Сергей Надеев ● «У плотной линии прибоя…»

У плотной линии прибоя
Сбивается прибрежный сор,
Как между мною и тобою
Незавершенный разговор.

Упала ветка, сбилась латка
На гладких, плоских небесах,
И брызнул дождь, намокла прядка,
И оторопь в твоих глазах.

Я сам придумаю ответы
На все, что не сказала ты,
Смирю, смирюсь, скажусь нелепым,
Как облетевшие кусты.

А как дойдет до разговора – 
Уже и нечего сказать:
«Как хорошо, что осень скоро…»
«Как жалко, что дожди опять…»

 

* * *

Не опечалившись, душа не озарится.

Не снегом связаны – какой-то ледяной

Нелепой присказкой.

Как водится, проститься

Не так достанется, и по цене иной.

 

Не стоит бедности. Но умереть – нелепо:

Сдержать дыхание, себя перемолчать,

Привстать на цыпочки. А где душа-то? Где-то.

Ушиб массирует. Кому ее встречать?

 

Натянешь шапочку, в карманы руки втиснешь.

Канавка Зимняя ещё блестит со дна,

Как будто вымели и просмолили днище,

Продули насухо. На что теперь ладна?

 

И всё ж, примеривай шаги в начале года.

Кривая улица, припавшая к воде,

Не жмёт в груди? не коротка?

– Немного.

А впрочем, вольности не обрести нигде.

 

* * *

В январе  мучительно темнеет:

В полдень ясно – день уже сгорел;

Чиркнешь спичкой – вспыхнуть не успеет.

В воздухе – как будто сыплют мел.

 

Где окажемся, свернув из переулка?

Тяжело темнеет на снегу

Летний дом; промёрзла штукатурка.

Рубят лёд на правом берегу.

 

Постоим на меркнущей аллее.

Остаётся и в последний час

Небо уходящее –

светлее

Сумрака, снедающего нас.

 

Вскинешь руку – отзовётся тускло

На скупой перестоявший свет

Простенький, перехвативший узко

Левое запястие

браслет.

 

«Пятый час…»

А лыжник одинокий

Катит по расхлябанной лыжне:

Вдох и выдох. Снова вдох глубокий.

Лиственницы стынут в вышине.

 

* * * 

Чёрный лес, чересполосица,

Кромка столика вагонного.

Всё, что нажито – отбросится:

Чуть покажется – уносится

Вдоль леска аэродромного.

 

Тень, по пажитям бегущая,

В кисловатой дымке угольной,

Словно главка предыдущая,

Всколыхнувшая, гнетущая

Посреди природы убыльной.

 

Да прореженного ельника

Непросохшая обочина,

Рваный войлок можжевельника;

И лощина, ниже пчельника,

Безнадёжно заболочена.

 

Что молчим, как виноватые,

Словно внове посвящённые

В эти виды небогатые,

Угловатые, дощатые

И до слёз опустошённые?

 

* * *

Каким немыслимым круженьем

И мы с тобой заражены?

Воздвиженье – передвиженье:

Осы очнувшееся жженье,

Воды остывшей отраженье

Неумолимы и сложны.

 

И возбуждает нетерпенье

Медлительный гусепролёт:

Всю ночь – покуда хватит зренья –

Они ломают оперенье,

Крылами скалывая лёд.

 

Как будто движутся к исходу.

Но простоят до Покрова

Леса, процеживая воду,

Пока осиную колоду

Откроет мёртвая трава.

 

Возможно ли представить было

Ледок у края колеи,

Недвижущийся дым, уныло

Вошедший в лес, как холод – в жилы,

А в сбрую – парные шлеи?

 

Так что же сетуем на это

И целый день раздражены?

В Нахабино  уже не лето,

Воздвиженье царит и свето-

вращение, и так нелепо

Река и пруд обнажены.

 

 * * *

Это лето и жарким-то не назовёшь,

Так себе, духота по ночам,

Да тревоги щепоть, да обиды на грош,

Да цветочный порушенный хлам.

 

Как-то схлынуло, стронулось, и на воде

Осторожною складкой легло.

Так и выглядит жалость, признайся себе,

Пожалей и вздохни тяжело.

 

Разве сразу умели хранить и прощать?

Научились, под самый конец,

Невпопад говорить, невзначай обещать,

Подмечать проступивший багрец.

 

Бросишь куртку на печи – и вся недолга.

Вот и лето, поджав кулачки,

Отступило к воде.

Колыхнулась куга,

Холодком обметало зрачки.

 

Не успели окликнуть – в рукав намело

Городской тороватой тщеты.

Лишь колечко твоё, как и прежде, светло.

Что ещё мне оставила ты?

 

 * * *

В доме осени выбиты стёкла,

Сквозняки на четыре угла.

Мокнут груши и яблони мокнут,

Грудь малины суха и гола.

 

Разорённые гнёзда повсюду

И пожитки испуганных птиц.

Горстка кинутых перьев на блюде.

Вскрики соек, мельканья синиц.

 

Всё яснее размокшая охра,

Реже дачный автобус. Сильней

Потемневшего шифера грохот

Под напором возросших ветвей.

 

И теперь всё точнее в деревьях

Угадать недостроенный дом.

Но навесим запоры на двери,

В гулких комнатах лето запрём!

 

Вот и вещи уже увязали.

Опустел устоявшийся кров.

И стоим, как стоят на вокзале,

Возле выцветших в лето стволов.

 

У плотной линии прибоя
Сбивается прибрежный сор,
Как между мною и тобою
Незавершенный разговор.

Упала ветка, сбилась латка
На гладких, плоских небесах,
И брызнул дождь, намокла прядка,
И оторопь в твоих глазах.

Я сам придумаю ответы
На все, что не сказала ты,
Смирю, смирюсь, скажусь нелепым,
Как облетевшие кусты.

А как дойдет до разговора – 
Уже и нечего сказать:
«Как хорошо, что осень скоро…»
«Как жалко, что дожди опять…»

 

* * *

Не опечалившись, душа не озарится.

Не снегом связаны – какой-то ледяной

Нелепой присказкой.

Как водится, проститься

Не так достанется, и по цене иной.

 

Не стоит бедности. Но умереть – нелепо:

Сдержать дыхание, себя перемолчать,

Привстать на цыпочки. А где душа-то? Где-то.

Ушиб массирует. Кому ее встречать?

 

Натянешь шапочку, в карманы руки втиснешь.

Канавка Зимняя ещё блестит со дна,

Как будто вымели и просмолили днище,

Продули насухо. На что теперь ладна?

 

И всё ж, примеривай шаги в начале года.

Кривая улица, припавшая к воде,

Не жмёт в груди? не коротка?

– Немного.

А впрочем, вольности не обрести нигде.

 

* * *

В январе  мучительно темнеет:

В полдень ясно – день уже сгорел;

Чиркнешь спичкой – вспыхнуть не успеет.

В воздухе – как будто сыплют мел.

 

Где окажемся, свернув из переулка?

Тяжело темнеет на снегу

Летний дом; промёрзла штукатурка.

Рубят лёд на правом берегу.

 

Постоим на меркнущей аллее.

Остаётся и в последний час

Небо уходящее –

светлее

Сумрака, снедающего нас.

 

Вскинешь руку – отзовётся тускло

На скупой перестоявший свет

Простенький, перехвативший узко

Левое запястие

браслет.

 

«Пятый час…»

А лыжник одинокий

Катит по расхлябанной лыжне:

Вдох и выдох. Снова вдох глубокий.

Лиственницы стынут в вышине.

 

* * * 

Чёрный лес, чересполосица,

Кромка столика вагонного.

Всё, что нажито – отбросится:

Чуть покажется – уносится

Вдоль леска аэродромного.

 

Тень, по пажитям бегущая,

В кисловатой дымке угольной,

Словно главка предыдущая,

Всколыхнувшая, гнетущая

Посреди природы убыльной.

 

Да прореженного ельника

Непросохшая обочина,

Рваный войлок можжевельника;

И лощина, ниже пчельника,

Безнадёжно заболочена.

 

Что молчим, как виноватые,

Словно внове посвящённые

В эти виды небогатые,

Угловатые, дощатые

И до слёз опустошённые?

 

* * *

Каким немыслимым круженьем

И мы с тобой заражены?

Воздвиженье – передвиженье:

Осы очнувшееся жженье,

Воды остывшей отраженье

Неумолимы и сложны.

 

И возбуждает нетерпенье

Медлительный гусепролёт:

Всю ночь – покуда хватит зренья –

Они ломают оперенье,

Крылами скалывая лёд.

 

Как будто движутся к исходу.

Но простоят до Покрова

Леса, процеживая воду,

Пока осиную колоду

Откроет мёртвая трава.

 

Возможно ли представить было

Ледок у края колеи,

Недвижущийся дым, уныло

Вошедший в лес, как холод – в жилы,

А в сбрую – парные шлеи?

 

Так что же сетуем на это

И целый день раздражены?

В Нахабино  уже не лето,

Воздвиженье царит и свето-

вращение, и так нелепо

Река и пруд обнажены.

 

 * * *

Это лето и жарким-то не назовёшь,

Так себе, духота по ночам,

Да тревоги щепоть, да обиды на грош,

Да цветочный порушенный хлам.

 

Как-то схлынуло, стронулось, и на воде

Осторожною складкой легло.

Так и выглядит жалость, признайся себе,

Пожалей и вздохни тяжело.

 

Разве сразу умели хранить и прощать?

Научились, под самый конец,

Невпопад говорить, невзначай обещать,

Подмечать проступивший багрец.

 

Бросишь куртку на печи – и вся недолга.

Вот и лето, поджав кулачки,

Отступило к воде.

Колыхнулась куга,

Холодком обметало зрачки.

 

Не успели окликнуть – в рукав намело

Городской тороватой тщеты.

Лишь колечко твоё, как и прежде, светло.

Что ещё мне оставила ты?

 

 * * *

В доме осени выбиты стёкла,

Сквозняки на четыре угла.

Мокнут груши и яблони мокнут,

Грудь малины суха и гола.

 

Разорённые гнёзда повсюду

И пожитки испуганных птиц.

Горстка кинутых перьев на блюде.

Вскрики соек, мельканья синиц.

 

Всё яснее размокшая охра,

Реже дачный автобус. Сильней

Потемневшего шифера грохот

Под напором возросших ветвей.

 

И теперь всё точнее в деревьях

Угадать недостроенный дом.

Но навесим запоры на двери,

В гулких комнатах лето запрём!

 

Вот и вещи уже увязали.

Опустел устоявшийся кров.

И стоим, как стоят на вокзале,

Возле выцветших в лето стволов.