RSS RSS

Надежда БЕСФАМИЛЬНАЯ. Вот где льды твои растаяли

– А вооон там, слева, проран. Мы на нём в детстве всегда рыбу ловили.

Одна рука Алексея лежала на Настином плече, а вторая указывала куда-то вдаль, где всё было вода, вода, вода.

– Проран? Впервые слышу такое слово. Что оно значит?

– Проран – это протока. Кстати, Волга не всегда текла в сегодняшнем своём русле. Когда-то очень давно она в этом месте подходила к селу, а потом ушла в поля, и летом, когда сойдёт вода, можно будет увидеть этот её современный изгиб к старому берегу в конце села.

Село… Это определение меньше всего подходило к длиному ряду домов, выстроившихся вдоль берега – новеньких, с иголочки особняков с европейскими лужайками вместо палисадников. Здесь, в старом Кстове, под Нижним Новгородом, в последние годы охотно скупали землю и строили свои загородные дома нижегородцы. Что ни говори, а Горький, Нижний Новгород, во все времена был на подъёме, и в годы перестроечной постсоветской разрухи одним из первых сумел выкарабкаться из неё.

Настя и Алексей стояли на высоком берегу Волги, который, оказывается, вовсе и не был берегом, вернее сказать, во время половодья временно исполнял его обязанности. А половодье этой весной выдалось на удивление – даже теперь, ближе к середине мая, вода всё ещё не желала возвращаться в русло, стояла в лугах во всю неохватную ширь. И только по отдельным куртинам деревьев, скрытых по колено в воде, с мокрыми подолами крон, едва начинающих зеленеть, а также по далёкой тёмной барже, напоминающей плывущее бревно, можно было догадаться, что здесь пусть не море-океан, но река – большая и серьёзная. Река, на которой прошло детство Алексея, и куда он привёз Настю спустя много-много лет.

Всё-таки странными бывают изгибы судьбы и зачастую их можно объяснить только метафизической предопределённостью, заложенной в первооснове всего сущего, в его истоке истоков… Человек думает, что он идёт по жизни самостоятельно, сам определяет свой путь, но приходит к совершенно неожиданной цели, о которой он и не помышлял. Выходит, был ведом? Какой вездесущей и всезнающей силой?.. Так или иначе, Алексей и Настя, прожившие свою предыдущую жизнь в абсолютном неведении друг о друге, в разных уголках Большой Страны, а потом, после её распада, на разных континентах, оказались одновременно в заданное время и в заданной точке Центральной Европы, на одном международном литературном форуме, откуда в их судьбах начался новый отсчёт…

Высокий, статный, несмотря на некоторую полноту, присущую здоровым людям с хорошим аппетитом, и седоволосый, пятидесятилетний Алексей выглядел сейчас молодым парнем, сбросившим под наплывом детских воспоминаний лишние килограммы лет, проведенных в дорогах и поисках лучшей участи – перестройка начала девяностых выдавила из России целое поколение тридцатилетних, лишив их ближайшей перспективы профессионального роста и самореализации, но открыв милостиво шлюзы на Запад. Его же спутница – каштановолосая миловидная женщина, росточком доходившая до Алексеева плеча, и вовсе напоминала сейчас ребёнка: казалось, детство проступило через все тонко прорисованные черты её лица и все изгибы её точёной фигурки.

Настя и раньше встречалась с Волгой, только она была другая – летняя, спокойная, охватная взглядом и пониманием. В Плёсе и Ярославле – чуть уже, в Самаре – пошире, даже значительно шире, но всё же река, в берега, как в юбку, точно по фигуре сшитую, втиснутая. А здесь, в окрестностях Нижнего Новгорода, в своём весеннем разливе Волга напоминала одновременно всемирный потоп и сотворение мира. И оттого Настя чувствовала себя совсем маленькой, этаким зайцем, вытащенным за ухо из воды то ли Ноем в ковчег, то ли Дедушкой Мазаем в лодку.

… Дедушка…

Впервые Настя увидела Волгу в четырёхлетнем возрасте, когда мама привезла её на несколько дней в Кимры, к дедушке и бабушке – родителям Настиного отца. Маму направили в командировку в Москву, и она прихватила Настю с собой. Понятное дело – показывать столицу маленькой несмышлёной девчушке, да ещё посреди зимы, не имело никакого смысла. Смысл был в другом – Настю нужно было окрестить. Настины родители, направленные после окончания Московской сельскохозяйственной академии им. Тимирязева на работу в Курскую область, были молоды, увлечены агрономической наукой, варились в современном соку соцсоревнований, месткомов и парткомов, учёбы в аспирантуре, и по понятным причинам вопрос о крещении, если и возникал периодически в семейных разговорах, то каждый раз отодвигался на потом. Настины кимрские дедушка с бабушкой, напротив, были очень набожны, и именно благодаря их настоятельным увещеваниям было решено отвезти Настю к ним – подальше от молодого и идейного окружения Настиных родителей – и без огласки сделать важное и благое дело.

Москву той зимой Настя не запомнила. Детская память сохранила только огромный магазин “Детский мир”, в котором Настя потерялась, заглядевшись на невиданной красоты диковинные игрушки, о существовании которых, прожив своих четыре года на маленькой научной станции, затерянной среди курских пшеничных полей, она даже и не подозревала. Мама увлеклась покупкой цветастых китайских махровых полотенец и выпустила дочку из-под контроля. Отлавливать Настю пришлось через громкоговоритель «Детского мира». Минуты «потери» обеим показались часами, обе успели сильно испугаться, но и обрадовались так же сильно, найдя друг друга. В успокоение мама купила Насте большой розовый шар, надутый лёгким газом. Настя хорошо запомнила стойку, где продавались шары. К этой стойке был прикреплён газовый баллон, к выпускному отверстию которого присоединялся шар; продавщица поворачивала маленький краник, и шар мгновенно наполнялся газом, вырастая до огромных размеров. А потом была поездка на пригородном поезде и длилась она долго-долго, почти так же долго, как от Курска до Москвы доехать… Тогда, в раннем детстве, всё, что в ожидании цели длилось более десяти минут, ну максимум получаса, казалось Насте очень долгим. В Савёлово приехали уже затемно. На платформе вокзала Настю с мамой встречал дедушка, и в Кимры, расположенные на противоположном берегу Волги, они шли пешком по льду, лежавшему на реке толстым слоем, по которому и машины спокойно проезжать могли – моста через реку в Кимры ещё не существовало, он был построен позже.

Сдав дочку на руки бабушке и дедушке, мама на следующее утро уехала по делам в Москву, и началась Настина короткая кимрская жизнь, полная нового восхитительного и таинственного содержания. Старинный дом из почерневших от времени брёвен, мебель, такая же старинная, как и сам дом, посуда в буфете резного дуба, домотканые дорожки на дощатых полах, всё это было так необычно для Насти, и рассматривать всё в мелочах сразу же стало её любимым занятием. А шарик, привезенный из Москвы, был привязан к ажурной спинке бабушкиной кровати и все дни бодро тянулся к низкому деревянному потолку бабушкиной комнаты. Дедушка с бабушкой жили в разных комнатах. В то время как бабушкина комната была светлой, с окнами на две стороны, и, как бы это точнее сказать… по-женски подробной и нарядной, комната деда выглядела, скорее, аскетично и кабинетно, насколько это определение можно применить к обычных размеров крепко сработанному деревянному дому, каких на Волге в северной и центральной её части великое множество всегда было.

Дни побежали незаметно – новизна всегда размывает восприятие времени. Из-за сильных морозов Настя почти всё время оставалась дома, но и в город выходила с бабушкой, и в церкви была (а как же, чего ради и оказалась в Кимрах!), и с Волги на санках каталась каждый день. Улица, на которой стоял дом, шла перпендикуляром от Волги в город, и дом был вторым от реки. Волгу хорошо было видно из окон боковой стены дома, обращённой к берегу. Собственно, была не сама река, а было только понимание того, что под толщей льда и пушистой снежной шубой есть она – зимняя, студёная, колючая… А глаз видел только сплошной снежный простор, и всё пространство от линии домов на берегу Савёлова до передней линии домов кимрского берега, включая и продолжительный откос со спрятанными под снегом, спускающимися к воде огородами, и было для Насти Волгой.

В конце недели приехала из Москвы мама, чтобы забрать Настю – пора было возвращаться домой, в курские края. И опять дедушка провожал их на станцию через Волгу. Был вечер, скорее всего ранний, ведь в ночь до Москвы ехать с маленьким ребёнком мама не решилась бы. Настя сидела в санках – в руках шарик. Мама с дедушкой шли впереди санок, и в какой-то момент между ними завязалась весёлая борьба – дедушка пытался отобрать у мамы чемодан, а мама не отдавала его. Настя не поняла происходящего, испугалась отчего-то и заплакала. Шарик вырвался из рук и улетел в небо. Настя заплакала ещё горше. Она и сейчас помнит это зимнее звёздное небо над Волгой и шарик, удаляющийся от неё и земли.

Живым Настя дедушку больше не видела. Через несколько лет – Настя уже была первоклассницей – дедушка умер. Бабушка, всю жизнь прожившая “за пазухой” у дедушки, и оставшаяся в доме с младшим сыном Ваней, заканчивавшим школу, была несамостоятельна, да и здоровье, смолоду прихваченное туберкулёзом, не предвещало положительных изменений. Бабушку с Ваней Настины родители перевезли к себе, дом бабушка продала, забрав из него только самые дорогие сердцу вещи и из палисадника – отростки любимых цветов. А на деньги, полученные от продажи дома, вернее, на часть их, купила Насте пианино. Ноты для внучки она выписывала из Москвы службой “Книга – почтой” и по первости сама учила её нотной грамоте, а потом у Насти появилась приходящая на дом учительница музыки, а ещё позже Настю отдали в музыкальную школу…

Этот тёмный деревянный дом на берегу Волги всегда волновал Настино воображение. В семейном фотоальбоме хранилось несколько его фотографий, и Насте всегда хотелось увидеть его снова. Но это желание, впрочем, как и многие другие, долгие годы продолжало лежать на дне сознания, погребённое под кучей первоочередных житейских забот, всяческих неурядиц, но и жизненных успехов, путь к которым и оставался шлагбаумом, отсекавшим прошлое от дня сегодняшнего и грядущего.

Сколько дорожке ни виться…

Несколько лет назад Настя всё же оказалась в Кимрах. Так же, как и раньше в других волжских городах – по работе, одним днём. Точнее, не в Кимрах – в Савёлово, расположенном на противоположном берегу Волги и давно уже ставшим частью Кимр. Пока сидели в директорском кабинете партнёрского предприятия, а потом выезжали на производство, Настя всё подгоняла время, смотрела на противоположный берег, силясь узнать если не дом, то хотя бы примерно то место, где он мог бы находиться, и надеялась, что на обратном пути водитель повезёт их в в Москву через Кимры, а там, Бог даст, она и дом сумеет разглядеть. Но работа затянулась; возвращались в Москву и впрямь через Кимры, но дома, конечно же, Настя не увидела из окна машины, а попросить водителя и коллег сделать крюк и поискать дом она постеснялась. Расстроилась ужасно и все последующие дни только и жила этой мыслью и мучилась этой виной. Почти заболела от переживаний. Поделилась об этом с дочерью, и дочери, видимо, передалось состояние Насти. Относившаяся раньше спокойно к рассказам матери о Кимрах, она загорелась мыслью съездить туда и поискать дом. Оттягивать не стали – в ближайшую же субботу, последнюю в том октябре, поехали в Кимры на машине втроём – Настя с дочерью и зятем. Искали долго, сначала не дом, а улицу. Настя знала от родителей точный адрес: 2-й Крестьянский переулок, и номер дома тоже помнила. Но переулка с таким названием никто из местных жителей не знал. Зашли на почту, чтобы расспросить об этом переулке, но в списке улиц города его не оказалось. Переименовали переулок. И, видимо, давно, поскольку относительно молодые работницы почты об этом событии не помнили. Накануне Настя, готовясь к поездке в Кимры, расспросила маму о городе и о местоположении дома и примерно знала, в какой стороне нужно искать. Она понимала, что нужно идти вправо по берегу Волги от центра города, и если дом ещё существует, то он и найдётся. Машину оставили на стоянке одной из центральных улиц и отправились на поиски. Сильных и внушающих оптимизм изменений за несколько последних десятилетий город не претерпел – тот самый печальный случай, когда свежий ветер перемен обходит стороной целые города. Скорее, обветшал, осиротел, лишившись статуса центра обувного производства и торговли, каким слыл не один век… По сохранившимся каменным домам постройки былых времён угадывалось, насколько успешно и крепко шли дела у кимрских обувщиков и торговцев, а деревянная часть города, вернее, то, что от неё сохранилось, позволяла воображению восстановить картины благополучного и зажиточного прошлого кимряков. Теперь же… Ощущение сталкеровщины не покидало Настю. Кирпичные торговые ряды на центральной площади города смотрели пустыми глазами огромных оконных проёмов, лишённых стёкол; не намного лучше выглядели и многие другие купеческие постройки центра. Деревянные дома с резными наличниками и мезонинами, затейливыми башенками – покосившиеся, осевшие на один бок, в диких зарослях кустарников, вызывали и восхищение, и жалость, и саднящую горечь одновременно. В таких вот игрушечных деревянных российских уездных городках эта горечь о безвозвратно утраченном ощущается особенно остро.

Так и шли от центра по берегу реки. Набрели на церковь, и Настя, не запомнив в детстве её внешнего вида, внутренней памятью поняла, что это именно она – та церковь, куда бабушка водила её. Попробовали войти, но церковь была закрыта, вероятно, не только в этот субботний день, поскольку со стороны центрального входа она была обнесена строительными лесами, свидетельствовавшими о затянувшемся ремонте. Однако территория вокруг церкви была обихожена, в цветах, и добротные служебные постройки производили хорошее впечатление.

Вот она, церковь Вознесения Господня, место Настиного крещения! Тихий уголок Кимр, утопающий в зелени садов, клином выходящий к месту соединения Кимрки и Волги. Настя хорошо разглядела это место с берега Савелова несколькими днями раньше. Колокольня храма величественно возвышалась над зеленью деревьев, плотно подступавших к Волге, призывала к себе, притягивала… Неужели дом не найдётся, он должен быть где-то недалеко отсюда… Сердце заныло, забилось чаще, шаги сами собой ускорились… Дочь и зять едва поспевали за Настей. Вышли к школе, но школа была не та, которая запомнилась Насте, а новая, построенная, видимо, на месте старой – типичный проект семидесятых. Дальше, дальше… Вот они пошли – переулки, перпендикуляром от Волги врезающиеся в город. Спросить, у кого-нибудь спросить… Во дворе дома, первого от реки в ряду домов, увидели мужчину примерно Настиного возраста, копавшегося по хозяйству. Спросили, знает ли он 2-й Крестьянский переулок. Нет, такого переулка мужчина не знал, фамилия Настиных дедушки и бабушки, Настина фамилия, ему ни о чём не говорила. Его семья купила этот дом значительно позже, да и многие дома сменили за это время своих хозяев. Улица, где стоит его дом, носит имя Макара Рыбакова, кимрского писателя. А следующая улица будет Панфёрова.

– Походите, поспрашивайте, может, кто из старожилов и подскажет.

Пошли дальше по берегу, но следующего квартала Настя не узнала – всё двух- и трёхэтажные дома, похожие на учебные заведения, если судить по окружающей их территории с полагающимися в таких случаях спортивными площадками и другими типичными признаками.

Дальше, дальше по берегу, быстрее, быстрее… Стоп. Кладбище. Нет, это уже далеко, проскочили. Настя помнила, что кладбище находилось от дома в противоположной от центра стороне. Значит, нужно поворачивать назад. Похоже, что дома больше нет. Настя расстроилась, она и раньше допускала такую мысль, что дома уже может и не быть – сколько лет прошло, считай, полвека, но как горько было осваиваться сейчас с этим фактом! Чтобы не заблудиться, пошли к оставленной в центре города машине обратным путём. Молчащие, разочарованные неудачей. Не доходя пары сотен метров до церкви Вознесения, Настя в последний раз бросила взгляд в глубину улицы и вскрикнула, нет скорее, всхлипнула – вот он! Из-за впереди стоящего дома виден был конёк крыши старого деревянного дома – того, из памяти и с фотографии, которую Настя предусмотрительно положила в сумочку, отправляясь в Кимры. Подошли – подбежали! – к дому и остановились перед ним на противоположной стороне улицы. Тихо рассматривали, как зачарованные, нашедшие клад.

Никаких сомнений, это был он, и даже табличка с номером дома подтверждала это, как в грудь себя била – я это, я! Поразительно, но дом совершенно не изменился! Только верандочку, справа пристроенную, обновили хозяева. Да здесь же, во дворе, построили большой кирпичный гараж.

И ещё перед изгородью на улице выросли берёзы. Сейчас они стояли золотисто-жёлтые, с начинающей облетать листвой, и Насте казалось, что листья опадают прямо к ней в сердце, и было в нём солнечно, благодатно и горьковато-солёно от слёз.

Выйдя из молчаливого оцепенения, Настя по окнам дома рассказала молодым о его внутреннем устройстве, о том, где какая комната находилась – всё-всё, рассказала, что помнила. Смотрела на дом и надеялась, что вот кто-нибудь выйдет из него или в окне появится, и их, стоящих на улице перед домом, заметит и спросит – кто такие.

Но в доме, похоже, никого не было, или его нынешние обитатели отдыхали у телевизора. А сама постучать в дверь Настя не решилась – мало ли что подумают люди, увидев на пороге своего жилища потомков его предыдущих владельцев. По теперешним временам цели у людей разные могут быть…

“Милые вы мои, милые, какое же вам спасибо за дом, за то, что сохранили, не снесли, не изуродовали. Какую радость подарили, какое счастье, кланяюсь вам, кланяюсь” – как на икону молилась на дом Настя. И ноги не хотели двигаться, но нужно было и в самом деле возвращаться – уже начинало смеркаться, а путь до Москвы был не ближний.

На следующий день Настя разболелась-таки, ещё в машине на обратном пути почувствовав температуру. Весь ноябрь проносила грипп на ногах, а потом и вообще свалилась и долго-долго, почти до весны выкарабкивалась из хвори непонятной.

………..

Так вот куда ты притекла, Волга моего детства, вот где льды твои растаяли…

….Алексей давно уже смотрел на молчащую и как будто бы отсутствующую Настю, хотел спросить и понимал, что спрашивать не время, что-то важное у неё в душе сейчас происходит, необыкновенное что-то, но и для него значение огромное имеющее…

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Надежда Бесфамильная

В двух последних триместрах жизни – москвичка. Родилась в Курской области, где прошли детство и школьная юность. Профессия – переводчик. Автор трёх книг стихов, мемуарных записок о реставрации Большого театра, серебряный призёр совместного телевизионного интернет-проекта газеты «Вечерняя Москва» и портала Стихи.ру в 2013г. (выбор экспертов).

5 Responses to “Надежда БЕСФАМИЛЬНАЯ. Вот где льды твои растаяли”

  1. avatar Рута Марьяш says:

    Прекрасный рассказ! И всё – узнаваемо – быль…

  2. avatar Надежда Бесфамильная says:

    Спасибо, Руточка. Если доселе неизвестное воспринимается как узнаваемое, значит близко к сердцу принято!

    • avatar Рута Марьяш says:

      Ещё раз перечитала внимательно…Виртуальное путешествие по незнакомым местам, знакомство с девочкой – “Настей”, её родителями , радостями и проблемами тех лет… Мне всё это было интересно!

  3. avatar Людмила says:

    Как густо ложатся мазки твоего повествования, Надюша. Рассказ так далеко уводит за собой, что кажется, будто хорошо знаешь и эти места, и эту девочку. Я очень рада этой твоей публикации. Рада за тебя – у тебя прекрасная проза, образная, наполненная светом. Рада и за читателей “Гостиной” – такой им подарок выпал.
    Поздравляю от всего сердца.

  4. avatar Надежда Бесфамильная says:

    Людочка, спасибо. Как мало у меня жизненного времени для стихов и прозы… Взять те же записки о реконструкции Большого – ведь там бы доработать и свести воедино в книжицу, но где время взять, где…

Оставьте комментарий