«Поэт-подвижник Русского Безрубежья» – не конкурс, не выбор лучшего из достойных, а номинация поэтов, активно участвующих в литературном процессе и помогающих открывать новые имена и поддерживать уже известные. Каждый год список поэтов-подвижников не обновляется, а пополняется новыми именами. Поэтому каждого поэта мы номинируем только один раз.

 

В этом году в список номинантов вошли не только поэты,  стоящие у руля литературного процесса, но также издатели и редакторы журналов и альманахов, организаторы и ведущие литературных мероприятий, президенты литературных организаций. Все они подвижники, многие годы сочетающие участие в литературном процессе с творчеством. Благодаря их стараниям, были услышаны голоса многих достойных авторов.

 

В.З. Дорогая Галина, мы рады приветствовать тебя на страницах нашей «Гостиной». Твой послужной список впечатляет. Ты являешься составителем нескольких антологий, включая русско-болгарскую антологию «Из жизни райского сада», до 2008 года ты была организатором и ведущей литературного салона «Московская Муза», секретарём Союза писателей Москвы, научным редактором «Большой Российской энциклопедии». С 2006 года ты заведуешь отделом поэзии «Дружбы народов». Мы все прекрасно понимаем, какого напряжения сил душевных и физических стоит выход в свет каждого номера такого серьёзного толстого журнала. Тем более, в условиях, когда жизнь толстых журналов висит на волоске и практически всё держится на энтузиазме сотрудников, преданных своему делу. Поскольку в этом году исполняется 10 лет твоей работы в «Дружбе народов», давай мысленно вернёмся туда, откуда всё начиналось. Итак, твой первый день в редакции и всё, что ему предшествовало. Были ли сомнения или ты безоговорочно приняла предложение заведовать отделом поэзии?

Г.К. Прежде, чем предложить работу в «Дружбе народов», меня пригласили в литературную поездку по Армении. Компания была на редкость заманчивая: главный редактор журнала Александр Эбаноидзе, его заместитель – литературный критик Леонид Теракопян, зав. отделом прозы Леонид Бахнов и знаменитый  Лев Аннинский, медийное лицо которого примелькалось  даже  гаишникам.

При чем здесь Климова, которая, дожидаясь  публикации два года, напечаталась в ДН всего однажды?

Встречи с армянскими писателями, переводчиками,  студентами…  Много эмоций, горячий интерес людей старшего поколения – читателей и авторов ДН, любопытство  молодых… Многие знакомы друг с другом лично или по публикациям  А на десерт – Климова читает свои стихи… Как меня тогда поддержали! И студенты, и писатели, и публика. Благодаря им я не провалилась. И, видимо, не разочаровала редакцию ДН. Через несколько месяцев меня пригласил  на разговор Леонид Арамович Теракопян, беспримерный трудоголик и фанат журнала. Он сразу, без увертюры врубил, правда, тишайшим голосом и очень интеллигентно: «Про зарплату говорить не буду, потому что говорить фактически не о чем. Хочу о другом: это – не работа, это – миссия. Если ты это понимаешь и  согласна, то отдел поэзии – твой! Принимай!».

    Так  в моей жизни появилась «Дружба народов» – вторая работа, потому что  первую – в редакции географии «Большой российской энциклопедии» – я не смогла оставить не только из-за своего консерватизма, но еще и потому, что энциклопедия – первая любовь, которая, как известно, не ржавеет. До сих пор работаю. Энциклопедия – это семья,  дом родной, оттуда сами почти не уходят… Я почти всегда была двужильной – география и литература. Почти всегда жила двойной жизнью. Трудно оценить: плохо это или хорошо? Просто по-другому не могу.

   

В.З. Входило ли в твои первоначальные планы что-то изменить в отделе поэзии, направить в новое русло или ты решила придерживаться того направления, которое было до тебя? Как бы ты определила направление журнала сегодня (имеется в виду поэтический отдел)?

 

Г.К. По натуре я не революционерка,  не экстремалка (хотя и рифмуется: Галка-экстремалка).  С пиитетом  отношусь  к традициям  журнала (которому почти 80 лет!) и к опыту литераторов, моих предшественников, собиравших поэзию и круг поэтов задолго до меня. Кто они? Прежде всего, Ярослав Смеляков. И конечно, Сергей Баруздин, и Александр Николаев (отец Олеси Николаевой), и Вячеслав Залещук. Из послевоенного поколения – Татьяна Бек, Алексей Парщиков…и другие. У журнала с таким громким названием, с таким литературным стажем и  миллионными тиражами давно сложился  круг крепких авторов. Но мне, конечно, хотелось, сохранив самых интересных и талантливых, привлечь новых, других –  добавить горячей свежей крови.

Наш журнал всегда находился на перекрестке культур, на стыке литературы и перевода, когда поэты и писатели из 15 республик СССР + автономии Российской Федерации мечтали напечататься в ДН (если писали по-русски) или мечтали, чтобы их нетленку перевели на русский, что гарантировало  –  выход к широкому кругу советских читателей, а там уж и до зарубежных –  через английский –  рукой подать… 

Мы и сегодня – держатели огромного русскоязычного культурного пространства, ареал которое стал еще больше – не только страны СНГ и Балтии, но также Израиль, Европа,  Америка и даже Австралия. Сколько русскоязычных журналов (бумажных и сетевых) выходят за границей?! Сколько литераторов и читателей  ждут их?! Ищут в море мировой литературы, как свет маяка. Хотя беда и забота у всех общая: вымирают читатели. Их впору заносить в Красную книгу охраны мировой культуры – как редкий вид, находящийся на грани исчезновения. Впору организовывать особо охраняемые культурные территории, резерваты, национальные парки… Впрочем, они уже существуют. Это – авторско-читательский круг каждого журнала. Например, вокруг «Гостиной» или вокруг «Дружбы народов».

   Сегодня литераторы разных стран – из безрубежья, по твоему определению –  мечтают напечататься в ДН, это подтверждает наша редакционная почта.

«Дружба народов» – легендарный журнал, сохранивший и громкое имя (хотя отдельные «шутники» предлагали переименовать ДН во «Вражду народов»), и свое международное значение.

 

В.З.  Какие новые тенденции ты наблюдаешь сегодня в русской поэзии по сравнению, скажем, с той поэзий, с которой ты работала 10 лет назад?

 

Г.К. Поэзия – живой организм. Что-то изнашивается, устаревает… и это что-то нельзя частично, подетально заменить даже самыми совершенными протезами: не зубы ведь, не ноги и даже не сердечный клапан… это что-то – само вещество поэзии – не физической природы, скорее – метафизической. Традиционный регулярный стих переживал и переживает возрастные  изменения и по-своему адаптируется к реальности: популярны сюжетные «рассказки»,  расшатанные размеры, корневые и ассонансные рифмы (а часто без рифм и ритма, величая себя верлибром), намеренная прозаизация  текста (стихопроза), снижение образов, разговорные интонации, сленг, обсценная лексика, исчезновение прописных букв, знаков препинания и даже классического «столбика»… И все-таки традиционная рифмованная поэзия не уступает своего места под солнцем (определяющий признак отечественной поэзии), но и  верлибры, не снижая оборотов, все наматывают и наматывают свои километры, с оглядкой на западную поэзию, с надеждой  на перевод…

 

В.З.  Как, с твоей точки зрения, соотносится сегодня русская и западная поэзия по основным (для тебя) критериям? Сохраняет ли русская поэзия своеобразие и если да, то в чём оно проявляется?

 

Г.К. Я гораздо хуже знаю западную поэзию, чем русскую или поэзию ареала авторов ДН, где могу поименно назвать и характеризовать литераторов. Признаться, всегда была однолюбом в поэзии. Редко находила (за отдельными  исключениями: Рильке, Верлен, Рембо,  Галчинский, Целан, Милош и др.) в европейской поэзии равноценно «своих», которых любила бы не меньше Тютчева, Баратынского, Пастернака, Цветаевой, Мандельштама, Ходасевича… А в 1960-е годы, конечно, эстрадников – Евтушенко, Вознесенского, Ахмадулину, Мориц… Потом открыла для себя «тихих» лириков Тарковского и Соколова, позже –  Рубцова и метаметафористов Жданова и Парщикова, от  которых, мне кажется, оттолкнулись и мои стихи. Целой эпохой стала многолетняя дружба с «удочерившим» меня Александром Ревичем – большим поэтом и блистательным переводчиком, человеком невероятно трагической судьбы и высокого духа.

Русские поэты сегодня не призывают сбрасывать с корабля современности никого. Пришло новое поколение – надежда на них, на литературоцентричных мальчиков и девочек – их не более 3% в каждом поколении, которые будут писать… Новое поколение пришло с новой оптикой. Они  видят, выхватывают, акцентируют и выражают увиденное  иначе –  под другим углом. Другой взгляд открывает другие пласты, другое пространство, в нем –  новый звук и свежие поэтические образы. Но нас роднит – всевидящее сердце, которое у них, слава богу, болит, любит и выпрыгивает от радости так же сильно и на том же месте, где и должно. На мой взгляд, поэзия сердца и совести – главная тема поэзии, магистрал в венке  русской поэтической традиции.

Сегодня, как всегда, много литераторов формального поиска (и это тоже в русле русской поэтической традиции): экспериментаторы, «игроки»,  конструктивисты –  мастера поэтических паззлов и гении lego.  Такое тесное соседство с традиционной поэзией в одном языковом пространстве не исключает взаимности: взаимопроникновения, взаимодействия и взаимовлияния. Лишь бы во славу поэзии!      

 

В.З. Помимо заведования отделом поэзии «ДН» ты ещё являешься одним из ведущих критиков получившей сегодня известность и небывалую популярность передачи «Вечерние стихи».  Явление действительно уникальное, чисто русское – нигде ничего подобного сегодня не найдёшь. С чем, по-твоему, связан такой небывалый интерес масс к этой передаче? Ещё недавно нам внушали, что феномен Лужников был связан с тем, что других развлечений у народа не было. Сегодня развлечений предостаточно, а «Вечерние стихи» собирают у экранов компьютеров десятки тысяч зрителей. Как ты это объясняешь? Не является ли подобный ажиотаж вокруг поэзии проявлением одной из особенностей русской культуры?

 

Г.К. У меня нет однозначного  ответа. Подобного  прецедента, действительно, не существует. Эстрадники 1960-х  годов другое явление, там – поэт и публика. Здесь – все участники: и  кто выступает, и  кто слушает. Все – на равных, завтра они поменяются местами. Они называют себя  ПОЭТЫ… не стесняются. Все читают исключительно друг друга, редко, кто читает современников из бумажной поэзии. Общность авторов «Вечерних стихов» и поэтов-эстрадников – в массовости, в коллективности действа, что было типично и идеологично  в СССР… а нынешний идеолог – Интернет – тоже за массовость. Мы все  в сети, в сетях (в нетях!), и только кажется, что они виртуальны… На самом деле – это параллельная реальность, параллельный литературный мир, который соприкасается с миром реальной литературы, в частности, поэзии, только отдельными, очень редкими точками. На мой взгляд, ВС – это феномен, в том числе с психотерапевтическим эффектом. Я  позитивно отношусь к ВС. Ведь это еще и шанс для сотен тысяч пишущих людей, для графоманов – в буквальном смысле слова, без тени уничижения – объединиться в огромное ЛИТО, посветиться в Интернет-ТV, позвездить плюс публичные обсуждения в прямом эфире (своя минута славы!), интриги голосования, премии с пафосным названием «Народный поэт» и «Народный писатель», издание «собственных произведений» в твердой обложке! Дух захватывает, голова кружится, азарт и аффект! Что там «бумажные» поэты, бумажные книги – вот кто устарел!! А мы, смотрите, какие крутые, виртуальные, сетевые, мы – настоящие, нас целая армия, ого-го… 

 

В.З. Как и когда впервые появилась эта передача и почему ты согласилась, невзирая на неимоверную нагрузку, принять предложение организаторов участвовать в качестве критика?

   

Г.К.  Мне психологически трудно отказывать, произнести: нет или не могу. И не только в литературе. Кожей чувствую, отказ – всегда боль без анестезии.  И еще – мне очень многое до сих пор  интересно, поэтому заманить, завлечь чем-то новым  меня нетрудно – я  откликаюсь. На ВС я появилась в 2011 году – в  первый  сезон их бытования. Почему-то вспомнилось наше маленькое ЛИТО в подмосковном Ногинске, при газете «Знамя коммунизма». Собиралась горстка странных людей разных возрастов и профессий, читали очень странные стихи, были свои любимчики и гении… Мне  14 лет – самая молодая. Каждый четверг неслась в газету со всех ног. Стихи завораживали. Может, формат ВС – это реванш моего литературного дебюта в ЛИТО города Ногинска? На другом витке моей жизни? 

Сгоряча я переоценила свои силы. Домашняя ситуация с больной мамой, работа в журнале и в издательстве, недописанная книга прозы «Юрская глина», не позволили мне и дальше участвовать в ВС. Правда, эпизодически я там появлялась.    

 

В.З. Каждую неделю ты знакомишься с подборками трёх новых участников «Вечерних стихов», анализируешь их творчество, пишешь рецензии и затем делаешь подробный разбор во время передачи. В связи с этим, хочу спросить. Как ты в целом классифицируешь художественный стиль поэтов? Пользуешься ли ты какими-то собственными критериями, помогающими разделить поэтов на разные категории по типу творчества?

 

Г.К. На подготовку к каждой передаче уходит несколько дней. Можно классифицировать стиль, поэтику, уровень версификации, и в целом, и построчно разбирать стихотворение, его философию – от замысла до  воплощения. Но передача ограничена во времени. И критик на ВС – не главное действующее лицо, ради которого собирается тысячная аудитория. Все хотят слушать стихи. Свои замечания и впечатления от прочитанного приходится концентрировать и обобщать, говорить коротко и сжато, не растекаясь… и тут мои энциклопедические навыки работают. Правда, иногда все-таки заносит! Прямой эфир – это шаг влево, шаг вправо… Относительно критериев анализа и оценки: всё крайне субъективно, всё – только вкус и опыт, только –  интуиция.

 

В.З.  Если не ошибаюсь, у тебя вышло пять поэтических сборников, несколько книг стихов в переводе на болгарский язык, книга прозы… Помогает ли тебе твой опыт критика в работе над стихами или ты велишь ему посидеть в соседней комнате? Каковы отношения Галины-поэта и Галины-критика?

 

Г.К. Я никакой не критик и таковым себя не ощущаю. Это на ВС меня представляют критиком, наверное, им по штату положено.  Я – литератор. Пишу стихи и прозу, написала пьесу «Черубина де Габриак», перевожу, составляю поэтические антологии и еще редактирую, то есть работаю редактором в журнале ДН и  научным редактором в редакции географии «Большой российской энциклопедии»… Когда пишу стихи, мне ничто не может помешать, кроме моей нелегкой редакторской упряжи: хомут, вожжи, узда… В прозе я свободней. Но без стихов – не жизнь!

 

В.З. Спасибо за интереное интервью! Позволь пожелать тебе всяческих успехов и доброго здоровья! А теперь – стихи.

 

Беседу вела Вера Зубарева

ПТИЧЬИ ПЕСНИ

 

 

* * *

Птицы водят клювами и перьями,

правят воздух, утыкаясь в точку,

часто стаями, но чаще – в одиночку,

дух захватывая или строчку,

и в карман за словом лезут первыми

как за крошками, и мошками, и перлами.

И – ку-ку вам! – пишущая братия,

есть в моей сердечной сумке птица,

в птице – слово, чтобы не разбиться,

в воздухе, где я, как ученица,

чтоб в полете повторять распятие.

 

* * *

 

Воробейко бедовый,

побирушка, гуляка, грустеныш…

Как обскачешь

полцарства, полмира

задохнешься, застынешь, застонешь…

Прочирикай судьбе

про чужбинную жизнь понарошку,

возвращаясь к себе

по снегам, по крупицам, по крошкам…

 

Обнимая отчизну крылом,

выбирай:

                  что ни ветка, то дом,

хоть без крыши, но солнца не застит…

 

Дни слетятся светлей и длинней, и горластей.

 

 

Ласточка

 

Ты зовешь меня ласточкой,

только – ты,

в этом доме не птичьей совсем лепоты,

в этом мире, что склеить не хватит слюны,

я не сплю напролет –

от стены до стены.

 

Мне б хватнуть ветра-воздуха,

вольных звезд,

шильце спереди,

сзади – вильцем хвост

черный, в фирменном смокинге

напрокат,

чтоб шнырять да присвистывать

невпопад.

 

Мутный омут на Клязьме –

пить, пить, пить,

чтоб себя растопить,

крыльев не утопить.

 

Помолчим на дорожку:

раз, два, три…

Мне б живого воздуха –

хоть умри.

 

 

ВОРОНЫ

 

Задравши хвост, позолотить гузку

то луковичной, то шлемовидной главкой.

Радости – птичий воз!

                         Раз – и съехать!

Архитектуре разве в нагрузку?

 

Наши везде:

         на паперти, в МГУ, в «лавке»,

на Красной площади и в комнате смеха –

население арифметикой испытуя,

попов искушая, собак и детей

замашками потусторонних гостей,

воздушной крепостью – карр! – поцелуя.

 

Ворье!

 

Одна с селедкою в ржавом клюве,

другая – шасть – на балкон,

там в кастрюле диетический с пылу бульон,

с жару – поиграть с крышкой,

через окно – с кошкой,

а если – невелик грех – украсть орех

и разбить его, хотя бы трамваем…

 

Как хорош хруст из ядреных уст,

но громче того, через край –

грай.

Налетай!

 

Вороний всеяден рай.

 

* * *

 

Моей маме

Анне Романовне Златкиной

 

На острова мне, на острова,

где в звездах морских солона трава.

В испуге от пучеглазой волны –

навылет, навыворот, на валуны.

 

Тут – птичьи базары. Тут – море чаек

охвачено криками чрезвычаек.

Всем в перерыве покажут сон

про чайку по имени Джонатан Ливингстон

 

Два незапятнанных славой крыла

на воробьишку и на орла,

чтоб в небо чистейшей воды напрямик…

 

Я тоже легка на подъем и мала.

 

Но есть в сердце воздух, а в воздухе крик:

на материк, на материк…

 

 

ИЗ СТИХОВ К АЛЕКСАНДРУ РЕВИЧУ

 

1

Сошью тебе небо из птичьих клиньев

на скорую руку,

на живую нитку собранных ливней

на всю округу.

 

Такое небо – как лоскутное одеяло,

чтобы пело, и летало, и сияло

под духовую музыку, под ветерок

от дудочки губ моих, под рэп и рок

до семи небес и с начала…

Даже месяц взыграл! Полон рог

молодого вина…

                     Не пора ли виниться?

И ты – как юнец, и я – как юница.

И нимбом пернатым над нами венок –

зяблики, пеночки и вьюрок,

чтобы друг в друге нам пробудиться,

пока мир так нежен и так одинок.

 

* * *

 

Какой сегодня май! Какие именины!

Перелицовка лиц на ликованье.

Бурливые овраги по темечку равнины

несут зеленой жизни жилкованье.

 

На паспорте листов с их пальчатой печатью

запальчив почерк, смыты адреса.

Прозрачная уже дрожит роса

в предчувствии слиянья и зачатья.

 

Как там на высоте в отряде равнокрылых

поется, если навзничь или ниц?

Нас, невесомых, стреляных, крикливых,

хоть в профиль кто-то принимал за птиц?

 

Счастливый этот май. И, к счастью, временный.

Холостякуют ветры день-деньской.

И от любви, от вольности такой

все женщины в цвету или беременны.

 

* * *                      

                        Ярославу

 

рыбам по вкусу небо

оно глубоко-глубоко 

рыбы причмокивают: о!

 

птицы дуют на воду

помнят про молоко

жестоко обжёгшись: о!

 

но птицы осели в море,

а рыбы летучие

в небе блеснули вскоре

 

куда б тебя ни занесло –

весь мир как целое число 

с жёрдочкой для ока: о!

 

* * *

 

Дайте небо на поруки

с горизонтом тетивою!

Клин уходит синевою

к затяжной разлуке.

Журавлиное прощанье.

Что – еще,

когда пунктиром:

пышной тризной, жалким пиром

жизнь и смерть сошлись над миром

в острый угол обещанья.

 

* * *

стихи неслышные мои

растут во времени, в том настоящем,

которое не ищем, да обрящем,

как теплый мякиш – воробьи.

Но в обещании добра,

гостинца дорогого и без повода,

я раздираема на завтра и вчера,

где солнце молодо.

Живу, служу и там, и тут,

и все пространство – мой питомник,

времен любовный треугольник

всю жизнь и час, и ноль минут.