Владимир Салимон. История первого стихотворения

«О Бальмонте я услыхал раньше всех…»

Стихи я начал писать лет тринадцати-четырнадцати, услышав от отца и матери о поэтах начала века. О Бальмонте я услыхал раньше всех и страшно заинтересовался им, так как мама сказала, что мой дед был вылитым Константином Дмитриевичем. Деда я никогда не видел, лишь на редких фотографиях, и представить его в образе поэта было лестно. У нас дома, к счастью, имелась весьма обширная библиотека, поэтому вслед за Бальмонтом, что называется, потянулась ниточка.

До того, целыми днями гоняя мяч, я вызывал у отца сожаление, близкое к разочарованию: – Для кого я покупал все эти книги?! – громко восклицал он. Теперь по вечерам он самозабвенно множил на пишущей машинке мои вирши.

Моих родителей давно нет на свете, и это горько и больно.

В те годы я не то чтобы полюбил книгу, скорей понял ей истинную цену. Вероятно поэтому меня нисколько не страшат расхожие ныне рассуждения о конце бумажной литературы. В электронике я разбираюсь слабо, между тем, знаю точно – книга останется неприкосновенна, так как по сути страшно далека от народа, она элитарна в лучшем смысле, тогда как интернет – детище общедоступное, как публичная девка, как квадрат Малевича по сравнению с портретами Рембранта.

«О Бальмонте я услыхал раньше всех…»

Стихи я начал писать лет тринадцати-четырнадцати, услышав от отца и матери о поэтах начала века. О Бальмонте я услыхал раньше всех и страшно заинтересовался им, так как мама сказала, что мой дед был вылитым Константином Дмитриевичем. Деда я никогда не видел, лишь на редких фотографиях, и представить его в образе поэта было лестно. У нас дома, к счастью, имелась весьма обширная библиотека, поэтому вслед за Бальмонтом, что называется, потянулась ниточка.

До того, целыми днями гоняя мяч, я вызывал у отца сожаление, близкое к разочарованию: – Для кого я покупал все эти книги?! – громко восклицал он. Теперь по вечерам он самозабвенно множил на пишущей машинке мои вирши.

Моих родителей давно нет на свете, и это горько и больно.

В те годы я не то чтобы полюбил книгу, скорей понял ей истинную цену. Вероятно поэтому меня нисколько не страшат расхожие ныне рассуждения о конце бумажной литературы. В электронике я разбираюсь слабо, между тем, знаю точно – книга останется неприкосновенна, так как по сути страшно далека от народа, она элитарна в лучшем смысле, тогда как интернет – детище общедоступное, как публичная девка, как квадрат Малевича по сравнению с портретами Рембранта.