RSS RSS

Татьяна ШЕРЕМЕТЕВА. Глава из романа «Жить легко»

Сегодня у меня трудный день. Я не пойду к театру подсматривать за Лилией, не лягу в обнимку с диктофоном на диван зарабатывать себе на хлеб насущный, вернее на слой масла поверх него. Я привожу себя в порядок и, глядя в зеркало, в который раз удивляюсь – я бы с таким не поехал в одном лифте.

Мои бейсболки и укороченные куртки мне явно не по возрасту и не добавляют мне элегантности. Из-под кепки видна седина, хотя стригусь я очень коротко. А цвет лица у меня, как у Чингачгука. За что мне такое индейское счастье, не знаю, но бледнокожим меня никак не назовёшь.

Злоупотребление алкоголем в число моих пороков не входит, мне вполне достаточно всего остального, что не украшает меня. (Последнее – всего лишь фигура речи, на самом деле я так не думаю.) Я курю «Мальборо», ношу остроносые туфли и узкие, в обтяжку, джинсы. Уф-ф, всё сказал. Да, ещё спортивные сумки через плечо. Вот такой я тип, молодящийся самовлюблённый павлин, как обо мне отозвалась одна очень достойная женщина.

Сегодня мне предстоит выйти за пределы собственного эго. Я знаю, что буду чувствовать себя некомфортно, как тот сурок, которого каждый февраль вытаскивают из тёплой норы на всеобщее обозрение. Моё собственное внимание будет сосредоточено не на моей персоне, а на объекте, который существует в непонятном для меня мире, передвигается в пространстве совершенно независимо от меня и вспоминает о моём существовании нечасто.

Этот объект – высокий блондин двадцати четырёх лет от роду, без вредных привычек и с выраженной приверженностью к буржуазным ценностям. Поэтому я для него примером быть никак не могу. Меня он просто терпит и относится ко мне скорее иронически. Моя любовь к нему – это опасная пробоина в заповедной зоне моего личного комфорта. Цезаря* любить нестрашно и очень приятно. Любить моего сына – как по минному полю идти. Где рванёт – я не знаю. Но то, что рванёт, знаю точно.

Я поступил в университет со второго раза, уже после армии. Факультет у нас был самый что ни на есть замечательный. Девочек там училось выше всякой меры, и обстановка лично для меня оказалась самая приятная. И всё бы было хорошо, когда бы не история, которая приключилась со мной уже после защиты диплома. Ее и романом-то назвать было сложно, мы скорее дружили. И то, что в результате этой дружбы у моей бывшей однокурсницы Наташки сначала появился неприлично большой живот, а потом похожий на игрушечного пупса младенец, было как-то совершенно некстати. Мы срочно поженились, но скоро потеряли друг к другу интерес и по обоюдному согласию расстались.

Семейные радости никогда не входили в систему моих жизненных приоритетов. С ребёнком я виделся от случая к случаю. Может быть, поэтому он был со мной всегда чуть робкий и удивлённый. Я приносил ему сладости, ненужные детям, и игрушки. Он тянулся к ним, но перед тем, как взять в руки новую пожарную машинку, замирал и с неуверенностью оглядывался на меня, как бы ища подтверждения тому, что эта машинка – его и что ему можно с ней играть. На мои дежурные вопросы он отвечал неуверенно и тихо. И очень скоро просился к бабушке.

Я возвращал ребёнка тёще и потом старался не думать о том, что где-то отдельно от меня существует маленькая и, наверное, лучшая часть меня – застенчивый мальчик с льняными волосами и сбивающимся на шёпот голосом.

Впервые до меня по-настоящему дошло, что у меня есть сын, когда подошла пора поступать ему в школу. Только не это. Я помнил, что это означало в моём случае, и больше всего боялся, что этот мальчишка, немного похожий на девчонку, окажется в таком же общеобразовательном учебном учреждении, в каком когда-то оказался я.

Не ожидал я от себя такой прыти, честно скажу. Когда замаячила реальная угроза в виде школы на безликой окраине Москвы, куда когда-то переехала моя тёща, я стал рыть землю носом и нашёл-таки подходящий вариант. Я сам перевёз их из той задницы, где они жили, в приличную девятиэтажку на проспекте Вернадского. Ничего особенного и тоже не центр, но там были вменяемые соседи по дому, чистый подъезд и французская школа. Пусть не рядом, но доехать с бабушкой на троллейбусе было, на мой взгляд, не так уж сложно.

Я спас своего Тёмку от того, через что прошёл сам, и горжусь этим больше всего остального. Для меня совершенно неважно, оценят ли это моя бывшая жена и тёща и вспомнит ли когда-нибудь добрым словом своего отца мой сын. Мне удалось уберечь своего мальчика от звериной стаи и тёмных подворотен. Он занимался в школьном географическом кружке и дважды в неделю ходил в бассейн.

С годами его мягкие льняные волосы стали упругими, густыми и приобрели пепельный оттенок. Глаза из голубых стали серыми, и в них появился холодноватый огонёк. Хотя, возможно, этот холодок появлялся у него только при встречах со мной. Я давно уже робею в его присутствии и всё чаще ловлю себя на том, что заискиваю перед ним.

Я знаю, что он стесняется моих книг и моей славы. Хотя по поводу второго я могу не беспокоиться. «Довольно известный писатель», – так назвала меня одна критикесса, и, скорее всего, она права. Итак: мой парень читает философские труды Ницше, Юнга, Станислава Лема и смеётся над Веллером, я уже не говорю про себя. А по мне, Мишка Веллер – в самый раз. Его философия – простая и весёлая, и сам он – «парень из соседнего двора», знающий что почём. Вероятно, в детстве у нас с ним были общие враги.

Тёма заставляет меня напрягаться и тянуться выше себя. Вот и тот дурацкий постмодернизм заинтересовал меня только потому, что я услышал о нём от него.

Иногда мне кажется, что он меня старше. Во всяком случае, готовность к очередной судьбоносной глупости меня в моих собственных глазах сильно молодит.

Про личную жизнь своего отца он ничего не знает, бывать в отцовском доме не любит и, вообще, на наши встречи в Воронцовском парке просит меня приходить вместе с Цезарем. С ним общий язык он находит гораздо лучше.

Ну вот, мой пёс уже стоит с поводком в зубах у двери и тоже немного волнуется. Очень скоро мы с ним увидим Тёму.

Я заметил его издалека. Он высокий, широкоплечий и ходит, чуть опустив голову, потому что стесняется своего роста. Он подошёл и протянул мне руку.

Мне хочется обнять его, хочется сказать, что я его очень люблю и сейчас бесконечно тоскую о том времени, когда глаза у него были ещё синими и доверчивыми, а волосы льняными. Но сделать это почему-то не решаюсь.

Они опять бросились друг к другу, как старые фронтовые товарищи. Никогда мой сын так не радовался моему появлению. Цезарь встал на задние лапы и лихорадочно, боясь, что сейчас осадят, вылизывал его лицо. Картина получалась впечатляющая. В Тёме – сто девяносто сантиметров роста, в Цезаре – семьдесят килограммов веса.

Наконец сеанс признания во взаимной любви закончился, Тёма обернулся ко мне. Для меня из своих запасников он вытащил выражение вежливого терпения.

– Как дела?

– Нормально.

– Как мама?

– Тоже нормально.

Ну, ненавижу это слово. Это слово – теннисная ракетка, которой отфутболиваются мячики вопросов. За него прячутся, и им наказывают.

Вот и Тёма тоже обычно уходит – как краб зарывается в песок – от моих повторяющихся попыток что-то узнать о его жизни.

Он в курсе, что следующий мой вопрос будет про его работу. Потом я, по-свойски подмигивая и идиотически похохатывая, интимной скороговорочкой поинтересуюсь, не собирается ли он в ближайшее время сделать меня молодым дедом. Тёма давно уже не реагирует на мои приступы отеческой любознательности, ему даже не смешно.

Представить его в тату и с кольцом в ухе трудно. Он всегда чисто выбрит и аккуратно подстрижен. Джинсовым курткам предпочитает пальто и плащи, спортивным сумкам – старомодный портфель. Он называет это «city look».

Может, конечно, и «сити», но это делает его старше, и мне кажется, что он украл у себя свои молодые, бесшабашные, а в моём случае ещё и безбашенные годы. Потом я вспоминаю свою молодость, и мне начинает казаться, что его молодость украл у него я.

Я отгулял за него и за себя, а ему ничего уже не осталось.

Тёма только что выиграл очередной процесс: какой-то частный предприниматель пытался спасти свой малый бизнес. На вопрос, трудно ли это было, я получаю ответ, что нет. Он не хочет мне рассказывать о своих трудностях, всё это проходит мимо меня. Я узнаю́ только лишь о его победах, а свои проблемы он не обсуждает ни с кем. Хотя подозреваю, что кое-что знает его бабушка. Не всё, но гораздо больше, чем его родной и не самый глупый на свете папаша.

Мой сын работает адвокатом. И опять это укор мне, навсегда. Он ведёт не только гражданские, но и уголовные дела. Это означает, что я так и не смог отвести его жизнь от того, что видел в своём детстве.

Он знает, что такое «Матросская тишина», и регулярно бывает во всех остальных московских тюрьмах. Вот недавно проговорился, что его новый подзащитный – какой-то тип, больной туберкулёзом. Узнав об этом, я почувствовал приступ острой ненависти к его модной профессии и ужас – тот, который без конца. Мой мальчик, приученный бабушкой принимать душ два раза в день, со знанием французского языка и накачанным интеллектом должен иметь что-то общее с теми, кого я давно вычеркнул из своей жизни и кто самовольно вторгался в неё только в моих снах.

Тёма посмеивается над моими страхами и пытается меня успокаивать. А я малодушно гоню страшные мысли, но не могу справиться с собой и готов причитать в голос, как моя тёща.

С ней я дружу, а с бывшей женой поддерживаю хорошие отношения. Они совершенно не похожи друг на друга. Словно Наташка моя, которая давно уже не моя, а всё ещё ничейная, не её дочь, а подкидыш.

Наша баба Катя – небольшая, крепкая, с глазами в весёлых морщинках и решительным характером. Когда-то мы с ней понравились друг другу из-за анекдотов. Она замечательно умеет их рассказывать, а я люблю их слушать. Поначалу она стеснялась и всё пыталась «выкинуть слова из песни». Но потом учла мои настоятельные просьбы не портить ни себе, ни мне удовольствия, и нам пришлось закрывать кухонную дверь, чтобы не травмировать Наташку, существо романтическое и правильное.

Нас объединяет не только любовь к анекдотам. Я благодарен своей тёще за то, что она не предала меня анафеме, как делают многие другие, мстя за одиночество своих дочерей. И подозреваю, по отношению ко мне она тоже испытывает нечто похожее. Поскольку я, инородное тело в её доме, вовремя ретировался и таким образом исполнил её тайное желание: чтобы любимые дочь и внук оставались рядом с ней, а я бы тоже был – но не каждый день. Поэтому обиды друг на друга мы не держим, и со временем наши отношения стали только лучше. Нам есть ради кого стараться.

Она никогда не называет меня «отец» и Тёме говорит обо мне как о «папе». И меня невероятно трогает, когда этот большой, сильный молодой человек так обращается ко мне. Счастлив ребёнок, который может сказать, что у него есть мама и папа. Счастлив взрослый, который хранит в душе эти слова, пусть и стесняясь произносить их вслух.

Я к этому не привык. У меня не было мамы и папы, у меня были отец и мать. А это совсем другая история. Другое детство, другие отношения с родителями, другая атмосфера дома.

– Папа, извини, пожалуйста, нехорошо получилось, но я действительно собирался к тебе прийти. Сначала долго сидели с клиентом, потом пришлось много писать, а когда всё закончил, понял, что уже опоздал. Пока бы до тебя доехал, сам знаешь, всё бы уже закончилось.

Я понимаю, я всё готов ему простить. В пятницу вечером у меня была презентация новой книжки. Единственный человек, для которого я готовил эту встречу, был Тёма. Все остальные были мне важны только как подтверждение тому, что я тоже могу быть интересен. Тёма не читает моих книг, и это вызывает у меня двойственное чувство. С одной стороны, мне обидно, с другой, я горжусь его вкусом. И ещё – я ревную.

Любимый автор моего сына – Ричард Бах, любимый его роман – «Иллюзии». Эту серую книжку с оранжевыми вставками он держит у себя на тумбочке. И я знаю, что никогда там не будет лежать книга писателя Волковицкого. Но разве этого хотел бы я пожелать своему мальчику? Нет, пусть уже там живёт та серая книжка. Я хорошо её знаю, потому что у меня дома есть такая же.

Почему силы небесные кому-то дают счастье так писать? Этому человеку не нужен брутальный псевдоним, он не мельчит, не гнётся перед жизнью, и он так талантлив. И мне никогда его не догнать, никогда до него не дотянуться.

Но я не буду думать об этом сегодня, я подумаю об этом завтра. Так, кажется, говорила Скарлетт О’Хара, редкая, на мой взгляд, стерва. Сегодня у меня есть дело поважнее: ближайший час я проведу со своим сыном.

– Ничего страшного, не мог, значит, не мог, дело на безделье не меняют. Будут ещё другие книги и другие презентации. У тебя усталый вид. Как ты себя чувствуешь?

– Нормально. Как прошла встреча?

– Нормально…

– Папа, я серьёзно тебя спрашиваю!

– Ну, хорошо, хорошо. В общем и целом вполне прилично. Поначалу думал, не придут, а потом, как всегда, за пять минут до начала оказалось, что все места заняты, ещё и на полу сидели.

Мне хочется рассказать, как внимательно меня слушали, как просили прочитать смешные эпизоды из новой книги. А на мой вопрос, откуда кто знает, что они там есть, мне дружно отвечали, что в моих книгах они есть всегда. И что это тоже мой авторский стиль.

Как девки в первых рядах жрали меня глазами и охорашивались, встречаясь со мной взглядом, и что среди моих почитателей есть не только полубезумные бабки, готовые ходить на любые встречи с любыми авторами, но и вполне вменяемые люди, которые не брезгуют творчеством писателя Горелова, вернее Волковицкого.

И что в моих книгах, по мнению одной редактрисы, стало больше психологизма и оригинальных попыток уйти от шаблонов остросюжетной макулатуры, в смысле литературы. И что, вообще, не так уж я плох. И что мне очень, очень нужна Тёмина поддержка.

Но всего этого я не говорю, а небрежно усмехаюсь и перевожу разговор на другую тему. Я понимаю, что Тёме это неинтересно, и вытягивать из него пару вежливых фраз в свой адрес мне не хочется.

Нет, совсем не потому, что я гордый. Потому что я опоздал, и мне теперь с этим жить все оставшиеся годы, если только не произойдёт чуда и мой сын не поймёт, что я давно уже не тот молодой хлыщ с подарочными наборами, которого он время от времени видел у себя дома.

Тёма, мальчик мой, как же мне быть, как вернуть то время, когда ты ждал меня у окна? Теперь уже я смотрю на тебя снизу вверх, теперь я жду наших встреч и готов волком выть оттого, что в твоём детстве меня почти не было.

Я очнулся, когда Тёма шёл в девятый класс. За то лето он вытянулся на тринадцать сантиметров и был похож на тонкую гибкую ветку дерева – отломанную ветку. Почему я подумал об отломанной ветке, не знаю, но тогда что-то надломилось и во мне самом. И вот почти десять лет, как я пытаюсь подружиться со своим сыном. Иногда мне кажется, что это у нас получается, иногда – что мне к нему не пробиться никогда.

____________________________

* Собака, принадлежащая герою

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Татьяна Шереметева

Из Москвы. Окончила филологический факультет МГУ. Последние годы живет в Нью-Йорке. Публикуется в литературных журналах России, Германии, США, Канады, Израиля, Украины и Беларуси. Автор книг: – Сборник «Грамерси-парк» – Сборник «Посвящается дурам» – Роман «Жить легко» – Роман «Маленькая Луна» Литературный редактор журнала “Elegant New York”. Член жюри международных литературных конкурсов. Член Американского ПЕН-Центра и Национального союза писателей США. Награды: Победитель и дипломант Германского Международного Литературного конкурса «Лучшая книга года» 2015, 1016, 2017, 2018гг., Лауреат Международного конкурса им. Дюка де Ришелье: «Алмазный Дюк» 2016г. и Гран-при «Бриллиантовый Дюк» 2017, 2018гг. и др.

5 Responses to “Татьяна ШЕРЕМЕТЕВА. Глава из романа «Жить легко»”

  1. Татьяна, очень хорошо написано, спасибо!

  2. The theme is very interesting for me, I like this piece of the novel very much

  3. avatar Natalia Mizuri says:

    На мой взгляд, важным достоинством книги “Жить легко” является его многомерность, проявившая себя уже в названии романа. Что означают по замыслу автора эти два слова поставленные рядом – вопрос, утверждение, форма повелительного наклонения или нечто менее однозначное, не для линейного восприятия, – судить читателю..
    Боюсь, мой отзыв по объему текста может выйти за пределы формата комментария, поэтому оставшуюся часть отправляю непосредственно автору

Оставьте комментарий