности. Некоторые поэты написали в подражание Горацию свой «Памятник», ставший как бы отдельным малым жанром в русской поэзии. Такое стихотворение (имеет оно в названии слово «памятник» или никак не названо) подводит итоги жизни в искусстве, творит высший суд над собою. Г. Державин в «Памятнике» видит свою заслугу в том, что первым дерзнул «в сердечной простоте беседовать о Боге». Вывод В. Ходасевича в его «Памятнике» совсем иной:

Но все ж я прочное звено:
Мне это счастие дано.

 

Читать дальше 'Вадим КРЕЙД. «ОН – СТРАНА, ПОСЛЕ НЕГО ДУША ОЧИЩАЕТСЯ». Судьба и творчество Александра Кондратьева (1876-1967)'»

Арон Каценелинбойген. «О ВРЕМЕНИ, О ЛЮДЯХ, О СЕБЕ».

Арон Каценелинбойген. «О ВРЕМЕНИ, О ЛЮДЯХ, О СЕБЕ».Книга воспоминания Арона Каценелинбойгена охватывает весь обширный период его жизни, начиная с детских лет и заканчивая годами в США. Люди, события, факты, имена известных деятелей науки, культуры и искусства, отношения и характеры, судьбы и лица – всё, что повстречалось у него на пути, нашло отражение в книге. Нелицеприятные, порой, оценки друзей и близких не были заретушированы в повествовании. Арон пожелал отразить всё так, как он видел, понимал и чувствовал – без прикрас. Он пожелал остаться честным и принципиальным в своих суждениях и после своего ухода. Эта книга как нельзя точно отражает его собственную суть – кем он был и каким он был и остался в памяти тех, кто знал его близко. Книга была завершена незадолго до его смерти. Она стала завещанием его внуку Иосифу – завещанием следовать самому себе всегда и во всём.