Вера ЗУБАРЕВА ● Ангел в окне
Когда мы въехали в новый дом, папа вышел на террасу и сказал:
– А вот здесь я буду летом спать.
На следующий год он умер, уже не помня ни о террасе, ни о доме, ни о ком. Так утверждали врачи.
В доме поселилась грусть. Вечерами она бродила по комнатам и шуршала портьерами. Иногда хлопала дверью, делая вид, что уходит, но не уходила.
А однажды притащила мешок воспоминаний, вытряхнула их на пол и сидела, перебирала. Одно из них – папин сон о том, как он меня спасал. Я его сразу узнала. Папа рассказал мне о нём, когда я пришла его навестить.
– А я тебя спасал, – сообщил он, как только я вошла к нему в палату. Видимо, он недавно проснулся.
– Где? Во сне?
– В каком ещё сне? Ты по лесу шла, там совы страшные налетели, а я тебя спас.
– Спасибо, папка!
– Да чего там…
Об этом он вскоре и вовсе позабыл. А я смотрела его сон вечерами и думала, что в сущности он совсем не изменился. Такой же отважный, любящий и преданный. Мой спаситель…
Когда вечереет, всё воображаемое становится реальным. Это оттого, что солнечный свет сглаживает нюансы. И люди выглядят моложе, и мир кажется беззаботнее. Солнечный свет – льстец и обманщик. Истинный свет проступает в сумерках.
В сумерках ощутимей наполненность пространства невидимыми жизнями, присутствие неведомых измерений. Вот луна дрожит в темнеющем облаке над соседской крышей. Её загораживает овальный стикер в моём окне. Сколько раз я пыталась содрать его, но бывшие хозяева так плотно наклеили его на стекло, что можно было только поменять окно. Нелепая картинка, изображающая пожарника с девочкой на руках. На кой она здесь?
Видимо, до нас в доме была установлена какая-то противопожарная сигнализация. Но сигнализацию давно сняли, а в окне осталась одна фикция. Этот пожарник никого не спасёт. То ли дело мой папка!
Закат отблёскивает на поверхности стекла, и впервые за всё время я вглядываюсь в лицо нарисованного пожарника. Чушь какая… Быть этого не может… Смотрю вновь. Точь-в-точь мой отец. Будто с него срисован.
Наутро бегу к окну проверить. Вылитый отец! И как же я раньше не замечала? Всё, что видела днём, – пятно на стекле, от которого хотелось избавиться…
Ну, привет, мой Ангел-хранитель!
Последний час,
Который отдан солнцу.
Оно уже не проникает вглубь,
Оно на верхних этажах, на кронах,
Само, как плоскость, –
Светлый плоский диск.
Объём огня потерян до заката.
Потерян так, как будто бы сто лет
До потрясенья солнцем,
До возврата
Мазка – в явленье, а штриха – в предмет.
Объёмы сумерек, объёмы ожиданья…
И расплылось в раздумьях мирозданье,
И не найти связующую нить.
И ядовито потемнели шторы,
Чтоб сразу за вопросом: “Час который?”
Незыблемое в зыбкое сманить.
Когда мы въехали в новый дом, папа вышел на террасу и сказал:
– А вот здесь я буду летом спать.
На следующий год он умер, уже не помня ни о террасе, ни о доме, ни о ком. Так утверждали врачи.
В доме поселилась грусть. Вечерами она бродила по комнатам и шуршала портьерами. Иногда хлопала дверью, делая вид, что уходит, но не уходила.
А однажды притащила мешок воспоминаний, вытряхнула их на пол и сидела, перебирала. Одно из них – папин сон о том, как он меня спасал. Я его сразу узнала. Папа рассказал мне о нём, когда я пришла его навестить.
– А я тебя спасал, – сообщил он, как только я вошла к нему в палату. Видимо, он недавно проснулся.
– Где? Во сне?
– В каком ещё сне? Ты по лесу шла, там совы страшные налетели, а я тебя спас.
– Спасибо, папка!
– Да чего там…
Об этом он вскоре и вовсе позабыл. А я смотрела его сон вечерами и думала, что в сущности он совсем не изменился. Такой же отважный, любящий и преданный. Мой спаситель…
Когда вечереет, всё воображаемое становится реальным. Это оттого, что солнечный свет сглаживает нюансы. И люди выглядят моложе, и мир кажется беззаботнее. Солнечный свет – льстец и обманщик. Истинный свет проступает в сумерках.
В сумерках ощутимей наполненность пространства невидимыми жизнями, присутствие неведомых измерений. Вот луна дрожит в темнеющем облаке над соседской крышей. Её загораживает овальный стикер в моём окне. Сколько раз я пыталась содрать его, но бывшие хозяева так плотно наклеили его на стекло, что можно было только поменять окно. Нелепая картинка, изображающая пожарника с девочкой на руках. На кой она здесь?
Видимо, до нас в доме была установлена какая-то противопожарная сигнализация. Но сигнализацию давно сняли, а в окне осталась одна фикция. Этот пожарник никого не спасёт. То ли дело мой папка!
Закат отблёскивает на поверхности стекла, и впервые за всё время я вглядываюсь в лицо нарисованного пожарника. Чушь какая… Быть этого не может… Смотрю вновь. Точь-в-точь мой отец. Будто с него срисован.
Наутро бегу к окну проверить. Вылитый отец! И как же я раньше не замечала? Всё, что видела днём, – пятно на стекле, от которого хотелось избавиться…
Ну, привет, мой Ангел-хранитель!
Последний час,
Который отдан солнцу.
Оно уже не проникает вглубь,
Оно на верхних этажах, на кронах,
Само, как плоскость, –
Светлый плоский диск.
Объём огня потерян до заката.
Потерян так, как будто бы сто лет
До потрясенья солнцем,
До возврата
Мазка – в явленье, а штриха – в предмет.
Объёмы сумерек, объёмы ожиданья…
И расплылось в раздумьях мирозданье,
И не найти связующую нить.
И ядовито потемнели шторы,
Чтоб сразу за вопросом: “Час который?”
Незыблемое в зыбкое сманить.