RSS RSS

Наум БЕЛОГ. Юбилей

В Одессе Исак Кац был всеми уважаемым человеком. Он был протезистом и делал людей красивыми. А его жена Клара еще добавляла, что после Исака они становились чуть-чуть счастливыми. Приехав в Мельбурн, он стал обычным пенсионером, как все наши старики. Никто не останавливал его на улице, чтобы спросить:

– Как дела, Исачок? Как заработки, что слышно у Клары?

Но кто мог остановить Исака на улице, если она пустая! Ни души, только автомобили. И ты хоть кричи, не кричи, никто не остановится, чтобы перекинуться парой слов. Исак никак не мог привыкнуть к новой жизни, и ему болело это днем и ночью. Его жене Кларе тоже было одиноко. Не с кем было слово сказать. Каждую ночь ей снилась коммунальная кухня с соседками Калей и Ривой. Она просыпалась среди ночи, выходила на балкон и беззвучно, чтобы не разбудить Исака, плакала.

Сваха спрашивала Клару:

– Что с вами, Кларочка? На вас лица нету. Идите проверьтесь.

Она пошла провериться, и доктор сказал, что у нее нервы.

И так Исак и Клара прожили в Австралии два года. Сказать, что это была жизнь, так такую жизнь своим врагам не пожелаешь. Они жили, как кошка с собакой. Когда Исак говорил – да, Клара говорила – нет, и наоборот. Только по двум вопросам они сходились. Первое, чтобы дети были здоровы, и второе, чтоб в Израле было тихо.

Чтобы не начинать Божий день с грызни, Исак чуть свет уходил на прогулку. Даже ненавистных ему автомобилей не было. Только пахнущие незнакомыми запахами цветы и исчезающие высокие звезды. Когда Исак возвращался домой, Клара швыряла ему тарелку с холодной овсянной кашей:

– Кушай, спортсмен задрыпаный.

– Клара, каждый день одно и тоже. Когда ты поменяешь пластинку?

– Когда надо будет, тогда я поменяю.

Исак ел молча кашу, которая становилась ему поперек горла, а Клара молча стояла на балконе, хапая свежий морской воздух, и пила валерьянку.

– Сколько такая жизнь может продолжаться? – говорил он себе, – больше года я не протяну. Это – как пить дать.

И вот в один прекрасный весенний день, когда эвкалипты светились золотым цветом, а солнце растворилось в вибрирующем воздухе, когда кругом играла музыка спокойствия и тепла, Исак сказал себе:

– Хватит, Исак. Потосковали, повоевали, и – баста.

И как только он сказал себе это, ему стало легче жить, а Клара открыла глаза и увидела белый свет.

Исак был крепкий, под два метра ростом, старик. У него была широкая грудь и громкий, как у боцмана на корабле, голос. На вытянутой, дынеобразной голове серым ежиком торчали жесткие, как стальная проволока, волосы. В молодости Исак играл в баскетбол и до сих пор ходил не прямо, как все нормальные люди, а по диагонали. Шаг влево, шаг вправо, и так далее, словно хотел обойти с мячом игрока другой команды. Друзья называли его Дриблингом. Он не возражал. Чем Дриблинг хуже, чем кличка Волкодав, или Крэхцэр, например?

Если вы спросите у Исака сколько ему лет, так не думайте, что вы сию минуту получите ответ. Скорее всего вы услышите:

– Я знаю? Что-то около… Кажется в этом году будет юбилей. Надо спросить у Клары. Она все помнит.

Кларе не нужны были записные книжки. Она прекрасно помнила, что в этом году Исаку стукнет восемьдесят пять, и она считала, что он заслужил у своих сыновей какие-никакие именины.

– Никакие рестораны, – сказала она старшему сыну Мише, – никакие соседи и приятели. Только свои. Тихо и мирно, без швыца.

Но Миша, который был водителем такси, решил, что папа заслужил что-то более солидное. Он хотел закатить юбилейный вечер в русском ресторане Белые ночи, что в центре Колфилда, самом еврейском районе города. «Гулять, так гулять», – сказал он своей тихоне жене Софочке, которая, не сопротивляясь, согласилась. А младший сын Жорик, когда Миша позвонил ему в Порт Дарвин, сказал, чтобы на него не рассчитывали, так как он весь в долгах, как в шелках. Миша подумал:

– Что с Жорика возьмешь? Он же полицейский. И где? У черта на куличках, там, где сплошные кенгуру и крокодилы. На этих зверях много не заработаешь.

Миша решил, что если он поднатужится, то и сам осилит Белые ночи с известными на весь Мелбурн музыкантами братьями Карпатовыми и с шоколадным тортом от самой Любы Беленькой. Потом он пошел к Доку. Так он называл папу.

– Док, тебя устроит ресторан Белые ночи? – спросил Миша.

Исак не понимал по какому поводу надо идти в Белые ночи, но на всякий случай сказал:

– Почему нет? Будем считать, что устроит. Пусть будет Белые ночи. Близко от дома, и там дают кусок мяса, так это таки да кусок мяса, – он сделал длинную паузу. – Да, а Жорик придет? Что-то я его давно не видел.

– Конечно придет. Это же будет твой юбилей.

– Вот оно, что. А Клара молчит, как будто у нее полный рот воды. Она знает, ты знаешь, и теперь я знаю. А Жорик знает?

– Док, конечно он знает! Что за вопрос ты задаешь? Мне совершенно удивительно.

Миша сказал это, но, честно говоря, он не был уверен, что папин любимец Жорик приедет. Надо же кому-то следить за аборигенами, чтобы там был порядок.

День рождения Исака выпадал на понедельник, и он настоял, чтобы юбилей справлялся только в этот день.

– Почему в понедельник, Исак? – спросила Клара.

– Вот так я хочу! И, все!

Исак пять раз повторил эти глупые слова, а напоследок трахнул по столу своей красной, как у мясника рукой, так, что хрусталь в горке затрясся, как будто начался артобстрел.

Ставшая белой, как белая стена, Клара выпила рюмку валерьянки и сказала мужу:

– Где это видано, чтобы такой юбилей справляли в понедельник. Мне стыдно перед людьми. Исак, когда уже кончатся твои сумасшедшие штуки?

Исак уставился в свои нечищеные штиблеты и молчал. Он молчал так долго, что Клара не выдержала и вспомнила ему про все. Про его шашни с медсестрой Клавочкой и Лидочкой, так что вся Одесса гремела. А потом – про Жорика. Он был ее самый больной вопрос. Она приставила указательный палец к Исака широкой груди, и закричала:

– Если бы ты сказал нет, когда заварилась эта каша с полицией, так наш Жорик жил бы, как человек. Где это видано, чтобы еврейский мальчик стал полицейским? Что было бы плохого, если бы он, как его брат, стал таксистом?

Она опустилась на стул.

– У меня сердце разрывается на части, а тебе – как с гуся вода!

– Ну что я могу сделать, Клара? Он уже большой парень, и решает сам за себя.

– У тебя сразу же есть ответ. Вот спутается он аборигеночкой, и что тогда?

– Что ты имеешь против аборигеночки? Она что тебе в борщ наделала?

– Ты смеешься, бандит! Я знаю, что ты ждешь, не дождешься моей смерти.

Гостей пригласили на семь вечера, но, как обычно бывает на больших торжествах, съезжаться начали к восьми. У входа в ресторан стоял двоюродный брат именинника Левочка Кац в зеленом кителе, а-ля Мао Дзэ Дун и хрипловатым баритоном объявлял имя гостя. Гостей было много, почти сто человек. Они все приходили и приходили. Родственников было мало, как кот наплакал, зато неизвестных молодых людей и дамочек – хоть пруд пруди. Левочка Кац от такого количества незнакомых физиономий сконфузился, оставил без разрешения свой пост и пошел опрокинуть рюмку водки для просветления мозгов.

– Миша, где ты набрал такую кодлу? – Исак перехватил, мечущегося от одного стола к другому, старшего сына, – они же выпьют, а потом сожрут нас всех с потрохами. Кто они? Вэйс мир!

– Док, не волнуйся, они все хорошие ребята. Мы вместе играем в футбол по воскресеньям. Чтоб мне не встать с этого места, они хорошие. Они все программисты и врачи, – сказал Миша и тут же улетел в другой конец зала.

– Врачи, футболисты. Где это видано, чтобы доктор гонял мяч? – сказал именинник самому себе и развел руками, – я знаю?

Надо сказать, что Миша, который в отличии от папы, был невысокий и без единого волоса на круглой, как школьный глобус, голове всегда любил шикануть. И тут он хотел показать всем, в том числе Толику-колбаснику, что и таксист – не лыком шитый. Столы были завалены икрой, копченой рыбой и мясом, а также синенькими по-одесски. Миша затребовал, чтобы никаких кабачков и сардин в собственном соку на столах даже близко не было. Что касается водки и вина, то им можно было напоить полгорода.

Итак, все гости расселись по своим столам. Они жадно глядели на блюда и ждали, когда старший сын Миша скажет тост. Но Миша не спешил. Он стоял в углу зала и думал. Дело в том, что три часа назад позвонил Жорик и сказал, что на Дарвин обрушился тропический циклон и самолет задержали на полчаса. И еше он сказал, что у него есть сюрприз, и повесил трубку.

Что же делать? Как заставить гостей поститься еще полчаса? Они же его разорвут. Он стал обеими руками чесать с остервенением блестевшую лысину и приговаривать:

– Думай, Миша, думай! Ты хотя и таксист, но шарики у тебя в голове крутятся не хуже, чем у программиста. Недаром ты имел первый разряд по шашкам в девятом классе.

К сожалению, ничего путного в Мишину голову не пришло. Он сел рядом с папой и полез в карман за бумагой, на которой его женой Софочкой был написан текст тоста. Миша не привык выступать перед таким количеством людей и очень волновался. Он вспотел и стал искать платок, когда вдруг раздался тихий голос Ромочки Слепого. Он дружил с юбиляром еще с первого класса, знал его вдоль и поперек и считал, что имеет право первым сказать тост. Чтобы не упасть он держался за стойку для микрофона, словно за мачту корабля. Он успел сказать всего два слова: дорогие товарищи, и зал загудел, потому что все знали, что его тосты длились на менее двадцати минут.

– Не надо Рому! Посадите его, – кричали с крайних столов, где сидели врачи и программисты. Они свистели и били ногами по полу.

Но Рома был глуховат и не слышал ни криков, ни топота ног, и он продолжал:

– Скажите мне, кто в Одессе не знал нашего замечательного юбиляра. Все знали Исака. От Привоза до Нового базара все знали, какие у него золотые руки, чтоб они ему были до ста двадцати.

Клара толкнула Исака в бок, мол, скажи своему другу, чтобы он закруглялся. Исак уже был в состоянии полуобморока от голода, душившего все его органы, и крикнул Ромочке Слепому:

– Рома, твою мать, сделай быкицер!

И зал зааплодировал, а программисты и врачи свистели и кричали:

– Выведите папашу из зала заседаний! Люди хотят кушать, едри его в качель!

Миша встал и хотел успокоить публику, но никто даже не посмотрел в его сторону. Все стали пить и закусывать, а чуть не плачущий Рома Слепой продолжал держаться за микрофон.

– Что это такое, господа? Исак, скажи им что-то, – умолял старичок.

Но ни Исак, ни Клара не слышали его. Скажите, кто в этом бедламе мог услышать Ромочку? Его страдания кончились только тогда, когда его круглая, как бочонок пива, дочка Стэлочка, вышла на сцену и увела папашу.

Юбилей набирал обороты. Пили с толком и много. Сперва за здоровье юбиляра, потом за здоровье его жены, за детей, внуков и дошли до индуса со странным именем Канал, который держал винный магазин «Не стесняйся – заходи». Потом заиграли братья Карпатовы, и публика, не спеша, как стая гусей, потянулась к сцене. В середину круга танцующих вкатилась Стэлочка и закричала:

– Дерибасовскую! Дерибасовскую!

Под Дерибасовскую Стэлочка резво выбрасывала свои толстенькие обрубки-ножки до тех пор, пока не рухнула на холодный мраморный пол. Ее утащили из круга и усадили рядом с папашей.

– Стэлочка, у тебя же диабет, а я уже – не человек. Скажи мне, кто будет смотреть за Анжелочкой?

– Папа, сегодня праздник! Пусть тебя не волнует всякая ерунда! – прокричала в папино закупоренное ухо Стэлочка и выпила очередную порцию виски.

Но скажите, сколько еврейская женщина может выпить? Даже если она стояла в рыбном ряду на Привозе каждый Божий день. Так вот, даже Стэлочка не была сделана из железа. Она нежно опустила свою голову в тарелку с салатом оливье и захрапела. Она конечно не услышала, как поднялся Исак и громовым голосом сказал:

– Господа, налейте все бокалы! Выпьем за мою любимую жену Кларочку, которая могла выдерживать такого клиента, как я, вот уже шестьдесят лет! Выпили? Молодцы. А теперь, моя красавица, прочитай свои стихи. Похлопайте все Кларочке.

Все захлопали, но Клара молчала.

– Любочка, все ждут твои стихи, – Исак прошептал ей на ушко.

– Исак, отстань со своими стихами. Мое проклятое давление не дало мне сосредоточиться и написать все то, что ты заслуживаешь, дорогой.

– Ты что? Люди ждут! Не шути!

– Исак, у меня нет стихов. Нету! И все.

– В такой день ты говоришь про давление! На твоего племянника Моньку у тебя не было давления, на твою сестричку Раечку у тебя не было давления, а на меня у тебя выскочило.

– Заткнись, бесстыжая рожа! Любимая жена, любимая жена!

Исак выслушал Клару, не моргнув и глазом. Потом он выпил рюмку виски, вытер красной рукой красный рот и пошел к столику, где сидела Кларина двоюродная сестра Зиночка.

– Идем, Зиночка, потанцуем. Где наша не пропадала, – нагнувшись к ней, сказал Исак.

Зиночка затушила в тарелке сигарету и вышла в центр зала. Исак обнял пухленькую, как сдобная булочка, Зиночку и они поплыли среди танцующих врачей и программистов. То ли от большого количества выпитого виски, то ли от запахов веселья и страстей, висевших в зале, Исак вспомнил молодость. Он снял свою правую руку с Зиночкиного плеча и положил на ее необъятную грудь. Дальше – больше. Большими красными пальцами он мял ее, словно это был кусок теста для пирожков. Зиночка вскрикнула, затем глубоко вдохнула в свои прокуренные легкие остатки кислорода в зале и только после этого опомнилась:

– Старый ловелас. Что вы себе позволяете? Моя грудь – это моя собственность. Это вам не при социализме, где все твое – мое, и все мое – твое. Постыдитесь своих детей и Клару.

– Ну пошло, поехало. Я же вас уважаю, Зиночка.

– Уважай, уважай, но рук не распускай, – сказала Зиночка и вырвалась из его цепких ручищ.

Время неумолимо приближалось к сладкому и кофе. Уже внесли торт, пропели Happy birthday и задули восемьдесят пять ханукальных свечей, когда Исак позвал Мишу. Тот прибежал, невидящими бесцветными глазами вперился в папашу:

– Док, что-то случилось?

– Почему я не вижу Жорика здесь. Где твои полчаса, хороший сын?

– Док, ты только не волнуйся. Между прочим, Док, Жорик звонил и с минуты на минуту будет здесь. Ну, я побежал. Да, кстати, он везет с собой какой-то сюрприз.

Миша сказал это и убежал, а Клара, услышав про сюрприз, расстроилась не на шутку. Вместе с ней погрустнел Исак.

– Как же так? – сказал он Кларе, – мой любимый сыночек, и не приехал вовремя поздравить папу? Мало я сделал для него хорошего?

– Наверное – мало. Ты больше о себе думал, – сказала Клара.

– Дай покой, Клара. Мне что-то нехорошо.

– Люди, люди! Исаку плохо! – закричала, ставшая зеленой, Клара.

Слава Богу, в зале врачей было более, чем достаточно. Первый, кто прибежал, был большой, как гора, гениколог по кличке Химик.

– Дядя Исак, что такое?

– Ой, мне нехорошо.

– Откройте все двери и окна! Дайте кислород!

Когда открыли дверь, все увидели, что на пороге стоял могучего сложения полицейский. Он был точь-в-точь как Исак, только вместо седого ежика – чернела густая, вьющаяся шевелюра.

– Жорик, – крикнула Клара, – нашему папе плохо. Слава Богу, что ты успел.

– Что, успел? Клара ты думала, что мне капут? Черта с два. Я еще живой. Жорик иди сюда, – сказал Исак.

Исак обнял Жорика. Старик целовал своего любимого сына и плакал.

– Мне уже хорошо, сынок. Жорик, давай выпьем за тебя.

– Подожди папа, я через минуту вернусь. Я же обещал вам сюрприз.

Через минуту Жорик вернулся в зал, держа за руку высокую чернокожую девушку. Клара, чуствуя слабость в ногах, присела на стул, который подсунул ей Миша. Вытерев холодный пот с лица, она простонала:

– Я знала, что он приедет не один. Я знала. Старая, глупая Клара как всегда оказалась права.

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Наум Белог

Первая поэтическая подборка в 1988 году в американском альманахе “Встречи». С 2003 года публикации стихов, рассказов и переводов с русского на английский в ньюйоркской газете «Форум» а также в австралийских журналах «Менора» и «Австралийская мозаика».

Оставьте комментарий