Надежда КОНДАКОВА. «Я влюбилась в прощанья…»

* * *

Такое ощущенье, что на дне,

в каком-то обреченном батискафе,

с подлодкой затонувшей наравне,

и если не в отчаянье, то в страхе.

Такое ощущенье что давно

мы тоже все,  шумеры и ацтеки,

прошли, исчезли,  канули на дно,

остались где-то там –  в двадцатом веке.

И замер рот, и амальгама врет,

и даже те,  кто ласточки, кто дети –

растаяли,  ушли в не свой черед,

как спирт в огне, исчезли на рассвете.

…Что европейской ночью на земле,

поэт услышал в гениальных бреднях,

то мы и ощущаем в феврале,

в Московии времен уже последних…

 

 

* * *

В предпоследнем целованьи

на больничной простыне

столько боли, то есть, – знанья

о тебе и обо мне.

 

И покуда губы – в губы,

и пока душа – в душе,

я молчу о том, как любы

дни, прошедшие уже…

 

Нет ни страсти, ни влеченья

в легкой старческой руке,

но уходит в ночь свеченье

и не гаснет вдалеке.

 

А о том, что там, за знаньем, –

за последним целованьем

на исходе немоты –

знаем только я и ты…

 

* * *

Считанные годочки

с жизнью наедине, –

ведь ни сынка, ни дочки

ты не оставил мне.

 

Это твоя докука,

или моя вина? –

только вокруг – ни звука,

мертвая тишина.

 

Старого ли режима

жаждет режим иной? –

только непостижимо

быть на земле – одной!

 

Думали ли, гадали, –

но не заговорив,

так и не увидали,

где впереди обрыв.

 

…Стукнет во тьме калитка,

звякнет звонок дверной, –

все о тебе молитва,

все обо мне, одной.

 

Что она напророчит,

знаю наперечет:

прошлое – обесточит,

будущее – зажжет.

 

Мертвые и живые

вместе в единый ряд,

встанут и, как впервые

в жизни, заговорят…

 

* * *

Похоронила всех, кого могла,

и замки все воздушные спалила.

Ну что, душа, ты дожила до тла,

до пыли, до невидимости тыла?

 

Теперь пойдем за тридевять морей –

в худую Иудейскую пустыню,

чтоб сжечь уже остатки кораблей –

в молитвах о бессмертии и сыне.

 

Чтоб все, что жило, мучало и жгло,

и в памяти безудержной толпилось –

одной слезой глаза заволокло,

другой слезинкой – в небе растворилось.

 

…А тот, кто машет издали рукой,

уже заметный, но еще нежданный –

другая жизнь и разговор другой,

не тяжелящий пальчик безымянный…

 

* * *

В синий отблеск фиолета

желтое – сквозимо.

Ожидаю бабье лето

и мужскую зиму.

 

Ожидаю, что откатят

прошлые разоры.

Что опять затянут в кратер

ласковые взоры.

 

И поселится большая

в сердце голубица.

И за это обещаю –

плакать и молиться.

 

ВЕТЕРОК

 

         Памяти Вл.Соколова

 

Ветерок, навевающий жажду

то ли жизни, то ль просто мечты,

ты уже обманул нас однажды,

увлекая в огонь красоты.

 

Ты уже показал нам примеры

этих песен пустых соловья

и любви небывалой химеры,

и подлянку сего бытия.

 

Но шагнувши в квадратную бездну

распахнувшихся  настежь ворот,

я скажу: “Ну, пускай я исчезну,

только пусть ветерок не умрет…”

 

* * *

Я хочу на прощание выпить вина

и не дать обещанья.

Я сюда не вернусь, я плохая жена,

я влюбилась в прощанья.

 

И покуда не скрылись глаза за горой,

и покуда гора не пришла к Магомету,

поцелуй меня в этой прохладе сырой

сине-красного лета.

 

Я навеки запомню и этот пейзаж,

и дрожанье, горенье,

и что наш поцелуй – это только мираж,

измененное зренье.

* * *

Такое ощущенье, что на дне,

в каком-то обреченном батискафе,

с подлодкой затонувшей наравне,

и если не в отчаянье, то в страхе.

Такое ощущенье что давно

мы тоже все,  шумеры и ацтеки,

прошли, исчезли,  канули на дно,

остались где-то там –  в двадцатом веке.

И замер рот, и амальгама врет,

и даже те,  кто ласточки, кто дети –

растаяли,  ушли в не свой черед,

как спирт в огне, исчезли на рассвете.

…Что европейской ночью на земле,

поэт услышал в гениальных бреднях,

то мы и ощущаем в феврале,

в Московии времен уже последних…

 

 

* * *

В предпоследнем целованьи

на больничной простыне

столько боли, то есть, – знанья

о тебе и обо мне.

 

И покуда губы – в губы,

и пока душа – в душе,

я молчу о том, как любы

дни, прошедшие уже…

 

Нет ни страсти, ни влеченья

в легкой старческой руке,

но уходит в ночь свеченье

и не гаснет вдалеке.

 

А о том, что там, за знаньем, –

за последним целованьем

на исходе немоты –

знаем только я и ты…

 

* * *

Считанные годочки

с жизнью наедине, –

ведь ни сынка, ни дочки

ты не оставил мне.

 

Это твоя докука,

или моя вина? –

только вокруг – ни звука,

мертвая тишина.

 

Старого ли режима

жаждет режим иной? –

только непостижимо

быть на земле – одной!

 

Думали ли, гадали, –

но не заговорив,

так и не увидали,

где впереди обрыв.

 

…Стукнет во тьме калитка,

звякнет звонок дверной, –

все о тебе молитва,

все обо мне, одной.

 

Что она напророчит,

знаю наперечет:

прошлое – обесточит,

будущее – зажжет.

 

Мертвые и живые

вместе в единый ряд,

встанут и, как впервые

в жизни, заговорят…

 

* * *

Похоронила всех, кого могла,

и замки все воздушные спалила.

Ну что, душа, ты дожила до тла,

до пыли, до невидимости тыла?

 

Теперь пойдем за тридевять морей –

в худую Иудейскую пустыню,

чтоб сжечь уже остатки кораблей –

в молитвах о бессмертии и сыне.

 

Чтоб все, что жило, мучало и жгло,

и в памяти безудержной толпилось –

одной слезой глаза заволокло,

другой слезинкой – в небе растворилось.

 

…А тот, кто машет издали рукой,

уже заметный, но еще нежданный –

другая жизнь и разговор другой,

не тяжелящий пальчик безымянный…

 

* * *

В синий отблеск фиолета

желтое – сквозимо.

Ожидаю бабье лето

и мужскую зиму.

 

Ожидаю, что откатят

прошлые разоры.

Что опять затянут в кратер

ласковые взоры.

 

И поселится большая

в сердце голубица.

И за это обещаю –

плакать и молиться.

 

ВЕТЕРОК

 

         Памяти Вл.Соколова

 

Ветерок, навевающий жажду

то ли жизни, то ль просто мечты,

ты уже обманул нас однажды,

увлекая в огонь красоты.

 

Ты уже показал нам примеры

этих песен пустых соловья

и любви небывалой химеры,

и подлянку сего бытия.

 

Но шагнувши в квадратную бездну

распахнувшихся  настежь ворот,

я скажу: “Ну, пускай я исчезну,

только пусть ветерок не умрет…”

 

* * *

Я хочу на прощание выпить вина

и не дать обещанья.

Я сюда не вернусь, я плохая жена,

я влюбилась в прощанья.

 

И покуда не скрылись глаза за горой,

и покуда гора не пришла к Магомету,

поцелуй меня в этой прохладе сырой

сине-красного лета.

 

Я навеки запомню и этот пейзаж,

и дрожанье, горенье,

и что наш поцелуй – это только мираж,

измененное зренье.