Илья Сургучев (1881-1956). Лицо огня

Жорж СандЭто тает воск от лица огня…

Воск – это любовь, созданная человеком.

Страсть – это любовь, созданная Богом. Бог создал человека правым, люди же пустились во всякие помыслы – так или приблизительно сказал Екклезиаст[1], один из самых мудрых.

Что такое помыслы? Помыслы: поэзия, живопись, театр, музыка. Этими помыслами человек изменил простое, но божественное лицо любви. Человек усложнил божественный замысел. Но как тает воск от лица огня, так тают порою человеческие помыслы от лица Божьей страсти.

Пойдите в будний день в Карнавалэ. Отыщите витрину с драгоценностями Жорж Санд. Вы увидите, что она любила топазы, темные, спокойные, дымчатые.

* * * *

В ресторане «Провансальские Братья» летом 1833 года журнал «Ревю де Де Монд» устроил обед, главным козырем которого был буйабез. Совершенно случайно рядом были посажены: Жорж Санд и Альфред де Мюссе.

Буйабез – кушанье острое, сильно приперченное, и требует большого белого вина. От соприкосновенья локтей, от ощущения плотного певучего шелка, от мерцания дымчатых, темных и подозрительно спокойных топазов, всегда исходит мутная, яркая и острая искра.

Через четыре месяца после этого обеда Жорж Санд выпустила свой двухтомный роман «Лелия». Обед у «Провансальских Братьев» не прошел даром – искра была уловлена и слегка расплывчато в этом романе сформулирована. На первом томе, посланном господину де Мюссэ, была сделана такая надпись: «Моему мальчишке Альфреду – Жорж». На втором: «Виконту Альфреду де-Мюссэ – Жорж Санд». Между появлением первого и второго тома пробежала сердитая мышь, отсюда разница надписей. После второго тома мышь исчезла. В это время Жорж Санд было тридцать лет, Альфреду де-Мюссэ двадцать три.

В декабре любовники отправились в путешествие по Италии. Жорж Санд писала Сэнт-Беву: «Я счастлива, очень счастлива. С каждым днем я все больше и больше привязываюсь к нему».

В Генуе Жорж Санд заболела лихорадкой, и любовники поспешили на юг в Ливорно, потом в Пизу, и потом во Флоренцию, а потом в Венецию. Генуэзская лихорадка дала себя знать, и Жорж Санд две недели провела в кровати. Лихорадка увенчалась дизентерией, которой заразился и Альфред де-Мюссе. Жорж Санд писала в Париж: «Мы имеем в Париже кучу врагов, то-то они порадуются и скажут: “Поехали в Италию веселиться и схватили холеру! Какое удовольствие для них! Они больны!”».

Для кишек виконта Альфреда де-Мюссэ, давно уже разболтавшихся от пьянства, дизентерия оказалась осложнением острым. Вызвали самого блестящего венецианского доктора Бериццо, обладателя восьмидесяти лет и выцветшего черного парика. Доктор предписал больному кровопускание, но сам, за дрожью рук сделать его не мог и обещал прислать врача молодого. В тот же вечер в отель «Даниеля», где жили больные парижские любовники, вошел врач Петр Пажелло.

Альфред де-МюссэУ Альфреда де-Мюссэ была пьяная горячка: он видел и ловил чертей, нес явную чушь, бредил, кричал от страха, плакал, требовал, чтобы его немедленно отправили в Париж.

Жорж Санд, стоя у изголовья больного, говорила со слезами врачу Петру Пажелло:

– Я люблю его больше всего на свете. Помогите ему, верните его к жизни. Он – великий поэт, гордость Франции.

И Пажелло, как день, как ночь, восемь суток провел, не отходя от беспокойного больного и ухаживая за ним, как за родным братом.

– Мы рождены под личными небесами. Мы думаем не одинаково, мы говорим не одинаково. Но, может быть, сердце у нас общее, одно.

– Солнце сожгло твой лоб и какие страсти оно вложило в тебя? Я умею любить и мучиться. А ты? Около тебя я похожа на статую, я смотрю на тебя с удивлением, с беспокойством, с желанием.

– Ты не знаешь или презираешь те тысячи легких страданий, которые охватывают меня, ты смеешься над тем над чем я плачу. Может быть, ты не знаешь, что такое слезы?

– Чем ты будешь для меня? Опорой или хозяином? Знаешь ли ты, отчего я печальна? Знаешь ли ты, что такое сострадание, терпение, дружба? Тебя, быть может, воспитали в убеждении, что у женщин нет души? Знаешь ли ты, что они ее имеют. Может быть, ты – не христианин, не мусульманин, не варвар… Человек ли ты? Что скрывается в этой мужской груди, в этом львином взгляде, за этим превосходным лбом? Когда ты спишь, видишь ли ты себя летящим к небу? Когда люди тебе делают зло, молишься ли ты Богу?

– Чем я буду для тебя. Подругой или рабой? Когда ты будешь счастлив, сумеешь ли ты мне об этом сказать? Когда твоя любовница засыпает в твоих объятиях, умеешь ли ты смотреть на нее?

– Делает ли тебя любовь скотом или создает в тебе божественное волнение? Остается ли с тобой душа твоя, когда ты оставляешь грудь той, которую ты любишь?

– Я не знаю ни твоей прошлой жизни, ни твоего характера, ни того, что люди, знающие тебя, думают о тебе. Может быть, ты первый среди них, может быть, последний.

– Ты меня не обманешь, не наговоришь мне ни напрасных обещаний, ни ложных клятв. Ты меня будешь любить как умеешь и можешь. Не учи моего языка, а я в твоем не буду искать слов, которые говорят о сомнениях и о страхе. Я ничего не хочу знать: ни того, что ты делал в своей жизни, ни того, что о тебе говорят люди. Я не хочу знать даже твоего имени. Спрячь подальше свою душу, чтобы я могла думать: «она прекрасна».

Когда Жорж Санд писала эти строки, в трех шагах от нее лежал больной и великолепный поэт Франции.

Жорж Санд вложила свое письмо в конверт и подала его доктору Пажелло. Тот, увидев, что адреса нет, спросил: «Что я должен делать с ним?»

Жорж Санд взяла письмо, и написала на конверте: «Глупому Пажелло» и снова отдала его венецианскому костоправу.

* * * *

Страсть, как Фемида, не смотрит на лица. В минуту просветления, когда солнце сделало выпуклыми цветные окна великолепного отеля, Альфред де-Мюссэ сказал, пытаясь улыбнуться:

– Знаешь что, Жорж? Ничто не проходит даром для писателя, даже болезнь. Я задумал пьесу и назову ее « Оn nе Ьаdine раs аvec l’Аmour». Только мы должны поскорее вернуться в Париж.

И Жорж ответила ему:

– Пути тебе не заказаны. Можешь возвращаться. А мне хорошо здесь, и я останусь. Чувствую, что напишу здесь хороший роман.

Поэт услышал в ее ледяном тоне все и ответил:

– Ну, давай тебе Бог.

И как только начал понемногу передвигаться без посторонней помощи, собрался в Париж.

В день отъезда он округлил острыми ножницами бороду, надел темно-голубой, длиннополый жакет, сшитый в талию, почти женскую; узкие клетчатые панталоны со штрипками; шалью обернул атласный галстук вокруг твердого жабо, презрительно осмотрев его: от венецианского крахмала оно отдавало в синьку.

Заняв председательское место, он позавтракал вместе с новыми любовниками и все так же, с легкой презрительной демонстрацией, отставлял итальянские блюда, кианти и пил красный портвейн, привезенный ему на дорогу, разбавляя его водой: он делал вид, что это как-то с трудом, заменяло ему бордо. Был очень любезен и предупредителен по отношению к Санд, говорил о Париже и, в особенности, о кафе Режанс.

Когда подали коляску, он сел в правый угол, поднял воротник теплого пальто, надвинул шляпу на глаза и с веселым видом слушал прощальные наставления доктора и госпожи Санд. Когда коляска двинулась, через полчаса и щелканье копыт, и неверный стук заднего колеса слились в определенный ритм, получилось что-то вроде метронома и тот маленький рояль, который у каждого поэта помещен в черепе, заиграл, слова начали вспрыгивать, как молоточки клавиш, и были эти слова в целый тон, в полутон и даже в четверть тона.

Около года Жорж Санд жила в Венеции, написала удачный роман и потом вместе с Пажелло приехала в Париж. Но странное дело: в Париже этот Пажелло показался смешным, и дня через три после приезда госпожа Санд перестала его принимать. Пошла в «Режанс», где де-Мюссэ насмешливо предложил ей литр минеральной воды. Поплакав дома от огорчения, Жорж, чтобы развлечься, пошла на первый попавшийся концерт. Играл какой-то Шопен, имя новое и не интересное, но ей было все равно…

Париж, Франция, 1937 г.

Публикацию подготовила Елена ДУБРОВИНА


[1] Екклесиаст — 33-я часть Танаха, 7-я книга Ктувим, название ветхозаветной библейской книгиЖорж СандЭто тает воск от лица огня…

Воск – это любовь, созданная человеком.

Страсть – это любовь, созданная Богом. Бог создал человека правым, люди же пустились во всякие помыслы – так или приблизительно сказал Екклезиаст[1], один из самых мудрых.

Что такое помыслы? Помыслы: поэзия, живопись, театр, музыка. Этими помыслами человек изменил простое, но божественное лицо любви. Человек усложнил божественный замысел. Но как тает воск от лица огня, так тают порою человеческие помыслы от лица Божьей страсти.

Пойдите в будний день в Карнавалэ. Отыщите витрину с драгоценностями Жорж Санд. Вы увидите, что она любила топазы, темные, спокойные, дымчатые.

* * * *

В ресторане «Провансальские Братья» летом 1833 года журнал «Ревю де Де Монд» устроил обед, главным козырем которого был буйабез. Совершенно случайно рядом были посажены: Жорж Санд и Альфред де Мюссе.

Буйабез – кушанье острое, сильно приперченное, и требует большого белого вина. От соприкосновенья локтей, от ощущения плотного певучего шелка, от мерцания дымчатых, темных и подозрительно спокойных топазов, всегда исходит мутная, яркая и острая искра.

Через четыре месяца после этого обеда Жорж Санд выпустила свой двухтомный роман «Лелия». Обед у «Провансальских Братьев» не прошел даром – искра была уловлена и слегка расплывчато в этом романе сформулирована. На первом томе, посланном господину де Мюссэ, была сделана такая надпись: «Моему мальчишке Альфреду – Жорж». На втором: «Виконту Альфреду де-Мюссэ – Жорж Санд». Между появлением первого и второго тома пробежала сердитая мышь, отсюда разница надписей. После второго тома мышь исчезла. В это время Жорж Санд было тридцать лет, Альфреду де-Мюссэ двадцать три.

В декабре любовники отправились в путешествие по Италии. Жорж Санд писала Сэнт-Беву: «Я счастлива, очень счастлива. С каждым днем я все больше и больше привязываюсь к нему».

В Генуе Жорж Санд заболела лихорадкой, и любовники поспешили на юг в Ливорно, потом в Пизу, и потом во Флоренцию, а потом в Венецию. Генуэзская лихорадка дала себя знать, и Жорж Санд две недели провела в кровати. Лихорадка увенчалась дизентерией, которой заразился и Альфред де-Мюссе. Жорж Санд писала в Париж: «Мы имеем в Париже кучу врагов, то-то они порадуются и скажут: “Поехали в Италию веселиться и схватили холеру! Какое удовольствие для них! Они больны!”».

Для кишек виконта Альфреда де-Мюссэ, давно уже разболтавшихся от пьянства, дизентерия оказалась осложнением острым. Вызвали самого блестящего венецианского доктора Бериццо, обладателя восьмидесяти лет и выцветшего черного парика. Доктор предписал больному кровопускание, но сам, за дрожью рук сделать его не мог и обещал прислать врача молодого. В тот же вечер в отель «Даниеля», где жили больные парижские любовники, вошел врач Петр Пажелло.

Альфред де-МюссэУ Альфреда де-Мюссэ была пьяная горячка: он видел и ловил чертей, нес явную чушь, бредил, кричал от страха, плакал, требовал, чтобы его немедленно отправили в Париж.

Жорж Санд, стоя у изголовья больного, говорила со слезами врачу Петру Пажелло:

– Я люблю его больше всего на свете. Помогите ему, верните его к жизни. Он – великий поэт, гордость Франции.

И Пажелло, как день, как ночь, восемь суток провел, не отходя от беспокойного больного и ухаживая за ним, как за родным братом.

– Мы рождены под личными небесами. Мы думаем не одинаково, мы говорим не одинаково. Но, может быть, сердце у нас общее, одно.

– Солнце сожгло твой лоб и какие страсти оно вложило в тебя? Я умею любить и мучиться. А ты? Около тебя я похожа на статую, я смотрю на тебя с удивлением, с беспокойством, с желанием.

– Ты не знаешь или презираешь те тысячи легких страданий, которые охватывают меня, ты смеешься над тем над чем я плачу. Может быть, ты не знаешь, что такое слезы?

– Чем ты будешь для меня? Опорой или хозяином? Знаешь ли ты, отчего я печальна? Знаешь ли ты, что такое сострадание, терпение, дружба? Тебя, быть может, воспитали в убеждении, что у женщин нет души? Знаешь ли ты, что они ее имеют. Может быть, ты – не христианин, не мусульманин, не варвар… Человек ли ты? Что скрывается в этой мужской груди, в этом львином взгляде, за этим превосходным лбом? Когда ты спишь, видишь ли ты себя летящим к небу? Когда люди тебе делают зло, молишься ли ты Богу?

– Чем я буду для тебя. Подругой или рабой? Когда ты будешь счастлив, сумеешь ли ты мне об этом сказать? Когда твоя любовница засыпает в твоих объятиях, умеешь ли ты смотреть на нее?

– Делает ли тебя любовь скотом или создает в тебе божественное волнение? Остается ли с тобой душа твоя, когда ты оставляешь грудь той, которую ты любишь?

– Я не знаю ни твоей прошлой жизни, ни твоего характера, ни того, что люди, знающие тебя, думают о тебе. Может быть, ты первый среди них, может быть, последний.

– Ты меня не обманешь, не наговоришь мне ни напрасных обещаний, ни ложных клятв. Ты меня будешь любить как умеешь и можешь. Не учи моего языка, а я в твоем не буду искать слов, которые говорят о сомнениях и о страхе. Я ничего не хочу знать: ни того, что ты делал в своей жизни, ни того, что о тебе говорят люди. Я не хочу знать даже твоего имени. Спрячь подальше свою душу, чтобы я могла думать: «она прекрасна».

Когда Жорж Санд писала эти строки, в трех шагах от нее лежал больной и великолепный поэт Франции.

Жорж Санд вложила свое письмо в конверт и подала его доктору Пажелло. Тот, увидев, что адреса нет, спросил: «Что я должен делать с ним?»

Жорж Санд взяла письмо, и написала на конверте: «Глупому Пажелло» и снова отдала его венецианскому костоправу.

* * * *

Страсть, как Фемида, не смотрит на лица. В минуту просветления, когда солнце сделало выпуклыми цветные окна великолепного отеля, Альфред де-Мюссэ сказал, пытаясь улыбнуться:

– Знаешь что, Жорж? Ничто не проходит даром для писателя, даже болезнь. Я задумал пьесу и назову ее « Оn nе Ьаdine раs аvec l’Аmour». Только мы должны поскорее вернуться в Париж.

И Жорж ответила ему:

– Пути тебе не заказаны. Можешь возвращаться. А мне хорошо здесь, и я останусь. Чувствую, что напишу здесь хороший роман.

Поэт услышал в ее ледяном тоне все и ответил:

– Ну, давай тебе Бог.

И как только начал понемногу передвигаться без посторонней помощи, собрался в Париж.

В день отъезда он округлил острыми ножницами бороду, надел темно-голубой, длиннополый жакет, сшитый в талию, почти женскую; узкие клетчатые панталоны со штрипками; шалью обернул атласный галстук вокруг твердого жабо, презрительно осмотрев его: от венецианского крахмала оно отдавало в синьку.

Заняв председательское место, он позавтракал вместе с новыми любовниками и все так же, с легкой презрительной демонстрацией, отставлял итальянские блюда, кианти и пил красный портвейн, привезенный ему на дорогу, разбавляя его водой: он делал вид, что это как-то с трудом, заменяло ему бордо. Был очень любезен и предупредителен по отношению к Санд, говорил о Париже и, в особенности, о кафе Режанс.

Когда подали коляску, он сел в правый угол, поднял воротник теплого пальто, надвинул шляпу на глаза и с веселым видом слушал прощальные наставления доктора и госпожи Санд. Когда коляска двинулась, через полчаса и щелканье копыт, и неверный стук заднего колеса слились в определенный ритм, получилось что-то вроде метронома и тот маленький рояль, который у каждого поэта помещен в черепе, заиграл, слова начали вспрыгивать, как молоточки клавиш, и были эти слова в целый тон, в полутон и даже в четверть тона.

Около года Жорж Санд жила в Венеции, написала удачный роман и потом вместе с Пажелло приехала в Париж. Но странное дело: в Париже этот Пажелло показался смешным, и дня через три после приезда госпожа Санд перестала его принимать. Пошла в «Режанс», где де-Мюссэ насмешливо предложил ей литр минеральной воды. Поплакав дома от огорчения, Жорж, чтобы развлечься, пошла на первый попавшийся концерт. Играл какой-то Шопен, имя новое и не интересное, но ей было все равно…

Париж, Франция, 1937 г.

Публикацию подготовила Елена ДУБРОВИНА


[1] Екклесиаст — 33-я часть Танаха, 7-я книга Ктувим, название ветхозаветной библейской книги