RSS RSS

Татьяна ОРБАТОВА. Предчувствие снега

Все дороги с космической пылью,

нет порога, одни валуны,

оживляется песней ковыльной

свет луны.

И поёт отраженье в воде:

– Ночь светла, виден крестик нательный,

лёгок след от него – акварельный,

он – везде…

Но пригубишь воды нежный звук,

чтобы в дальней дороге согреться –

пробивается бездна сквозь стук

оглушённого сердца

Читать дальше 'Татьяна ОРБАТОВА. Предчувствие снега'»

Ольга НОВАК. Пространство между мирами

Пространство между мирами 

расщелина для разногласий.
Пространство для вольнодумства,
где жизнь живётся не нами,
где старости нет и страсти,
где странствия и свобода  
в пространстве между мирами
для сосланного народа
без племени без семейства
без званий и без фамилий.
Умеете, сыты, довольны?
Живите, как раньше жили…
о правду не ранясь больно,
и нас вы так жить учили…
Не станет мирок ваш храмом,
но странник пронзит столетья
в пространстве между мирами
играя, как могут дети…

 

* * *

новые крылья пускают свежую поросль,
как по весне,
черешня   листики слабые.
что с ними делать, ведь сыплет еще за ворот снег?
Было бы лето, ракушек в дом принесла бы я.
было бы лето –   и тело своё  оставила,
морю вручая дары. Попеременно
летнее, зимнее –  всякое солнцестояние
враз увидала бы     всё     одновременно.
Прячет изнанка мира от нас бунтующих
всё, что до “той поры” знать не велено.
Призрачно, как и раньше, в мире бушующем…
Будет по вере тебе всё то,
что не проверено.

 

* * *

 

Пандора ключей не даёт без оплаты –
и мы выбираем свой путь по канату –
по минному полю моих дихотомий,
по свежему следу твоих траекторий,
по вёрткому бреду, по бренному льду!
Протиснусь, в просветы, поближе пройду!

По лезвию лета – нам ноет, нас носит.
Нас гложет. Нас гонит.
Нас бесит. Нас бросит.
Нас вымучит, выдворит прочь и не спросит…
Вприпрыжку, со свистом нас вымоет чисто –
нам вырежет сердце бездумная осень.
Нам выкроит крылья небесная просинь.
В спектакле помпезном, почти что, воскресну –
зависну над истошно-ласковой бездной!
И снова под маской артиста исчезну.
Но изредка вскроюсь:
То лета приветом,
то вспенясь – искристым –
по рваному свету…
по мокрому небу,
по грому, по граду…
По тоннам потопа –
Не надо! Не надо…
Хотели бы толку, советов, ответов
но, внутриутробного эха отведав,
мы сытыми будем и ядом, что рядом –
нас встречная жажда низвергнет в победу.

 

Прикрой свою тонкую детскую душу
картинкой, картонкой и порцией суши.
Закрой свои нервы в объятиях Теслы    
как молнии могут спасать, –   неизвестно!
Родись. Догони. Поравняйся, обгон!
Одышка. Состарься. Отстань. Выйди вон.
А небо и рыбы не знают о суши…
Не знают и суши о рыбах и суше.
А ты точно знаешь…

Как будто бы  точно.
А ты и не ты    
ты меньше, чем точка.

 

* * *

 

Туши трамваев ползают по побережью.
Пляжи пишут толстый трёхтомник “Жара”.
Солнце в бокале испепеляет надежду   
город потерян в тысячный раз до утра.
Утро прохладу носит с ценником “восемь”,
где-то чукотский мальчик мёрзнет бесплатно…
Кто-то привычно обожествляет осень,
а в межсезонье скрасит сердце заплатой.
Стадо баранов по небу пролетает   
им хорошо     они лишены асфальта!
Что-то в подкорке медленно закипает
и, расплескавшись в волнах, искрится смальтой.

 

* * *

 

в гостях у бога все овцы целы
и волки сыты в гостях у бога
идём со мною одной дорогой
читай сквозь время мои пробелы
и рифмы тоже читай сквозь пальцы
и счастья бризом играй над морем
пока ты призван не помнить горя
всё ж будешь странником а не скитальцем

 

* * * 

 

В этой части земного шара снова зима.

В этой части земного снова немного.

Белым-мелким сыплет-веет на камни-дома,

Заметает приветом из снов     таких бестолковых…

И пока провожаешь снежинку взглядом от неба к нам,

И пока пролетает снежинка от сих до сих   

Успеваешь о ней прочесть роман из окна,

а она успевает оставить свой белый стих.

 

* * *

Ловцы снега

Ловили сонных –

Раскинув невод.

В глазах бездонных

Искали повод,

Крошили хлеба

Твоим словом в моё небо,

Заснежив пальцы,

Любви ловили

Неандертальцы

Слепых идиллий.

 

* * *

 

Мышиный бег.

Дистанция и – старт!

Мечта даёт свисток!

Беря на мушку цель,

Судьба даёт отмашку.

Везение и фарт –

Всем страхам – некролог

В сознании больном –

Разорванной бумажкой.

Разрывами петард

Ты сердце жмёшь в комок,

Несёшь картонный смех,

Раскрасив боль и травмы

В чудесный боди-арт

Из опытов и склок –

Закрыв себя от тех,

Кто не «догонит» правды.

И кажется, что в раз

Без розовых очков

Ты добежишь быстрей

До лакомого приза,

Но это только шаг

Из тысячи шагов

Из тысячи дверей,

Что, открываясь книзу,

Дадут тебе упасть

И снова употеть

Подпрыгнуть и взлететь,

Карабкаться к вершинам.

Ну что же за напасть –

Привычечка – хотеть,

Ловушечка – хотеть –

В сознании мышином.

 

* * *

 

а давай я тебя выдумаю

как стеклодув форму выдую

карамельную сладкую

со смешными повадками

без страданий и трещин

для свиданий женщину

музу лёгкую дивную

и без прошлого груза

с прохладцей и спелым смехом

как звонкий бочок арбуза!

Ты будешь катиться солнышком

плыть рыбкою в мои сети…

спасибо тебе что помнишь ты

что все мы большие дети

 

* * *

 

Цветы – твои мосты.

Проводники.

В них различаешь бесконечность мира

И бренность мелкого и суетность тоски,

И невозможность тесноты квартиры.

Ты снова с ним.

Твой сад  твоя отрада.

Весною в лето волшебство вдыхаешь.

И зной звенит, и птица песне рада,

И ты под сенью сада отдыхаешь…

Вливаясь в реки мира, бесконечность

Проходит сквозь твою заботу рук!

А руки знают, руки знают вечность!

Сквозь них течёт добра и света суть.

Меня в свой сад впустив, ты рушишь крепость.

Но кружево прочнее камня стен!

Прощая мне беспечность и нелепость,

Ты будешь удивлён разнообразью тем!

Я сочных красок лету принесу –

Цветы твои раскрашу – не спасу!

Так, прикасаясь к смыслу бытия,

Здесь утекаем вместе – ты и я.

Так с умираньем вместе – в зиму входим,

Как в дом уютный с печью и теплом.

А осень стороною нас обходит –

Не для неё мы строили наш дом.

 

* * *

 

Иногда такое накатывает серое «всё равно»…

Иногда  такая виляет «щенячья радость»!

Если б знать, где счастье, сбежала б уже давно,

А пока тихонько бинтую добро и слабость.

И не то чтобы вечность хотелось бы тут встречать.

И не так чтобы тонкой правдой мёрзнуть по миру  

Просто, в раз, ощущаешь себя как часть

Той огромной ничьей игры,

Что всегда невзначай проникает в дыры!

Просто, будто знаешь всё наперёд,

Просто хочется больше молчать и слушать.

Проживаешь минуту, как будто бы день или год,

И висишь небесной сетью над воском суши…

Александр ЩЕДРИНСКИЙ. Всё исправится до окончания века

***

 

кого благодарить, а может,

кого ругать в моей судьбе,

что ничего уже не гложет,

и не принадлежит тебе

 

больное сердце? впрочем, вправду

больное ли оно теперь?

я, видно, заслужил награду

за то, что затворяю дверь

 

от всех возможных видов шума,

что издают и каблуки,

и шорох сумочки из ЦУМа,

и продуктовые кульки.

 

чтоб ничего теперь не слышать,

что о тебе, о нас двоих,

к соседям я за солью вышел,

да и обжился так у них.

 

но всё ж, кого благодарить мне,

кого ругать, что сердце вдруг

опять стучит в знакомом ритме,

ни встреч не зная, ни разлук.

 

кому клониться, проклинать мне

и на дуэль кого мне звать

за то, что розовое платье

не в силах больше вызывать

 

во мне ни трепета, ни боли?

виват, анкор, лямур, сортир –

такое окончанье, что ли,

милее всех молитв за мир.

 

Читать дальше 'Александр ЩЕДРИНСКИЙ. Всё исправится до окончания века'»

Игорь ПОТОЦКИЙ. Лабиринты творчества

                               Скульптору Александру ТОКАРЕВУ

 

 

1

 

В твоей мастерской голоса прошедшего и настоящего,                            

потому что искусство не развлекает, а бьёт наотмашь.

Имена сходятся в одной точке. Вечер.

Весна проснулась. Зима уснула.

 

Представь, что на спортивной площадке

сошлись мысли Зевса и говорящие рыбы.

Вспыхнули звезды над головою,

мальчик дописывает стихотворение.

 

Зеркало заката отражает лицо прекрасной

незнакомки, потом выплывает Леда.

Деревья свои опустили ветви.

Горе дальше летит, как чайка.

Читать дальше 'Игорь ПОТОЦКИЙ. Лабиринты творчества'»

Людмила ШАРГА. Одесский дневник. Сентябрь – декабрь 2020

 

                                                          Salve

 

 

Спрошу первого встречного:

– Что для тебя Одесса? 

Первый встречный ответит:

 – Море.

Голос подхватит ветер и наполнит им синий парус.

Спрошу второго встречного:

– Что для тебя Одесса? 

– Молдаванка,  – улыбнётся второй встречный,

открывая ворота, за которыми прячется маленький дворик с вишнями и абрикосами…

– Что для тебя Одесса?    спрошу  третьего встречного.

Читать дальше 'Людмила ШАРГА. Одесский дневник. Сентябрь – декабрь 2020'»

Елена САМКОВА. С. Есенин: лестница в рай или каторжная дорога?

Идея пути в поэзии С.А. Есенина

    

     Творческий пусть Есенина был не простым. Он стал достойным продолжателем фольклорно-песенной традиции поэтов 19 века, проявившейся в творчестве А. Пушкина, М. Лермонтова, А. Кольцова, А. Мерзлякова и др. К его же наследию обращались впоследствии Н. Рубцов, Н. Рыленков и Н. Тряпкин. В их стихах можно было наблюдать ритмику народных песен, тематику деревенского быта и традиций.

     Наставником Есенина стал известный в начале 20 века новокрестьянский поэт Николай Клюев. Непосредственно связанный со старым укладом, он горько оплакивал уничтожение крестьянских общин. Его заветы Есенин сохранил в своем сердце навсегда, сделав любовь к избяной Руси и ее природным красотам лейтмотивом всего своего творчества.

Читать дальше 'Елена САМКОВА. С. Есенин: лестница в рай или каторжная дорога?'»

Галина Дербина. Булгаковские шарады

                                        1. История болезни Пилата

                                     

                                                                          – Что такое истина?

                                                                          – Истина прежде всего заключается в том,

                                                                                                      что у тебя болит голова…

                                                                                               Из беседы булгаковских героев

 

      Знаменитый роман «Мастер и Маргарита», написанный М. А. Булгаковым ещё в первой половине прошлого века, по сей день является одним из самых читаемых произведений, удивляя безудержной фантазией, глубиной психологического и философского  осмысления и, конечно, острой буффонадной сатирой. При всей занимательности современных глав романа его «библейская» часть остается до конца не понятой, а посему наиболее обсуждаемой. И это понятно, в неё писатель заключил бездну смыслов. Версий на предмет «библейских» глав высказано множество и среди них немало неодобрительных. Начало отрицательным мнениям положил А. Булис, написавший послесловие к первой публикации романа в журнале «Москва». Он полагал, что «роман не свободен от ошибочных взглядов», а «в главах «Еангелия от Воланда» пародийно переосмысливается сюжет «Нового Завета». Не исключаю, что во времена советского атеистического разгула Булис был вынужден высказаться подобным образом, дабы помочь роману увидеть свет. Так заставляет думать финал его статьи, где он восклицает: «Мастер и Маргарита» – выдающиеся явление русской прозы».

Читать дальше 'Галина Дербина. Булгаковские шарады'»

Сергей ШУЛАКОВ. Чудо любви в прозаическом мире. Беседа с Иваном Есауловым

Книга одного из самых ярких современных российских литературоведов, профессора Ивана Есаулова «О любви. Радикальныя интерпретаціи» – первое за 100 лет на территории России новое исследование по филологии, изданное полностью в дореволюционной орфографии. Автор подвергает спокойной, аргументированной, но и разрушительной критике прежние подходы к классическим и новым произведениям, от «Бедной Лизы» Карамзина до поэзии Осипа Мандельштама. Профессор Есаулов указывает на те аспекты, которые доселе ускользали от внимания как советских и постсоветских исследователей, так и современных западных русистов. В их числе, и аспект методологический: «сначала нужно полюбить, а ужъ потомъ можно над?яться и на подлинное пониманіе (или, во всякомъ случа?, на конгеніальную интерпретацію)». В качестве эпиграфа автор приводит слова Шевырева: «…безъ любви и знать ничего невозможно».

Иван Есаулов – доктор филологических наук, профессор. Лауреат Бунинской премии по литературе, награжден Золотой Пушкинской медалью за вклад в развитие русской филологии. Автор десяти книг и более трехсот научных статей. Преподавал не только в университетах России, но и в США, Западной Европе, Китае. Сейчас работает в Литературном институте им. А.М. Горького. Ведет большую просветительскую деятельность, является редактором трех научно-образовательных порталов «Постсимволизм», «Трансформации русской классики», «Русская литература: оригинальные исследования». С автором книги беседовал Сергей Шулаков.

– Иван Андреевич, прежде всего естественный вопрос о дореволюционной орфографии вашего исследования. Понятно, что она соответствует поистине вечной теме – любви, божественной и человеческой, в русской литературе, и утверждает некоторую консервативность автора. Но, кажется, этим выбор формы текста не исчерпывается…

– Прежде всего, уточним термин: это традиционная русская, досоветская орфография. В нашем языке происходили изменения административного порядка: унификация Петра I, планы, предлагавшиеся Николаю II. Но удобство, доступность для обучения, узус – повседневное словоупотребление, – это лукавые отговорки. Академик Лихачев отмечал, что реформа посягнула на самое святое в алфавите: в?ру, в?чность… В конце концов, можно было бы говорить и об удобстве, но новое написание было введено именно во время всеобщего погрома русской культуры. Это было подготовкой к следующему шагу – переходу на латиницу. Шаг этот не был сделан из-за того, что захлебнулась захлебнулась мировая революция. Поэтому восстановление прежнего написания – шаг в сторону восстановления русской культуры как таковой, осознания ее особой ценности.

– И все же, как быть с доступностью, пониманием, даже, может быть, с привлекательностью текста? Некоторые получают удовольствие от такого рода написания. Но для других это лишняя сложность и преткновение. Вы не боитесь отпугнуть читателя, и без того бегущего от всякого усилия?

– Существует опыт восприятия подобных текстов. Владимир Николаевич Захаров вот уже много лет издает в Петрозаводском университете каноническое собрание сочинений Достоевского – то есть именно на языке Достоевского. Эта работа – обратный перевод с, выражаясь словами Бунина, «советского кривописания» на литературный русский язык. Мой сын Андрей, будучи еще школьником, говорил, что первые несколько минут чтения происходит словно настройка восприятия и чувствуется некоторое неудобство, но зато затем чтение происходит с удовольствием. Читается легче потому, что та орфография более сродственна русской душе, имеет другое пространственное измерение. Кстати, Бунин в письмах просил американских издателей «Жизни Арсеньева» сделать исключение для старика, напечатать в традиционной орфографии. Не напечатали. Так что мы не имеем аутентичного текста главного произведения Бунин.

Что же до читателя, то мне незачем за ним гоняться. Мои книги, будучи затеряны по не самым центральным книжным магазинам, выходили – для филологических изданий – довольно приличным тиражом, и, тем не менее, все раскуплены. Отпугнуть никого не боюсь.

– Что есть современное литературоведение? Зачем оно, к чему его можно приложить в теперешней жизни, нацеленной, прежде всего, на достижение индивидуально-практических результатов?

– А зачем нужна «бесполезная» область гуманитаристики? Чтобы не потерять человеческий облик. Для достижения практических результатов человечность не нужна. Русское правописание отличается вариативностью, определенной свободой. Розенталь же, неустанно трудясь, произвел на свет такую механистичную «законническую» систему, в которой нет ни единой лазейки для вариативности, необходимой подлинному творчеству. То же касается и гуманитаристики в целом. Иметь 3-4 возможных «варианта» и запрет выйти за них – угнетает русское сознание, широту которого, кажется, больше ценят иностранцы, чем мы сами. Какой был уровень гуманитарных наук в исторической России? Например, немецкие византологи специально учили русский язык, чтобы читать русских исследователей, лучших в мире. Когда в 1920-30 годы русские ученые были уничтожены или бежали в Европу и США, русская византинистика, как школа, оказалась в Германии и Штатах, а у нас в основном пресеклась. Всякая великая страна должна быть полноценной, иметь не только свою, например, фармакологию, но и комплекс гумантираных наук. А еще это нужно для того, чтобы мы не сделались придатком к механизмам, чтобы подольше не сбывались мечты интернетных трансгуманистов, стремящихся поскорее перегрузить свое сознание в глобальное электронное пространство, и тем достичь бессмертия, хоть бы и оставаясь в виде машинных кодов.

– Вы трактуете повесть Пушкина «Станционный смотритель» в ключе притчи о блудном сыне, причем в ее истинном, а не лютеранско-кальвинистском понимании. Об изображениях на стене комнаты, описанных Пушкиным, вы говорите: «Эти «картинки» нельзя толковать какъ своего рода «подобіе» самой притчи. Что означаетъ это постоянное акцентированіе н?мецкаго колорита – и въ картинкахъ, гд? отецъ, «въ колпак? и шлафорк?», весьма напоминаетъ по-чтеннаго н?мецкаго бюргера, а сынъ «въ треугольной шляп?», что никакъ не вяжется съ евангельскими временами, и въ надписяхъ подъ ними: «…прочелъ я приличные н?мецкіе стихи»?». Какова бы ни была любовь Минского к Дуне, не представляется ли вам поведение девушки, до и во время побега с офицером, несколько предосудительным? Не на это ли весело намекает Пушкин в сцене с поцелуем, от которого, девушка, в сущности, подросток, не отказывается?

– Мы говорим о моей интерпретации. Вы хотите, что бы она была стандартной? Она радикальная. Книга-то мирная, но заголовок ее грозный… Упор сделан на мою собственную работу с текстом. Пушкин не является моралистом, никого не осуждает, а, как и в других «Повестях Белкина», утверждает, что возможно чудо любви. Минский желал только лишь соблазнить красавицу, и, социологически, по-видимому, 99 девушек из 100 в такой ситуации затем «погибали», чего опасается и отец Дуни. Но Пушкин доказывает, что и в прозаическом мире возможно чудо. Скажем, чудо любви. Ошибка Минского в том, что он в своем рациональном расчете соблазнения не смог «просчитать», что полюбит Дуню по-настоящему. Ошибка Вырина, отца, в том, что он недооценил чувств Дуни, что, фактически, воспротивился счастью дочери. Которое она обрела, заплатив за него бегством, разлукой с отцом, но заслужила больше, чем если бы осталась влачить «добродетельное» существование.

– О Мандельштаме вы пишете: «Онъ настаиваетъ не на «эллинизаціи» языка, а на томъ, что существуетъ н?кій «внутренній эллинизмъ, адекватный духу русскаго языка»». Далее следует ваш вывод о плоти слова, которое является Богом, и наоборот. Но ведь Запад стоит на том, что эллинизм принадлежит ему, Западу, а у нас ничего такого не было, отчего мы, по их мнению, дики и недружелюбны. Как поделить эллинизм между Западом и Россией, какое право мы на него имеем?

– Наше «право» – это право «греческой веры», преемство от Византии, от православных греков. Мы отворили окно в Европу, а, скорее, в истинное бессмертие, задолго до Петра, принятием веры. Наше «эллинство» – в церковнославянской стихии. Вячеслав Иванов, у которого Мандельштам почерпнул и развил эту мысль, утверждал, что церковно-славянский язык – ипостась эллинства. Если мы будем загонять язык, как крысу, в углы жестких, упрощенных систем, то утратим и эту преемственность, и сами в этих углах останемся. Километры Южного берега Крыма с греческими поселениями, узкая прибрежная полоска, – вот одно из наших «окон». Европейские «партнеры» – некоторые из них – желали загнать нас обратно в скифские степи и леса вятичей, в «Московию». Некоторые считают, что и хорошо, жили же как-то в древности. Но тогда зачем столько усилий наших предков? За державу, Империю, обидно…

А «делить» нам с европейцами особо-то нечего, все уже «поделено». Нам «принадлежит» по тому самому «праву», которое я подчеркнул, благодатная часть эллинизма, им – законническая, юридическая, рационалистическая. Мой «союзник» здесь – Хайдеггер, он осознавал узость «родного» для себя западного рационального подхода….

– В главе «Это было имя прекрасной полячки. Любовь Андрія и героика «Тараса Бульбы» Гоголя» вы говорите: «В?дь и полячка, обращаясь въ своей мольб? къ «Святой Божьей Матери», принимаетъ Андрія – какъ любимаго – лишь посл? его вполн? «героическаго» монолога, въ которомъ возлюбленная фигурируетъ какъ разъ въ общемъ контекст? съ отчизной — и даже какъ отчизна. Причёмъ «кинулась ?…? къ нему на шею» панночка тоже отнюдь не какъ прозаическій персонажъ, добившійся своей прагматической «ц?ли» — изм?ны Андрія. Напротивъ, подчёркивается прямо противоположное душевное движеніе». Представляется, что здесь вы немного не договариваете. В чем же эта необоримая, всепоглощающая сила любви, которая заставляет Андрия перейти на другую сторону расколотого тогда, да и сейчас, славянского мира? Только ли в биологическом инстинкте, в очаровании той очевидной и безупречной красотой, какой наделена дочь польского воеводы?

– Я-то как раз договариваю то, что не говорят гоголеведы. Вот вы – за ахейцев, или за троянцев? Автор «Илиады» воспевает героизм и тех, и других, любуется, ставит в пример их благородство и доблесть. Эти события не современны для Гомера, они отдалены от него тем, что называется «эпической дистанцией». Гоголь тоже отдален от событий, которые описывает, и тоже ставит в пример доблесть и ляхов, и казаков. Этически Гоголь на стороне казаков, а эстетически – любуется и теми, и другими. В бездействии «пропадает даром козацкая сила…». Кто достойный противник для казаков? Ляхи, «лыцари». Здесь никто не трус, никто не уклоняется от боя.

С этической стороны Андрий – изменник. Но этот же самый Андрий – «несокрушимый козак» даже после того, как остался с полячкой. Как герой эпоса, он избирает собственную сторону сам. И выбирает сторону любви. Фактически, сражается против отца за любовь невесты. Фатум. Героический мир расколот надвое – у Гомера даже боги разделились. Это не биологический инстинкт, это высокий эрос, подобный античному, то, что Мандельштам усмотрел у Гомера. И такой трагический накал ничем, кроме гибели, в мире, расколотом надвое, для Андрия кончиться не может.

– Иван Андреевич, по тону, а, порой, и по словам, например, о критическом реализме, вашего исследования, видно, что вы считаете советское литературоведение несколько произвольным и неполным. Но не представляется ли вам, что мы обеднели бы, имея только работы авторов русского зарубежья, хоть и несомненно важные? Что заслуга советского периода в сохранении непрерывности исследований, как таковых?

– Не стоит представлять, будто я тотально отвергаю все, что было сделано в советскую эпоху. Веселовский был номером один в мировом литературоведении, а позже мирового уровня достиг Бахтин. Как бы я не относился к формальной школе, это высочайший уровень. Можно вспомнить и менее известные имена – наших провинциальных ученых. Например, Александра Скафтымова, Всеволода Грехнева… Это подвижники. Но беда, как и с реформой орфографии, в том, что эта работа оказалась вмонтированной в направляемый советским государством процесс, базировавшийся на отталкивании от всего, что было связано с «царской» Россией. Многим приходилось идти на невероятные ухищрения, чтобы высказать что-то относительно правдивое. Бахтин горевал в позднейших разговорах: «Что можно сделать под этим несвободным небом?» Они были отрезаны от возможности полноценно высказываться. Высказаться о «главных вопросах». Эмигранты были оторваны от Родины физически, оставшиеся в СССР – от исторической России идеологически, и в обоих случаях насильственно. Когда-то же нужно возвращаться на собственную культурную почву?

Владислав КИТИК. «Параллельный мир из земного праха… ».

Ефим Бершин. Мёртвое море О книге Ефима Бершина «Мёртвое море». – С-Пб., Алетейя, 2021. – 133 с.

У каждого своё понимание Бога и свой способ обращенности к нему. Для Ефима Бершина духовный настрой на эти ракурсы выражен через художественные образы в недавно вышедшем в свет поэтическом сборнике «Мёртвое море». По складу мышления и погружённости в тему, цельности трактовки и способу доказательства своей точки зрения он является создателем собственной поэтической концепции. Он не претендует на истину, пытаясь объяснить значение Бога как всеобъемлющей категории для человека и человечества в первую очередь – себе. Для чего исповедует вековую мудрость, врезанную в тяжелый камень Ветхого Завета, таким образом определяя своё назначение в настоящем времени, когда «кончается век-Мандельштам и является время волков».
Читать дальше 'Владислав КИТИК. «Параллельный мир из земного праха… ».'»

Вероника КОВАЛЬ. Красный конверт.

Основательное двухэтажное строение было – единственное в округе – срублено из дерева, что вызывало зависть у владельцев мазанок. И ещё один плюс: удачное расположение – в километре от развилки двух дорог. Одна в город, другая в большое село. Но, ограждённый от них, словно ширмой, полосой обросшей кустами лесопосадки, дом находился вроде, возле цивилизации, но на отшибе.

Читать дальше 'Вероника КОВАЛЬ. Красный конверт.'»

Лидия Довыденко. Соборное целое в книге Николая Коняева «Купола над Друтью».

 

Konyaev_coverКнига «Купола над Друтью» – это историческое исследование в двух томах, подробный рассказ о Свято-Покровском  монастыре в Толочине в контексте культурно-исторических событий в течение тысячелетия на территории нынешней Витебской области: в первом томе – от варягов до нашествия Наполеона, во втором – от Александра Первого до наших дней, это неоспоримое свидетельство неувядаемой силы Православия и верности белорусского народа отеческим заветам.

Читать дальше 'Лидия Довыденко. Соборное целое в книге Николая Коняева «Купола над Друтью».'»

Ирина Шульгина. На рассвете. Отрывок из повести

Вечер за вечером Мерула входил в ворота своего дома в полном изнеможении, смывал с себя пот и пыль, наспех ужинал и присаживался к фонтанчику в своем внутреннем дворике и сражался с непонятной тоской, подступающей к горлу. Несколько дней тому назад верный человек сообщил ему, что его озорной плясуньи Селены больше нет на свете – ее убили на ночной дороге в окрестностях Кесарии.

 «Ну, что ж это я? — пытался теперь он уговаривать себя, слушая нежное журчание водяной струи. — Что раскис, как девица? Что мне до нее? Сгинула, как и не было. Все равно ее ничего хорошего не ждало». Но никакие разумные доводы не помогали, и перед его взором все время вставало выразительное темноглазое лицо плясуньи под копной непослушных волос.

Читать дальше 'Ирина Шульгина. На рассвете. Отрывок из повести'»

Елена КОНСТАНТИНОВА. «Везде и всегда Бабель был движим писательским любопытством». Беседа с Еленой Погорельской

Елена Погорельская о том, как, отказавшись от предложения написать биографию Бабеля, почти сразу взялась за работу, о загадках, оставленных писателем, и судьбе изъятого при обыске архива

— Елена, чуть ли не одновременно, словно без особого труда, вы завершили два крупных проекта в Москве и Петербурге, став составителем главной книги Исаака Бабеля «Конармия» в серии «Литературные памятники» («Наука», 2018) и одним из авторов биографии писателя — «Исаак Бабель. Жизнеописание» («Вита Нова», 2020). На самом деле как долго шла ваша работа?

— Над «Жизнеописанием» — почти десять лет, над «Конармией» — ровно пять. И то и другое, конечно, далось непросто.

— С чем связана данная очерёдность изданий?

Читать дальше 'Елена КОНСТАНТИНОВА. «Везде и всегда Бабель был движим писательским любопытством». Беседа с Еленой Погорельской'»

Валерия ШУБИНА. Заливанский-Непросыханский-Нащокинский, или По другую сторону матрицы

nashhokinskij-pereulok-v-moskveВсё, что описано ниже, случилось в Нащокинском переулке. В Москве есть такой недалеко от Пречистенки. Сюда на новую аренду переехал банк, где в 90-е я получала проценты от акций, добытых за бумажку под названием «ваучер». Не так чтобы я презирала эти гроши, но, ступая в Нащокинский, я думала о другом. В моей насквозь литературной башке крутилось: «А не отсюда ли вышла «Пиковая дама»?» Ведь здесь у Нащокина жил Пушкин. Играл в карты. Не тут ли задумал встречу старой графини с таинственным чудаком Сен-Жерменом, знавшим тайну трех карт. Ведь во времена Пушкина само это место называли Сен-Жерменским предместьем. Писали как о злачном уголке, куда тянуло разношерстную эксцентричную публику: от артистов до шарлатанов. И Нащокин Павел Воинович, живший здесь, отличался чудачествами. О нем как о фантастическом сумасброде вспоминают мемуаристы, и всегда хорошо. Пушкин любил его, хотя в письме к жене жаловался: «…дом его бестолочь и ералаш… Всем вольный вход, всем до него нужда, всякий кричит, курит трубку, обедает, поет, пляшет…» В письме ничего о карточной игре, но именно она привлекала народ. И, конечно, деньги. Нащокин давал в долг, обратно не требовал, если не отдавали, прощал, зла ни на кого не держал. И Жуковский, и Баратынский, и Гоголь, Брюллов… всех не перечесть! дивились его расточительству, но всегда с уважением. Отмечали его чистую совесть, великодушие. Особняк Нащокина знал каждый извозчик и вез к нему по одной только фамилии.

Читать дальше 'Валерия ШУБИНА. Заливанский-Непросыханский-Нащокинский, или По другую сторону матрицы'»

Татьяна ВОЛЬТСКАЯ. Снег, выбегающий под фонарем…

            *  *  *

Избавь меня, Господь, от суеты,
Оставь мне это поле и цветы,
И озеро, где брызгаются дети,
И поцелуи краденые эти,
И на косых лучах висящий лес,
И все. Поскольку времени – в обрез.

 

Читать дальше 'Татьяна ВОЛЬТСКАЯ. Снег, выбегающий под фонарем…'»

Александр КАРПЕНКО. Поэзия позднего пришествия.

Борис Фабрикант, Крылья напрокат. – С-Пб.. Алетейя, 2020. – 136 с.

Борис Фабрикант, Крылья напрокат.

Долгое время подтверждением и доказательством того, что в поэзии начинать никогда не поздно, служила судьба Арсения Тарковского. Он издал первую свою книгу в 55 лет. Тем более удивительной, ломающей стереотипы восприятия, показалась мне поэтическая судьба Бориса Фабриканта. Он дебютировал первой книгой в 70! А «Крылья напрокат» – это уже третья по счёту его книга. Хотя на самом деле стихи он пишет с 12 лет. И даже был опубликован в «Пионерской правде». Автор предисловия Владимир Гандельсман называет поэта «смиренным романтиком». Борис – стихотворец стихийный, спонтанный, идущий вслед за звуком. Вслед за Юрием Левитанским, он «реабилитировал» глагольные рифмы. Тонкое чувство языка позволяет поэту не страшиться правил стихосложения. Гармоничной может оказаться даже сбивчивая речь, когда автор, пребывая в лирическом волнении, словно бы сам себя перебивает: «Я не писал, я долго не писал…». В этом стихотворении Борис нечаянно берет высокую эмоциональную ноту. Мама лирического героя не может войти в комнату, потому что она уже в другом мире, и мы понимаем, что это трагедия для сына. Тема «междумирья» – сквозная в творчестве Бориса. Как общаются живые с мёртвыми и мёртвые – между собой в загробном мире? Человечество – «одновечно», считает Фабрикант. В конечном итоге, все встретятся. Тела как воск, а души – словно свечи. Для героя Фабриканта земной путь человека – вертикален. И получается, что небо, земля, вода – тоже «родины» человека. И, судя по всему, главные. Что такое Россия, Украина или Англия рядом с небом, землёй и водой?

Читать дальше 'Александр КАРПЕНКО. Поэзия позднего пришествия.'»

ЛАУРЕАТЫ ГОСТИНОЙ -2020

Laureatu 2020

 

rose-gold-1585003_960_720

Поэзия

Юрий Михайлик
за подборку «Эпоха уходит, как поезд…»

Проза

Зоя Мастер
за рассказ «Ночь светла»

Литературоведение

Виктор Есипов
за статью «Певец Давид был ростом мал…»

Уроки литературного мастерства

Олеся Николаева
за цикл лекций

Рецензия

Вера Калмыкова
за рецензию «…перезимую жизнь всю — за один пролёт»

Надежда ГОРОДЕЦКАЯ. Мистические рассказы

Сон

Вы пишете? – спросила меня подозрительная хозяйка маленького пансиона, куда я приехала случайно, на несколько дней, в надежде закончить работу.

Я вполне ей сочувствовала: я бы и сама отнеслась без большого доверия к молодой, одинокой женщине, занимающейся таким несерьезным делом. Очевидно, желая смягчить свое восклицание, хозяйка добавила:

Вам кто-нибудь говорил о нашем пансионе? Вы, наверное, много работаете?.. Вы, наверное, читаете все газеты?..

Я невольно улыбнулась. К негодованию многих друзей, я очень редко заглядывала в газеты. Что касается пансиона, то еще этим же декабрьским утром я не подозревала о его существовании, и лишь пройдя пустынной в этот сезон улицей Ройяна, пленилась чистеньким, старомодным видом дома.

Читать дальше 'Надежда ГОРОДЕЦКАЯ. Мистические рассказы'»

Василий КИЛЯКОВ. Посылка из Америки

Ехал на мотоцикле большим селом с запущенными садами и палисадниками, с осенними желтыми цветами. Стояла осень, бабье лето. Дул сильный порывистый ветер, срывая с тополей остатки листьев. Нудный мелкий дождь моросил с утра, а к обеду небо сплошь затянуло облаками.

Улица села Рожково так была разъезжена тракторами, что по дороге местами приходилось останавливаться и толкать мотоцикл, а дождь как назло не унимался. Я свернул к знакомой избе с крыльцом и скамеечками. Мотоцикл поставил под навес двора, закурил, сидя на скамеечке. Порывы ветра пронизывали и под навесом, с мелкими всепроникающими каплями, и холодно было сидеть. Вдруг растворилось окно, хозяйка позвала меня в избу, открыла сенцы. В кухне домовито стояла русская печь, занимавшая всю кухню, свежевыбеленная и зашторенная ситцевой занавеской. Хозяйка тяжело полезла на печь, сняла валенки и подала мне. Валенки оказались как раз впору, по ноге.

Читать дальше 'Василий КИЛЯКОВ. Посылка из Америки'»

Елена СЕВРЮГИНА. Приметы тишины

ВОКЗАЛЫ

волжский… рижский… павелецкий…
здесь – надежда, там – печаль,
этот – тихий, этот – резкий,
этот просто промолчал…
этот – скромный, этот – строгий,
здесь возможно – там нельзя,
но, как прежде, вдоль дороги
взгляды-призраки скользят

Читать дальше 'Елена СЕВРЮГИНА. Приметы тишины'»

Роман СМИРНОВ. Пройдёт период одиночества

Хорошо ходить по огороду,
становясь похожим на отца.
Там колодец набирает воду,
как Москва до третьего кольца,

там кривые грядки-малоземы,
там кусты смородин раздались,
и, слезливым воздухом на сломе,
тянет память в сторону да вниз.

Вот скажи мне физик-лирик-химик,
в общем, просто умный человек,
я живу за досками глухими,
почему не мыслю я побег?

Хорошо сижу, хожу, надеюсь.
Не ношу венков или корон.
В обретенных смыслах виден Теос.
В продолжениях слов – Анакреон.

 

Читать дальше 'Роман СМИРНОВ. Пройдёт период одиночества'»

Александр ОРЛОВ. Тегенвинд

                    * * *

Метели след. Он затерялся где-то.
Людьми был полон длинный терминал.
Казалось мне, что я чего-то ждал
От мира, рейса, авиабилета.

Хотелось в полнолунье устремиться,
Где надо мной кочует МКС,
Где Бог творит в движениях небес,
Куда ведёт душа-бортпроводница.

Где мысли все в космическом масштабе
Не весят ничего, а дней багаж
Перебирает межпланетный страж
На паперти в потустороннем хабе. 1

Читать дальше 'Александр ОРЛОВ. Тегенвинд'»

Елена ЛИТИНСКАЯ. Снега, снегом, на снегу …

* * *

Прошлой ночью падал снег
очень крупный.
И в окне – Москва, а не
город Бруклин.

По колено снегу иль,
может, выше.
И стоит мой Олдсмобиль
с белой крышей.

Читать дальше 'Елена ЛИТИНСКАЯ. Снега, снегом, на снегу …'»

Виктор ЕСИПОВ. Огонёк на соседней террасе

Бельишко на террасе сохло,
а солнце (в восемь или без
чего-то) заглянуло в окна
и заглянуть пыталось в лес.
Сентябрь под шорох листопада
еще прекрасен был пока,
и небо от беспечных взглядов
не заслоняли облака,
был ярок свет в конце аллеи,
склонялась над прудом ветла…
И, как последний день Помпеи,
стоял последний день тепла.

 

Читать дальше 'Виктор ЕСИПОВ. Огонёк на соседней террасе'»

Людмила ШАРГА. Предновогоднее полнолуние

 

Взгляд выхватывает из трамвайного мирка лица без масок – редкость.

Глаза над белёсыми, чёрными, пятнистыми полосками ткани. И взгляды. Белёсые, чёрные, пятнистые…

Раньше пыталась поймать их, теперь избегаю – они множатся и повторяются, и кажется, что перед тобой Аргус, и все его глаза смотрят на тебя и, что самое страшное – видят тебя.

Если всмотреться, взгляды разные, но, всё же, что-то роднит их…Что?

Усталость? Страх? Обречённость?

Есть особенно липкие и тяжёлые.

Читать дальше 'Людмила ШАРГА. Предновогоднее полнолуние'»