Марина КУДИМОВА. Сложная пряжа. О творчестве Ильи Тюрина
15 лет назад был создан проект «Илья-премия», посвященный памяти 19-летнего поэта и философа Ильи Тюрина.
«Как мир меняется, и как я сам меняюсь…» Стихотворение Заболоцкого «Метаморфозы» преследовало меня, когда я после перерыва в несколько лет вернулась к стихам Ильи Тюрина. Так бывает – стихи зовут за собой стихи. Илья был тот же, кто ошеломил 15 лет назад, и совсем другой. Конечно, другой стала и я. Но дело не только в этом. Феномен настоящей поэзии заключается в непрерывном развитии как контекста, так и непосредственно текста. Начиная с определенного времени, это происходит независимо от присутствия или отсутствия автора. Если вы прочтете, положим, «Зимнее утро» Пушкина при солнечном свете и густой облачности, хорошо отдохнувшими и не выспавшимися, после радостного свидания и любовной неудачи, ручаюсь, это будут совершенно разные прочтения.
Как все меняется! Что было раньше птицей,
Теперь лежит написанной страницей;
Мысль некогда была простым цветком,
Поэма шествовала медленным быком;
А то, что было мною, то, быть может,
Опять растет и мир растений множит.
И в случае Ильи Тюрина натурфилософия текста продолжает действовать там, где «области заочны» заведомо взяли верх над рациональными принципами постижения, и стихи, написанные юношей, не переступившим порог 20-летия, трансформировались во времени. Причем эта эволюция более чем что-либо другое подтверждает исходную правоту. Значит, не только ювенильная составляющая – «неопытный возраст» создателя – поразила полтора десятилетия тому. Значит, тогдашнее ощущение чуда не было иллюзией и самообманом.
Общими нашими усилиями стихи Ильи Тюрина вошли в ткань поэзии ХХ века и прорвались в век XXI. Илья за истекшее время стал одним из самых цитируемых и «присутственных» поэтов рубежа столетий. Это обстоятельство уже не могло не воздействовать на строки, строфы и саму поэтику. Читать признанное – совсем не то же самое, что открывать новое. Уплотняется и усложняется система восприятия, близорукость сменяется дальнозоркостью, чувства трезвеют. В общем, происходит все, что свойственно человеку при смене возрастных параметров. К тому же изменился и состав истории, в которой мы живем и в насыщенном растворе которой неизбежно существуют наши стихи. Жажда мальчиков середины 90-х («Слышишь? Ночью так хочется пить») сменилась горьким похмельем. Лет 10 назад я бы выбрала для антологии совсем другие стихи Тюрина.
Всего три года подряд Илья пробыл тем, кто по праву дарования, а не одной юности, остался в русской поэзии. За три года он проделал путь, на который у многих уходят десятилетия упорной работы. И если стихи 96-го года полны восторгом и мукой самого процесса творчества (большое количество «стихов о стихах» – тому подтверждение), то стихи 97-го дышат прозрениями совсем иного рода и составляют истинное сокровище наследия Ильи:
Но сознанье поставит рекорд –
И проступит окошко в прорехе.
А 98-й год – практически последний, когда поэт «стихами руки отягчал», – представляется «полем боя», в котором держит оборону одинокий воин. Предпочтения видов вооружения, боевого оснащения меняются кардинально:
Я за простой топор отдам любое
Из слов, что не подвластны топору.
Илья начинал как поэт сплошной образности. Метафорический ряд его ранних стихов иногда граничил с самоцелью: Строка «Играя с небом в ножики церквей» до сих пор представляется мне излишеством этой «сплошноты». Но всего через год в гениальном стихотворении «Рублев» уже он распоряжается метафорой, а не она – им, и совсем на других основаниях:
И в недрах земли, где минуты не жаль,
Со звоном сломалась деталь.
Историческое время совмещается с полным осознанием кратковременности собственной жизни и одновременно «живой дали» грядущего. Ирония – не постмодернистская, поглощающая свет, но античная, экспрессивная, ищущая свет там, где его не может быть, становится мощным поэтическим орудием:
Всеведенье и нижнее белье
Взамен души глядят из-под халата.
Цикл стихов с посвящением Е.С. нуждается в отдельном прочтении и анализе. В стихах «о любви» (как будто бывают – не о любви!) замечателен сквозной образ дирижера – одна из модификаций Бога, в поиске и обретении Которого Илья воплотился как поэт, и в то же время – метафора свободы, мучительные и учительные пределы которой Илья осмысливал, как никто в его поколении. Публикации стихов цикла в интернете снабжены подзаголовком «универсальная лирика». При всей условности термина к Илье Тюрину он применим абсолютно органично: Илья никогда не ограничивается «темой», но всегда прокладывает русло такой ширины и стремительности, «что и глаз-то берет с трудом».
…И несколько слов о Бродском. И я сама, и другие, писавшие об Илье, сопоставляли эту пару множество раз. «Вакансия поэта» в России мистически никогда не оставалась «пуста» – ни дня. Лермонтов пришел за Пушкиным, когда тело его еще не погрузилось в святогорский песчаник. Тюрин последовал за Бродским буквально в день смерти последнего. Но ни одно сопоставление не давало полноты картины влияния одного поэта на другого и преодоления этого влияния. Теперь я еще меньше претендую на такую полноту – потому, что понимаю: это была любовь, а ей никто не судья. В какой мере любимый влияет на любящего – и наоборот, знает, как правило, лишь один из них, а другой только милостиво – или в противоборстве – принимает эту данность и дар:
Туда пускают на неделе
В особый час по одному.
«Удвоение пространства», о котором молил Илья, произошло, и мы имеем двух крупных поэтов вместо одного. «Сложная пряжа» стихотворства продолжает развиваться. Запутаться в ней или следовать за ее путеводной нитью – каждый решает по мере разуменья. Итог следования оговорен Заболоцким:
Вот так, с трудом пытаясь развивать
Как бы клубок какой-то сложной пряжи,
Вдруг и увидишь то, что должно называть
Бессмертием…
____________________________________
15 лет назад был создан проект «Илья-премия», посвященный памяти 19-летнего поэта и философа Ильи Тюрина.
«Как мир меняется, и как я сам меняюсь…» Стихотворение Заболоцкого «Метаморфозы» преследовало меня, когда я после перерыва в несколько лет вернулась к стихам Ильи Тюрина. Так бывает – стихи зовут за собой стихи. Илья был тот же, кто ошеломил 15 лет назад, и совсем другой. Конечно, другой стала и я. Но дело не только в этом. Феномен настоящей поэзии заключается в непрерывном развитии как контекста, так и непосредственно текста. Начиная с определенного времени, это происходит независимо от присутствия или отсутствия автора. Если вы прочтете, положим, «Зимнее утро» Пушкина при солнечном свете и густой облачности, хорошо отдохнувшими и не выспавшимися, после радостного свидания и любовной неудачи, ручаюсь, это будут совершенно разные прочтения.
Как все меняется! Что было раньше птицей,
Теперь лежит написанной страницей;
Мысль некогда была простым цветком,
Поэма шествовала медленным быком;
А то, что было мною, то, быть может,
Опять растет и мир растений множит.
И в случае Ильи Тюрина натурфилософия текста продолжает действовать там, где «области заочны» заведомо взяли верх над рациональными принципами постижения, и стихи, написанные юношей, не переступившим порог 20-летия, трансформировались во времени. Причем эта эволюция более чем что-либо другое подтверждает исходную правоту. Значит, не только ювенильная составляющая – «неопытный возраст» создателя – поразила полтора десятилетия тому. Значит, тогдашнее ощущение чуда не было иллюзией и самообманом.
Общими нашими усилиями стихи Ильи Тюрина вошли в ткань поэзии ХХ века и прорвались в век XXI. Илья за истекшее время стал одним из самых цитируемых и «присутственных» поэтов рубежа столетий. Это обстоятельство уже не могло не воздействовать на строки, строфы и саму поэтику. Читать признанное – совсем не то же самое, что открывать новое. Уплотняется и усложняется система восприятия, близорукость сменяется дальнозоркостью, чувства трезвеют. В общем, происходит все, что свойственно человеку при смене возрастных параметров. К тому же изменился и состав истории, в которой мы живем и в насыщенном растворе которой неизбежно существуют наши стихи. Жажда мальчиков середины 90-х («Слышишь? Ночью так хочется пить») сменилась горьким похмельем. Лет 10 назад я бы выбрала для антологии совсем другие стихи Тюрина.
Всего три года подряд Илья пробыл тем, кто по праву дарования, а не одной юности, остался в русской поэзии. За три года он проделал путь, на который у многих уходят десятилетия упорной работы. И если стихи 96-го года полны восторгом и мукой самого процесса творчества (большое количество «стихов о стихах» – тому подтверждение), то стихи 97-го дышат прозрениями совсем иного рода и составляют истинное сокровище наследия Ильи:
Но сознанье поставит рекорд –
И проступит окошко в прорехе.
А 98-й год – практически последний, когда поэт «стихами руки отягчал», – представляется «полем боя», в котором держит оборону одинокий воин. Предпочтения видов вооружения, боевого оснащения меняются кардинально:
Я за простой топор отдам любое
Из слов, что не подвластны топору.
Илья начинал как поэт сплошной образности. Метафорический ряд его ранних стихов иногда граничил с самоцелью: Строка «Играя с небом в ножики церквей» до сих пор представляется мне излишеством этой «сплошноты». Но всего через год в гениальном стихотворении «Рублев» уже он распоряжается метафорой, а не она – им, и совсем на других основаниях:
И в недрах земли, где минуты не жаль,
Со звоном сломалась деталь.
Историческое время совмещается с полным осознанием кратковременности собственной жизни и одновременно «живой дали» грядущего. Ирония – не постмодернистская, поглощающая свет, но античная, экспрессивная, ищущая свет там, где его не может быть, становится мощным поэтическим орудием:
Всеведенье и нижнее белье
Взамен души глядят из-под халата.
Цикл стихов с посвящением Е.С. нуждается в отдельном прочтении и анализе. В стихах «о любви» (как будто бывают – не о любви!) замечателен сквозной образ дирижера – одна из модификаций Бога, в поиске и обретении Которого Илья воплотился как поэт, и в то же время – метафора свободы, мучительные и учительные пределы которой Илья осмысливал, как никто в его поколении. Публикации стихов цикла в интернете снабжены подзаголовком «универсальная лирика». При всей условности термина к Илье Тюрину он применим абсолютно органично: Илья никогда не ограничивается «темой», но всегда прокладывает русло такой ширины и стремительности, «что и глаз-то берет с трудом».
…И несколько слов о Бродском. И я сама, и другие, писавшие об Илье, сопоставляли эту пару множество раз. «Вакансия поэта» в России мистически никогда не оставалась «пуста» – ни дня. Лермонтов пришел за Пушкиным, когда тело его еще не погрузилось в святогорский песчаник. Тюрин последовал за Бродским буквально в день смерти последнего. Но ни одно сопоставление не давало полноты картины влияния одного поэта на другого и преодоления этого влияния. Теперь я еще меньше претендую на такую полноту – потому, что понимаю: это была любовь, а ей никто не судья. В какой мере любимый влияет на любящего – и наоборот, знает, как правило, лишь один из них, а другой только милостиво – или в противоборстве – принимает эту данность и дар:
Туда пускают на неделе
В особый час по одному.
«Удвоение пространства», о котором молил Илья, произошло, и мы имеем двух крупных поэтов вместо одного. «Сложная пряжа» стихотворства продолжает развиваться. Запутаться в ней или следовать за ее путеводной нитью – каждый решает по мере разуменья. Итог следования оговорен Заболоцким:
Вот так, с трудом пытаясь развивать
Как бы клубок какой-то сложной пряжи,
Вдруг и увидишь то, что должно называть
Бессмертием…
____________________________________