RSS RSS

ИРИНА РОДНЯНСКАЯ ● ГОД 2014-Й. ИТОГИ

Обстоятельства и обязательства сложились так, что минувший год был у меня занят погружением в девятнадцатый век. Поэтому я могу судить о литературных приобретениях этого года лишь по эпизодам урывочного чтения, не претендующим стать связной картиной приобретений. Это вынужденное алиби дает мне право промолчать о нынешних лауреатах «Большой книги», о которых много спорили, но которых я, вероятно, не стала бы читать и при ином раскладе личного времени.

 

Итак, о прозе. Подарком стали две большие вещи традиционного, как считается, письма. Это роман Виктора Ремизова «Воля вольная» и большая повесть Борис Екимова «Осень в Задонье» (обе появись в «Новом мире», но Ремизова я читала в хабаровском, книжном варианте). Когда-то эпиграфом к статье об одном сибирском романе я выбрала строку Александра Кушнера «Пригождайся нам, опыт чужой…» Здесь именно тот случай. Признаюсь, что к чтению Б. Екимова (очень важного для меня писателя) я только приступила, но поэма древнего ландшафта, перетекающая в людскую драму, сразу не дает оторваться. Тут мои читательские мысли и чувства (наверяка, обостренные) еще впереди. Что касается «Воли вольной», то давно мы не читали так отлично написанный – со всей мощью в нем дальневосточной природы, с так западающими в душу ее насельниками, – но прежде всего – социально значимый роман. В послечтении возникает непременный вопрос: «что же делать?» (именно с частицей «же» – прежний вариант устарел). Целый край (а быть может, страна?) поделен, как при Иване Васильевиче, на земщину (таёжные мужики-добытчики) и опричнину («менты»). По понятиям вторые вправе грабить первых, а те всегда виноваты, поскольку таковыми их делает невозможное для соблюдения законодательство. Несмотря на героико-романтическую вспышку в финале этот порядок остается нерушимым и неизменным. Писатель правдив, а как же быть, думайте сами…

На другом жанровом полюсе прозы – не отпускающий моего внимания Виктор Пелевин. После блистательного (несмотря на длинноты) «S.N.U.F.F.’а» мне казалось, что он теперь отрабатывает обязаловку, но «Любовь к трем цукербринам» снова являет его узнаваемый дар мыслящего воображения, и, думаю, тут состоялось высказывание, нужное прежде всего ему самому. В этом не слишком складном складне из трех текстов поклонники сосредоточены только на центральной антиутопии, нацеленной на то, чтобы по части деградации человеческой массы переплюнуть пессимизм всех предшественников в избранном роде (даже вроде бы диссидентствующий персонаж оказывается не неким Мистером Дикарем, а вполне конформным офисным хомячком). Ну а ругатели в кой-то раз поют отходную единственному у нас создателю стоящей философской сатиры. Между тем в новой вещи важны все три ее составляющие. Потому что умственная организация автора, как кажется, претерпевает несколько сумбурную перезагрузку. Чуть ли не впервые рассказчик обделен поэтическим даром (герои Пелевина обыкновенно поэты), но зато фантазия отталкивается от пушкинского «Пророка» и от едва ли не столь же знаменитой элегии А. Введенского; сквозит предание о грехопадении (переработанное в собственную притчу), а также нечто, отдающее библейской демонологией (бесы-птицы – падшие ангелы). Под конец всё это иронически снимается «критическим соллипсизмом», учением о реинкарнации, кармическими приключениями и, наконец, видением Эдема, созданного сознанием чистой сердцем девушки («блаженни чистии сердцем, яко тии Бога узрят»… в себе). Вся эта дикая взвесь почему-то всерьез волнует и, простите, заставляет задуматься: как же мы дурно живем! Неожиданный эффект…

На грани художества и нон-фикшн родились два прекрасных «архивных романа» (воспользуюсь и для второго тем же определением, которое было припасено для первого):

«Ключ. Последняя Москва» Натальи Громовой и «Чудаков. Анатомия. Физиология. Гигиена» Владимира Орлова. Оба появились на страницах «Знамени», но издан книгой пока только первый. Н. Громова дает такое «судеб скрещенье» – Цветаевой, вокруг Цветаевой, в отдаленных от нее концентрических кругах, в историях воскресителей всего этого канувшего в Лету человеческого сонма – что тут, конечно, налицо отличительные признаки романистики (спорили, ну, роман ли это?), однако разве эти вполне романные перипетии были бы столь захватывающи, если бы не внушенная читателю уверенность, что перед ним несомненная, истинно бывшая реальность, осколки которой исследовательскими усилиями сложены в этакий пазл? Удалось превосходно. А Вл. Орлов. собиратель и издатель поэтического андеграунда советских времен, предпринял вещь неслыханную – из множества свидетельств людей близких, отдаленно знакомых и лишь случайно пересекавшихся с путем его героя, соткал летопись неуследимой жизни Сергея Чудакова – поэта, авантюриста, бродяги и эстета (сказать, «нашего Вийона»? – пошло звучит). Среди случайных как бы пересечений с ним отмечены и мои несколько слов из короткой рецензии на запоздало-посмертную книжку стихов С.Ч. (но ко мне с вопросами автор не обращался, я могла бы, наверное, что-то добавить). Я пока успела почитать только вприглядку этот, еще один, акт воскрешения лица – личности человека невероятно одаренного, не только пронзительного лирика, но и ценителя любых художественных творений, мучимого своим безошибочным вкусом, анахроническим для времен, в которых ему приходилось существовать; так и не совладавшим со своими редкими данными. Для меня его след терялся в психушке, куда я, почти чужой человек, по его неожиданной просьбе, раза два отсылала свежие номера «Нового мира». Теперь я знаю, как он кончил жизнь. Это сочинение для внимательного вчитывания и перечитывания, что мне и предстоит.

Поэзию в текущем году я тоже читала мало, а книжек приметных издано много. Скажу лишь о том, что отложилось впечатлением. Вышли книги любимых поэтов, за публикациями которых слежу много лет. Две книжки Олега Чухонцева – сборник стихов «Речь молчания» и избранные переводы «Безъязыкий толмач» (обе в прекрасном оформлении издательства «ArsisBooks»). В первой всего два новых стихотворения, но книга составлена, от раннего вплоть до позднего, с таким искусством, что выглядит самостоятельным произведением, открывающим поэта почвенного – и воздушного, заземленного в общий быт – и трансцендентного, способного дышать обоими легкими. Переводы из массива прошлой работы строжайше отобраны: Гёте, Китс, Фрост, Уоррен в передаче Чухонцева – для меня переводческая классика, над его французами, коих раньше не читала, предстоит подумать. Александр Кушнер тоже выступил как оригинальный само-составитель, сложив книгу «Античные мотивы» из собственных стихов, где такие мотивы (а также порой библейские, древнеегипетские) оказываются осью лирического сюжета или хотя бы мелькают, бликуют. Получился великолепный ответ на давние тупые укоры поэту в «книжности», и муза его предстает классической в обоих смыслах этого слова. А довершает книгу, как всегда, полемическое у Кушнера, филологическое эссе «С Гомером долго ты беседовал один…». Из «тридцатилетних» поэтов мне показалась очень свежей и умной (при умелой непосредственности) книжка стихов Наты Сучковой «Ход вещей»; она сумела соткать «золотую легенду», почти житийную, из подножного быта своей Вологодчины, притом ничуть его не приукрашивая, только припевая над ним и причитая; раз или два мне вспомнился тон «посадских» стихов Чухонцева. То же издательство – «Воймега» – выпустило книгу Дмитрия Полищука «Мастер пения», несколько пеструю, как всякий итог за слишком долгие годы с пропусками естественных печатных фаз, но подтверждающую талант этого, вышедшего наконец к публике, поэта, которого я старалась не терять из виду. Наконец, грустно-радостное событие – осознанно «завещательная» книга вскоре после нее скончавшегося Владимира Леоновича – «Деревянная грамота». Это компиляция из стихов разного времени, соединенных поэтом в такой смысловой последовательности, чтобы сквозь них виднелась дожитая до конца целая (и цельная) жизнь. Леонович был поэтом высокого духа, наделенным безобманным чувством правды и изощренным чувством родного языка. Его душевный склад ощутим не только через стихотворную речь, но и через живые подробности прозаических комментариев, которыми он сопровождает здесь свои стихи (кое-где ошибается: обо мне пишет, что я при Твардовском работала в «Новом мире», спутав меня, как я догадываюсь, с Инной Борисовой).

В путях и тенденциях текущей критики я, по указанным выше причинам, вовсе не успела разобраться. Помимо цикла статей Олега Юрьева, о котором я уже говорила в интервью для настоящего издания, отмечу, с радостью, что не ошиблась в авторе, превосходную «филологическую повесть» А. Конакова «Приближение к Чуковскому» («Знамя», 2014, № 8), где фантазийная интертекстуальная игра-забава сочетается с тончайшим выявлением «атомов» стихотворства и их сцеплений.

_______________

«Годовой отчёт» был написан по просьбе Бориса Кутенкова для Лиterraтуры:

http://literratura.org/publicism/759-literaturnye-itogi-2014-goda-chast-i.html

В Гостиной опубликован с незначительными авторскими правками.

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Ирина Роднянская

Роднянская Ирина Бенционовна – критик и публицист. Окончила Московский библиотечный институт. Печатается как критик с 1956 г. Автор книг "Социология контркультуры" (в соавторстве с Ю.Н.Давыдовым. 1980), "Художник в поисках истины" (1989). "Литературное семилетие" (1994), "Книжный сад" (1995), "Движение литературы" (2006), "Мысли о поэзии в нулевые годы" (2010). Автор статей о современной литературе, русской классике, русской философии. Заведовала отделом критики журнала "Новый мир". Участвовала в создании знаменитой "Философской энциклопедии" вместе с Сергеем Аверинцевым, Ренатой Гальцевой, Юрием Поповым и другими. Лауреат премии Александра Солженицына за 2014 год. Входит в редколлегию журнала «Гостиная» (отдел критики).

Оставьте комментарий