Ефим БЕРШИН ● «На иконе окна …»

* * *

                                                         Григорию Померанцу

 

Загадка снега – теорема духа.

Не доказать за недостатком формул.

Мир занедужил.

Суть его недуга –

размытость формы.

Все принимает форму снега. Ибо

без снега все – бесформенная груда

предметов.

Так бесформенная рыба

к рассвету принимает форму пруда.

Так мать с годами примет форму сына.

Так стынет в форме инея дорога.

Так ходят в лес молиться на осины,

застывшие под снегом в форме Бога.

2003

 

* * *

 

На меня из тучи бородатой

пялится, глазеет с давних пор

то ли зритель

то ли соглядатай,

то ли вор.

 

Я в постель ложусь, не раздеваясь,

и не сплю, как горная река.

Кто-то смотрит, словно издеваясь,

и свистит, как клакер, с потолка.

 

Робко прячусь, как окно, за шторы,

нищий, словно кладбище ворон.

Только воры, воры, воры, воры

на меня глядят со всех сторон.

 

Кто-то шепчет и шуршит над ухом,

и сулит награду, и поёт…

Словно я и вправду нищий духом,

и приидет царствие моё.

 

 

* * *

 

                                    Памяти Инны Лиснянской

 

Я охранял пространство и окно

от сновидений и дневного Бога.

Бродил по дому, допивал вино,

курил у деревянного порога.

 

Как сторож, окликал любую тень,

стоял столбом, как печь на пепелище.

Но кто-то вечно крался из-за стен

и проникал в уснувшее жилище.

 

И выдавал себя движеньем крыл,

и сквозняком, и осторожным шорохом.

Здесь Бог ночами тоже говорил.

Но только шепотом.

 

 

* * *

                               

Ничего не прошу – ни хлеба, ни очага.
На иконе окна под музыку листопада
догорает тополь,
гаснут Твои стога
потому что – осень.
И мне ничего не надо.

 

Догорает тополь.
Время медленно движется к октябрю.
И, мгновенные истины у дождя воруя,
нет, не «дай» говорю,
«возьми», – Ему говорю.
Потому что сегодня я дарую.

 

                                               

* * *

 

Что музыка?

Один звучащий воздух,

украденный у ветра и калитки.

Мы тоже кем-то сыграны на скрипке.

 

И, словно тополиный пух, на воду

садящийся, мы тоже безъязыки,

как первый снег или ребенок в зыбке,

как легкий скрип январского мороза.

 

Исторгнутые, словно сгоряча,

размашистым движеньем скрипача,

ни замысла не зная, ни лица,

обречены до самого конца

искать следы шального виртуоза.

 

                                                                               

* * *

 

                Ночь глуха.

                Ни ангела, ни вора.

                Никого. Из почерневших туч

                хлещет дождь. Не вышло разговора.

                Видно небо заперто на ключ.

 

                Тайный, словно книга иноверца,

                зыбкий, словно тени при луне,

                ты зачем кинжальной болью сердца

                по ночам являешься ко мне?

 

                Я не знаю, как тебе молиться.

                Я твоих творений не читал.

                Я  безумен.

                Я един в трех лицах.

                Я устал.

                Я бешено устал.

 

                Желтый лист, размазывая краски,

                гасит в луже огненную медь.

                Я устал, как Арлекин без маски

                устает кривляться и шуметь.

 

                Но опять не вышло разговора.

                Ни любви не вышло, ни суда.

                Ночь глуха.

                Ни ангела, ни вора.

                Лишь одна холодная вода,

                да сырой дурак у светофора.

 

 

* * *

 

Господи, вспомни, ведь это же я –

в новой матроске.

Рядом со мною мама моя

на перекрестке.

 

Так и стоим под ослепшим дождем

южного полдня.

Словно чего-то по-прежнему ждем.

Господи, вспомни!

 

Сам меня выбрал и сам не узнал,

и никогда не узнаешь, похоже.

Я ничего Тебе не доказал.

Ты мне – тоже.

 

 

* * *

                                                         Григорию Померанцу

 

Загадка снега – теорема духа.

Не доказать за недостатком формул.

Мир занедужил.

Суть его недуга –

размытость формы.

Все принимает форму снега. Ибо

без снега все – бесформенная груда

предметов.

Так бесформенная рыба

к рассвету принимает форму пруда.

Так мать с годами примет форму сына.

Так стынет в форме инея дорога.

Так ходят в лес молиться на осины,

застывшие под снегом в форме Бога.

2003

 

* * *

 

На меня из тучи бородатой

пялится, глазеет с давних пор

то ли зритель

то ли соглядатай,

то ли вор.

 

Я в постель ложусь, не раздеваясь,

и не сплю, как горная река.

Кто-то смотрит, словно издеваясь,

и свистит, как клакер, с потолка.

 

Робко прячусь, как окно, за шторы,

нищий, словно кладбище ворон.

Только воры, воры, воры, воры

на меня глядят со всех сторон.

 

Кто-то шепчет и шуршит над ухом,

и сулит награду, и поёт…

Словно я и вправду нищий духом,

и приидет царствие моё.

 

 

* * *

 

                                    Памяти Инны Лиснянской

 

Я охранял пространство и окно

от сновидений и дневного Бога.

Бродил по дому, допивал вино,

курил у деревянного порога.

 

Как сторож, окликал любую тень,

стоял столбом, как печь на пепелище.

Но кто-то вечно крался из-за стен

и проникал в уснувшее жилище.

 

И выдавал себя движеньем крыл,

и сквозняком, и осторожным шорохом.

Здесь Бог ночами тоже говорил.

Но только шепотом.

 

 

* * *

                               

Ничего не прошу – ни хлеба, ни очага.
На иконе окна под музыку листопада
догорает тополь,
гаснут Твои стога
потому что – осень.
И мне ничего не надо.

 

Догорает тополь.
Время медленно движется к октябрю.
И, мгновенные истины у дождя воруя,
нет, не «дай» говорю,
«возьми», – Ему говорю.
Потому что сегодня я дарую.

 

                                               

* * *

 

Что музыка?

Один звучащий воздух,

украденный у ветра и калитки.

Мы тоже кем-то сыграны на скрипке.

 

И, словно тополиный пух, на воду

садящийся, мы тоже безъязыки,

как первый снег или ребенок в зыбке,

как легкий скрип январского мороза.

 

Исторгнутые, словно сгоряча,

размашистым движеньем скрипача,

ни замысла не зная, ни лица,

обречены до самого конца

искать следы шального виртуоза.

 

                                                                               

* * *

 

                Ночь глуха.

                Ни ангела, ни вора.

                Никого. Из почерневших туч

                хлещет дождь. Не вышло разговора.

                Видно небо заперто на ключ.

 

                Тайный, словно книга иноверца,

                зыбкий, словно тени при луне,

                ты зачем кинжальной болью сердца

                по ночам являешься ко мне?

 

                Я не знаю, как тебе молиться.

                Я твоих творений не читал.

                Я  безумен.

                Я един в трех лицах.

                Я устал.

                Я бешено устал.

 

                Желтый лист, размазывая краски,

                гасит в луже огненную медь.

                Я устал, как Арлекин без маски

                устает кривляться и шуметь.

 

                Но опять не вышло разговора.

                Ни любви не вышло, ни суда.

                Ночь глуха.

                Ни ангела, ни вора.

                Лишь одна холодная вода,

                да сырой дурак у светофора.

 

 

* * *

 

Господи, вспомни, ведь это же я –

в новой матроске.

Рядом со мною мама моя

на перекрестке.

 

Так и стоим под ослепшим дождем

южного полдня.

Словно чего-то по-прежнему ждем.

Господи, вспомни!

 

Сам меня выбрал и сам не узнал,

и никогда не узнаешь, похоже.

Я ничего Тебе не доказал.

Ты мне – тоже.