RSS RSS

Людмила ШАРГА. Одесские записки. Осень-зима

      Что за странное утро ниспослано мне.

Котомку дорожную впору собирать, а я себя собрать воедино никак не могу: ходят мои ипостаси по кругу, словно коты учёные,  в пространные размышления впадают.

Осень настала, не иначе.

Такое короткое и обманчивое бабье лето окончилось внезапно. И я раздвоилась: какая-то часть меня не желала перемещаться из тепла в стынь и сырость, тогда как второе моё «я» ничего плохого в скорых холодах не видело.

И расстроилась и раз – троилась, и вот – самые строптивые –  две третьих улетели на восток –  к восходу, а оставшаяся одна, одна третья собралась на север, и даже маршрут обозначила. С первым глотком крепчайшего чёрного кофе пришло осознание: все предрассветные бдения рождаются из и от великого множества синонимов в родном моём, русском языке.

Пока сообразишь, во что тебя с головой окунули и в чём искупали, солнце не только взойти, но и закатиться успеет. И не единожды.

Сказала бы: лицемерие. Коротко и ясно. Но…

Сколько их значений приблизительных и приближённых. Поди, разберись теперь, что сие было.

Оно имеет десятки названий и одну единственную сущность, гаденькую и скользкую.

Итак, лицемерие, как и было сказано. Оно же:

“актерствование, гипокрезия, гипокризия, гипокритство, двоедушие, двоемыслие, двойственность, двуличие, двуличность, двурушничество, девоция, игра, иезуитизм, иезуитство, ипокритство, комедиантство, комедия, криводушие, лесть, лживость, лицедейство, лицемерность, лицемерство, лукавость, лукавство, маскарад, неискренность, несоответствие слов истинным чувствам, облыжность, пафос, притворность, притворство, пустосвятство, тартюфизм, фальшивость, фальшь, фарисейство, фарс, филистерство, ханжество…”

Особенно пришлось по душе криводушие. И пустосвятство.

И ещё такое ласковое и шелковистое слово: прелесть. Жуткое слово.

Когда-то я испытала потрясение от первородного значения слова “подлинный”, и с той поры стараюсь обходиться без него. Как и без слова “удовольствие”. А вот без прелести, увы, мне – пока не могу.

Словом… прелесть что за утро.

 

 Sharga-1-17.jpg

* * * *

 

Она появилась в нашей семье вскоре после переезда в тихий маленький дворик на Кузнечной улице, неподалёку от площади Льва Толстого.

Думали, мальчик, и имя дали мальчиковое и совсем не кошачье, – не кличку, а имя.

Оказалось – кошечка.

Имя трансформировалось в более приемлемое для барышни.

Молодому коту Тихону были принесены извинения, поскольку я, заметив его недвусмысленные знаки внимания к «мальчику», обозвала Тихона очень и очень обидным, «матным» словом.

Красавица и умница, это если в двух словах о маленькой кошке Чу-Ши.

Может, со временем получится и не в двух.

Если когда-нибудь привыкну к тому, что её больше нет.

Когда живое существо живёт с тобой бок о бок больше двадцати лет, оно становится похожим на тебя, и не только внутренне, но и внешне. Более того, оно становится частью тебя.

Так у нас появился маленький кошачий ангел-хранитель – ещё одна ниточка, связавшая меня с этой землёй – кошка Чу-Ши.

Она прожила у нас двадцать один год.

Делила с нами радости и горести, солнечные дни и ненастные, жару и холод.

Дважды она «летала» с оконного откоса. Четвёртый этаж старого дома, построенного в начале прошлого века, как и многие дома здесь, в этом районе города, рядом с Кирхой и Соборкой… Высоко.

Спасало то, что внизу соседка разбила небольшой палисадник, и Чу-Ши падала на цветник, а не на асфальт.

Дважды врач предлагал её усыпить: «Какой смысл лечить, тратиться? Она же беспородная, обычная кошка. Подберёте себе такую же в первой подворотне…»

Как объяснить некоторым двуногим, что ценность родного живого существа не в породе.

Чу-Ши умерла своей смертью, хотя и болела последнее время.

Усыпить её я бы не смогла.

Как просто, оказывается, решить: жить или не жить кому-то.

Особенно, если этот «кто-то»  целиком и полностью от тебя зависит, и что самое главное – тебе доверяет, и не верит в то, что ты можешь причинить ему зло.

Всё, что происходит с людьми: беды, болезни, страдания, всё это заслуженно. Мы это заслужили.

Каждый выбирает для себя. И выбор всегда есть.

Не верю тем, кто оправдывает себя: не было выбора.

Мы, по-прежнему, в ответе за тех, кого приручили.

Французский лётчик не рассказывал сказки, он писал правду, писал о том, как должно быть.

Но кто помнит сегодня о том, как должно быть, и о нём, о погибшем французском лётчике с душой вечного ребёнка…?

Чу-Ши не любила воду, и купалась исключительно по принуждению.

Накануне ухода мы выкупали её, и она впервые не пыталась сопротивляться. Потом высушили феном. Потом я сидела рядышком и грела ей лапки.

Последние два дня лапки сильно мёрзли, особенно задние.

Ушла она рано утром.

Теперь она будет видеть море.

И мы будем часто-часто видеться.

Здесь, недалеко от того места, где покоится маленькое иссохшее тельце Чу-Ши, я спускаюсь к морю.

Стоило только подумать об этом и загадать: если всё так, то сейчас я найду боглаз. И я его нашла.

А может она перевоплотится в чайку…

Или… в маленькую девочку на цветущем одуванчиковом лугу.

Я не знаю, где сейчас летит её чистая кошачья душа, на каких солнечных крышах гуляет.

Прошу лишь одного для неё, кем бы и где бы она ни была теперь: любви.

 

* * * *

 

Не стало зрительного зала, стен, арочных оконных сводов, крыши: не стало ничего и никого.  Был лишь полёт тонких пальцев, порождающий музыку, и свет, льющийся с небес. И продрогший на ветру листок, – маленький и одинокий – летящий над сумеречным городом.

Ветер оборвал его с огромного платана, что растёт на бульваре, у памятника Поэту, уронил в одну из фонтанных чаш, наблюдая, как струят воду в чаши диковинные существа, больше похожие на рыб Стикса, чем на дельфинов.  Равнодушные гады морские не приняли дар ветра, и мокрый листок выпал из чаши прямо под ноги прохожему. Он остановился и тихо произнёс:

«Унылая пора… Очей очарованье…»

Прохожий наклонился, чтобы поднять осеннюю памятку, но ветер смеялся, кружа листок, то ронял его в руки прохожему, то вырывал, пока, наконец, не отпустил их – и прохожего и испуганный листок – передохнуть на скамейку, где летними вечерами молчат о чём-то влюблённые.

Скамейка пуста, бульвар –  полон людей и огней, и удивительного нежно-золотого свечения,  возникающего туманными осенними вечерами, в час, когда зажигаются фонари, и становится темно и таинственно тихо, и слышно, как дышит остывающее море. Близость моря угадывается по этому влажному солёному дыханию. Вдох-выдох, вдох-выдох…и ты уже не замечаешь, что стоишь у самой кромки воды, с тобой говорит волна, и ты всё понимаешь, ты даже знаешь, о чём кричат беспокойные и суетливые птицы чайки.

Новый порыв ветра подхватил листок; ещё мгновение, –  и сгинул бы он бесследно, затерявшись где-то на сумеречных склонах, в зарослях шелковицы и акаций.

Но настроение ветра изменчиво и непостоянно, и вот он уже летит вдоль мостовой, выложенной нарядным жёлтым камнем, мимо домов с грифонами, маскаронами и меандрами, мимо дворцов и фонтанов, летит, увлекая листок в переулки и дворики, заглядывая в светящиеся окна.

Пале-Рояль в густых осенних сумерках, словно в невесомости, грезил вечной печалью Верди.

Ветер вздохнул, и чуть было не умчался вослед за маленькой гордой рабыней, но передумал, подхватил листок и вознёс к самому верхнему, единственному не спящему окну, освещённому изнутри мягким приглушённым светом.

Прижимаясь к оконному стеклу, листок успел разглядеть тонкий силуэт девушки в кресле, с открытой книгой в руках, и витиеватый золотой профиль на обложке показался таким знакомым.

Вспомнились строки стихов, которые он слышал не раз, и давно заучил наизусть. Ветер вздохнул и понёс листок дальше.

Тяжёлые холодные капли дождя упали на вздрогнувшие прожилки. Листок прилёг обречённо на мостовую, безо всякой надежды на воскресение.

Но звуки музыки, льющиеся откуда-то с небес, оживили его, закружили, заставили дышать и надеяться и верить.

Ветер раскаялся, бережно поднял листок и понёс к огромному платану, где сотни таких же листков-скитальцев кружили в свете ночных фонарей, падали под ноги прохожим, на скамейки, к подножию памятника Поэту, так любившего и воспевшего эту странную, тревожную и зовущую в странствия осеннюю пору.

p.s. Одесская филармония. 11 октября. Вечер фортепианной музыки. Заслуженный артист Украины Сергей Терентьев (фортепиано). Соната №2 Муцио Клементи, 3 экспромта, «Колыбельная» и фантазия фа минор Фредерика Шопена.

 

 

* * * *

 

– Что это Вы пишете всё время?

 – Книгу.

 – Вы писательница?

 – Все мы теперь писатели. Открыл блог – и пиши, сколько влезет.

 – Получается, что Вы не из тех, которые пишут в блог.  Вы настоящая.

Попутчица моя, миловидная, белокурая и кареглазая, лет тридцати пяти, всю дорогу от Одессы до Киева рассказывала о себе, и теперь в её глазах сквозит тень испуга и недоверия. И только я собралась узнать, по каким же, собственно, признакам можно определить настоящего писателя, она добавляет: и – Вы же на бумаге пишете, не в компьютере. Только не пишите, пожалуйста, что я тут наговорила.

Молча смотрю в её глаза так долго, что она не выдерживает и отворачивается к окну.

   Пишите. Всё пишите – как есть. Только фамилию и имя…

 – Не волнуйтесь Вы так, пожалуйста. Кроме того, что Вас зовут Варя, и что едете Вы к старшей сестре в Москву –  на работу  – я ничего не знаю. Да и не надо мне знать больше. Того, что Вы рассказали – на роман хватит с избытком.

 – Правда!? – радостно вскрикивает она и тут же умолкает, и снова отворачивается, и уже до самой границы не произносит ни слова.

Многочасовой «переход» похож скорее на кошмарный сон, чем на явь, и я уже плохо соображаю: это всё только мне снится, или это видят все участники перехода. Возможно, я просто избалована относительно комфортным и быстрым пересечением границ на поезде, и с таким ужасом сталкиваюсь впервые.

Но, всё когда-нибудь кончается. Кончается и мой кошмар. Кончается ночь.

Варя предлагает чай и бутерброды, но я отказываюсь. Хочется поскорее выйти из автобуса и уже не возвращаться в него. Никогда.

Делаю несколько звонков и вижу, что ей тоже нужно позвонить, а попросить стесняется.

 – Звоните. Всё равно содрали тридцать гривен за сегодняшние сутки. Я их точно не выговорю.

Она звонит сестре, которая здесь уже три года, нелегально, конечно же. По истечении трёх месяцев… паспорта, таких как она, собирают, и спустя некоторое время возвращают со всеми нужными отметками. Добрые люди. Это дешевле, чем покупать билет и ехать самой. Господи…  Мне бы и голову никогда не пришло такое. Теперь и Варин паспорт будет «пересекать» границу в положенное время. Якобы. А потом и паспорт её мужа, которого она хочет перетянуть в Москву. Там они вдвоём будут зарабатывать чуть больше тысячи долларов в месяц. Это немного по здешним меркам. Но это очень много для Вариной семьи, в которой престарелые родители получают минимальные пенсии, а для них с мужем и вовсе нет работы, а если и есть, то тысячи на три гривен – не больше. Вот такая печальная арифметика получается.

Варя возвращает телефон, благодарит, но я её уже не слышу. Перед глазами колышется тёмно-синее море с золотыми прожилками, плывущее неведомо куда. Голос водителя вырывает меня из сладкой дрёмы, и я нехотя погружаюсь в серую промозглую стынь октябрьского дня.

Варю встречает сестра. Мы обмениваемся номерами телефонов на случай «если что…»

Мельтешат люди, машины и автобусы, мелькают рекламные щиты и афиши, и буква «М» здешняя не вселяет никаких надежд.

Здравствуй, Белокаменная.

 

* * * *

 

Нарядная, с башенками и зубчатой стеной, с пряничным расписным собором, с огромным сверкающим зданием, в котором я, маленькая, терялась несколько раз, и находилась там же –  внизу у фонтана – куда отправляли всех потерявшихся, с благородным и величественным Историческим музеем,  Красная площадь плывёт за моей спиной.

С неё начинался город, поймавший меня в тенета прошлого, где многие из встречных теней знакомы и любимы, город, с которым я связана нитью тончайшей, невидимой, прочной.

Красная площадь за моей спиной.

И хорошо знакомый, страшный и странный, пронизывающий насквозь холод, входящий острым ледяным жалом между лопатками, достающий до самого средостенья, навылет,  словно сквозное ранение. Пробоина, сродни той, что возникает в родной Одессе, стоит лишь повернуться спиной к Куликовому Полю.

 

* * * *

 

Меня вряд ли поймёт тот, кто бывает здесь часто и не подозревает о том, что живёт в сказочном пространстве.

Оно тянется из давнего прошлого, из самого раннего детства, тянется театральными декорациями, мелодикой топонимики: Волхонка, Варварка, Сретенка, Полянка…, любимым сюжетом новогодней открытки, ниточкой тонкой и болезненной, ниточкой, опутанной кровеносными сосудами, и никак  ниточку эту мне не оборвать. За меня это пытаются сделать время, события, люди, но не рвётся, болит  ниточка-пуповина и кровит ещё сильнее, чем если бы я сама – сразу, одним прощальным взмахом руки – как скальпелем отсекла прошлое.

Пространство за спиной сжато до предела, до размеров новогодней открытки, и я снова не могу понять, как такая огромная площадь может стать такой маленькой.

 – Ты выросла, моя девочка. Ты стала совсем большая…, – голос так похож на отцовский, что я вздрагиваю.

Ответ на мой не заданный вслух вопрос прозвучал рядом.

Оборачиваюсь.

Девочка лет семи у моложавого парня на плечах указывает рукой на самую главную башню Кремля и хмурится, и просит подойти поближе и снять…звезду.

Совсем как я когда-то.

Папа подарил мне звезду. Не эту, рубиновую и холодную, а настоящую, тёплую и далёкую, любопытную голубую звезду, заглядывающую к нам в окно по вечерам.

Однажды, в конце декабря, морозным вечером я и папа сидели у окна и говорили о людях и звёздах.

В вечернем небе их было великое множество – как всегда накануне сильных морозов.

 – Знаешь её?

Папа указал на маленькую звезду, сияющую особенным тёплым светом.

 – Знаю. Она появляется раньше, чем остальные звёзды, и светит дольше.

 – Она будет заглядывать в твоё окно, светить и согревать тебя. Всегда.

 – А как её зовут?

 – Не знаю. Давай придумаем ей имя.

 – А так можно? Вдруг она уже чья-то. И имя у неё уже есть.

 – Она твоя. И зовут её…

Мама окликнула папу из соседней комнаты, и он вышел, оставив меня наедине со странным безымянным подарком.

Мы так и не успели придумать ей имя, но я знала – это моя звезда.

И она знала это.

По крайней мере, так мне тогда казалось.

И теперь иногда ещё кажется.

Я выросла и прочла пьесу Михая Себастьяна о безымянной звезде, а вскоре вышел фильм, который и по сей день остаётся моим любимым.

От того декабря меня отделяют десятилетия, и отца давно уже нет в живых.

За моим окном  сейчас морозный декабрьский вечер, и на небе хорошо видно её – мою звезду.

Она появляется, едва начинает смеркаться и заглядывает в окно, светит и согревает тёплым светом воспоминаний, где бы я ни была.

 

* * * *

 

Почти не осталось мест, где могу плакать. Способность “лить слёзы” нечто большее, чем физиологическая функция человеческого организма.

Плачу редко. От бедствий каменею и молчу.

“Поплачь и станет легче…”, – слышала не раз. Раньше пыталась объяснить: не могу.

Теперь  не пытаюсь. Есть те, которые понимают без объяснений.

Остальным понимание ни к чему, и объяснения мои не нужны и не интересны.

Из не загаженных, не отравленных, не испорченных людьми мест на белом свете, Оптина Пустынь    одно из самых чистых и сильных.

Не паломница и не богомолка. Много во мне от язычества и мало того, что называют воцерковлённостью.

Что ищу? Зачем пришла сюда однажды, и теперь всякий раз возвращаюсь?

За светом. За этой особенной, ни с чем не сравнимой лёгкостью на душе. За возможностью поплакать. За собой.

Однажды я вернусь сюда, чтобы больше не покидать это место. Возможно. Если будет на то воля Божья.

Не теперь, знаю точно. Не готова.

Тихо и безлюдно в Оптиной. Праздники миновали. У образа Богородицы в храме Преображения Господня стояла долго и только потом поняла, что плачу.

Молитв не знаю. Простится ли мне это незнание, отпустится?

Молиться правильно, заученными словами, не умею. Грех? Наверное, так, грех.

Но слова мои –  от сердца. И так ли уж важно, на каком языке и в каких выражениях ты просишь. Важно о чём просишь, и веришь ли…

Слышит Мать-заступница. Знаю, что слышит.

Мира для растерзанной, распроданной, растоптанной моей Украины.

Остальное приложится.

 

* * * *

 

29.10.2016

 

Проснулась от тишины.

Такая тишина случается лишь только в первоснежье.

Вспомнила о прекрасных девушках-сфинксах с пристани одного из прудов в Царицыно.

Снежно и холодно им сейчас, наверное.

Прилетает ли к ним смелая птица, что хорошо видна на одной из фотографий из того дня

Что она кричала мне? Что обычно кричат вороны? Nevermore?

Девушки-сфинксы ко всему привычны, и к снегу – тоже. Поселились они на пристани не так давно, оказывается, лет десять тому назад – при реконструкции парка.

 Легенда, в которой звучит загадка Сфинкса, дошедшая до наших дней, стала сказкой. Ответ на неё давно всем известен. Пришло время новых загадок, на которые пока нет ответа даже у Сфинкса. И новых сказок. В каждой сказке лишь малая толика вымысла, в ней, как известно, намёк, и урок не только добрым молодцам, но и красным девицам.

Какую невероятную сумятицу внёс в сегодняшнее утро первый снег.

Перепутал мысли, спутал все планы.

И никуда не деться от странного голоса, звучащего во мне: «Скажи мне, кто ходит утром на четырёх ногах, днём — на двух, а вечером — на трёх? Никто из всех существ, живущих на земле, не изменяется так, как он. Когда ходит он на четырёх ногах, тогда меньше у него сил и медленнее двигается он, чем в другое время?»

И стало понятно, наконец, что прокричала мне вещая птица на пристани одного из прудов в Царицыно.

 

* * * *

 

Сон в осеннюю ночь

– Ты! Ты за мной?

– Тс-ссс…

Мама подносит ладонь близко-близко, как в детстве, когда нужно было молчать, и слово, готовое сорваться с губ, засыпает.

От ладони течёт едва уловимый холодок вместо привычного живого тепла.

– Я не могу забрать тебя.

Голос звенит во мне, не нарушая сонной тишины.

– Почему…

– Неужели тебе так плохо здесь?

– Ты знаешь.

– А как же платок?

Радуга растёт из её взгляда, и я чувствую, что улыбаюсь.

– Откуда ты узнала… Ну да. Ты же теперь знаешь и видишь всё, и всё можешь.

– Не всё, – качает головой она. – Если бы я могла всё, я бы избавила тебя от страданий. Но я не могу.

– А кто может?

– Ты.

– Меня убивали в прошлом сне, и я думала, что вот сейчас отмучаюсь и всё – больше никаких мучений и страданий.

– Знаю. Этот сон не относится к вещим. Забудь. А как же платок? – снова эта радуга улыбки, перетекающая в роскошную павловопосадскую шаль – нежно и давно лелеемую мной в мечтах.

– Неужели это причина, чтобы оставаться здесь…?

– Одна из множества причин… Спи. Впереди долгая дорога домой. Спи.

На слове «спи» я просыпаюсь.

На часах без четверти четыре. Утро.

Ни одному из сонников не верю.

Распутываю свои сны сама, и почти всегда разгадка лежит на поверхности.

А этот и распутывать не пришлось: всё ясно. Почти.

 

p.s. Сегодня проснулась в три часа от приступа головной боли. Мигрень. Дело привычное. Выпила каплету суммамигрена. Сто. Пятьдесят уже не помогло бы.

Если наш, украинский, вскрыть и в воде развести, тогда ещё есть надежда, что поможет.

А польский, он …мягкий. Толерантный.

На мою давнюю подружку-мигрень он почти не действует.

Смазав виски смесью масел разных и всяких, стала ждать. Так и уснула. Чтобы сон этот увидеть. Головная боль ушла. Холодок лишь остался. В состав масляной смеси входят ментол и эвкалипт. Из Вьетнама любимая Ариша привезла.

Не скажу, что снимает приступ, но отвлекает и помогает дождаться действия амигрена. И сны навевает цветные, желанные и вещие.

 

* * * *

 

От кричащих на каждом углу сложно-сочинённые премудрости, в которых ни слова правды –  ни для ума, ни для сердца, тесно. Я в восхищении. Ни слова о простоте, как не восхититься.

И всё же, жаль их, бегущих со временем ногу    в ногу, грудь    в грудь, стремящихся успеть. Ведь успех приходит к тому, кто успел. Успел подсуетиться и спеть на злобу дня, подлить маслица в нужное место и в нужное время. Но.

Боятся они, авторы сложно-сочинений, мимических морщин и простоты, как выученная “по-благородному” Прiська.

 

 – Что вы со мной делаете? Говорить как люди не умеете. Ходить не умеете, в хате кругом простота!

 – Простота не грех.

   Так зачем было меня по благородному учить?

И правда, зачем.

Как дальше жить-то.

Просто – достопочтенная публика не поймёт, не простит и на следующее утро забудет.

Сложно. Куда уж больше. С каждым днём всё сложнее и сложнее.

Воистину, как страшно жить.

Разве что в библиотеки паломнические вылазки устраивать, с лекциями на тему… “Ни слова о простоте”.

Или об обсценной лексике, к примеру.

Тогда, глядишь, и удержишься на гребне волны.

И что интересного может быть в текстах (настаиваю на этом определении: у них тексты, это у нас стихи да проза), где нет накала, где никого не насилуют, не убивают, где не “экшен”.

А если и убивают, то как-то не эффектно, как в “Лёгком дыхании”, например, или в “Драме на охоте”.

И даже Лев Николаевич со своим Позднышевым не впечатляет.

Как прикажете читать Бунина, Шмелёва, Лескова.

Как Друнину постичь.

Кругом простота, как в той хате у Сиркив.

Как страшно быть. А не быть    ещё страшнее.

Поговорка выплывает из прошлого, утверждающая, что простота хуже воровства.

И другая плывёт вослед: на всякого мудреца довольно простоты..

Запуталась.

Как сложно просто быть.

 

* * * *

 

И о попугаях…

Попугаи шли в мои сны тучными стадами и с такой интенсивностью, что я начала искать причину их нашествия наяву.

Мечты приручить серенького умника жако или красавца ара у меня отродясь не бывало.

Из всех знакомых попугаев запомнилась девушка Катарита, нежный шёпот которой раздавался за забором нашего дворика на Косвенной.

Вскоре хозяева попугаихи уехали на неделю и ввиду моего упоения её шёпотом с хрипотцой, видимо, попросили приютить Катариту на время своего отсутствия.

Более крикливого, склочного и неряшливого существа я в жизни не встречала. Неделя показалась месяцем.

С тех пор я если и восхищалась чьими-то питомцами, то старалась делать это тихонько, дабы не спровоцировать повторение ситуации.

Пространство, оно такое. Пищишь от восторга, глаза закатываешь, да ещё проговариваешь сакраментальное «мнебтакую»? Получи. И не жалуйся потом, что ты, конечно, хотела, но не так и не то. Осторожнее со своими желаниями, они имеют обыкновение сбываться.

Ещё один мой знакомец – огромный ара, живший в зоомагазине неподалёку.

Путь мой частенько лежал мимо этого магазинчика, и всякий раз я останавливалась. Он, видимо, это прекрасно знал, и завидев меня на тротуаре, начинал выделывать чудеса птичьей акробатики и пластики.

Словом, это был настоящий театр одного… попугая.

Он вытягивал прекрасные свои крылья, раскрывая оперение, и передо мной возникала ярчайшая палитра. Он сворачивал изумрудную свою голову набок, да так, что рассматривал меня снизу, и клюв его внушал мне отвращение, смешанное с восхищением и страхом: человеческий череп такой клювик проломил бы с первой поклёвки – без сомнений.

– Он Вас узнаёт, – улыбались девочки-продавцы, – не хотите ли приобрести? Похоже, что Вы ему нравитесь.

– У меня кот, – с испугом отвечала я, – он же его покусает.

– Кто кого покусает? Вы видели этот клюв?

– Да, конечно…, – бормотала я что-то невразумительное в ответ и уходила, сославшись на то, что спешу, под тяжестью прицельного взгляда всевидящего и всепонимающего птичьего ока.

– Бежишь? – вопрошал он, отчаянно молотя роскошным бирюзовым хвостом по стеклу. Скорлупа от кешью и миндаля летела во все стороны и оседала плотным слоем на широченном подоконнике.

– У меня дела, – вполголоса мямлила я.

– Знаю я твои дела, – усмехался попугай, выворачивая голову так, что покупатели спешили поскорее покинуть магазинчик. – От меня бежишь. Боишься…

– Что я с тобой делать буду, – не выдержала я однажды. – Ты же больше собаки – вон какой здоровый. И кешью ешь, будто простые семечки. Не напасёшься на тебя.

– О…и не стыдно? Я бы тебя охранял. Повсюду бы с тобой ходил.

– Это как? На поводке?

– Попугаи на поводке не ходят. На плече. Ни одна сволочь к тебе близко даже подойти не смела бы.

– Ой, ладно… Тоже мне, вodyguard.

– Как знаешь…

И отвернулся, давая понять, что аудиенция окончена.

Через несколько дней он исчез.

Вероятно, купили.

Мысленно пожелав ему хорошего дома, чуть расстроилась: не успела попрощаться.

Интересно, кто его купил. Выгуливают ли его на плече, кормят ли кешью и миндалём?

Вчера, возвращаясь домой, мы мило беседовали о птицах, и вдруг… я вздрогнула от увиденного и остановилась.

– Мама, ты стоишь посреди мостовой…

Сын настойчиво тащил меня с проезжей части на тротуар, а я смотрела на идущую невдалеке женщину с огромным попугаем на плече.

– Неужели это ты?

Тишина в ответ. Только взгляд, насмешливый и снисходительный.

Как после изрядной порции кешью на завтрак.

 

 

* * * *

 

29.11.2016

 

Солнечное утро за окном чуть притупило странное ощущение темноты, но вскоре оно вернулось и сгустилось у виска, близко-близко.

Зажгла свечу, повинуясь какому-то внутреннему зову.

Подумалось о странностях собственной незнакомки-души, которой стало вдруг темно солнечным ноябрьским утром. А ещё говорят, что чужая душа – потёмки.

Мысль мелькнула и исчезла, а я долго не могла оторвать взгляд от живого лепестка свечи.

Дневная суета захватила, захлестнула, заставила плыть в направлении, которое актуально и жизненно важно именно сейчас.

Здесь и сейчас.

И лишь печальная новость вернула в сегодняшнее утро, и стало понятным ощущение темноты, и интуитивное желание зажечь свечу стало осознанным и обрело печальную причину: не стало Руты Максовны Марьяш.

Дорогая моя Рута…

Как прожить и пережить весть о том, что Вы покинули наш странный мир.

Не прощаюсь с Вами, потому что Вы со мной и во мне.

В стихах, в прозе, в сердце и в душе.

Память о Вас светла, как тонкий лепесток свечи, на который смотрю сейчас, смотрю и не верю в то, что пишу.

Лёгкой дороги Вам.

Спасибо, что были.

 

* * * *

 

Лучшее моё «стихотворение»…

Я редко говорю о нём, и ещё реже пишу. Вчерашний случай не исключение и не повод. Просто хочется сказать «спасибо». Спасибо, что он есть и есть у меня, у нас. Он мудрее меня. Старше. Выше. Беззащитнее.

Мы возвращались с «кругов своя».

Всего лишь «кодовое» название маршрута для пеших прогулок, совершаемых в то время, когда я болею. Вокруг нашего квартала, если уж совсем точно.

Холодный, пронизывающий вся и всё насквозь ветер разогнал прохожих с улицы. Впереди – “дама с собачкой”, отнюдь не чеховского облика. Навстречу – несколько студенток, беспечных, звонких…

Закон о стипендиях их ещё не коснулся, видимо.

А может и не коснётся вовсе.

Дай-то Б-г.

Молодой человек в чёрной курточке торопливо вышел из магазина и прошёл мимо, поднимая на ходу воротник.

Идём, не спеша, и говорим. Мы всегда говорим, когда выпадает возможность. И вдруг сын срывается, опережая даму и её собачку, поднимает что-то с асфальта и так же быстро догоняет молодого человека, который уже успел дойти до светофора на перекрёстке.

Останавливаюсь. Жду.

– Он деньги выронил. Я увидел. Догнал и вернул…

Молча прижимаюсь к его плечу, и слышу совсем близко шамкающее дребезжание:

– Перебил мне всё, перебил. Кабы не ты – мне бы досталось. Да ладно бы себе взял, так нет же. Сильно правильный…Погоди, вот на пенсию выйдешь, узнаешь. А мне к пенсии сейчас не помешало бы.

– В следующий раз.

Славка шутливо кланяется старушке, и мы уходим, уже не слушая, что она там дребезжит нам вслед.

Поступок?

Норма.

Он, смеясь, рассказывает мне о своём любимом преподавателе, и том, что понятие «норма» весьма и весьма относительно.

Окончив первый курс университета, и сдав все необходимые зачёты и экзамены, она распрощалась с однокурсницей до осени.

– А отмечать будете? Что тебе подарят? – спросила подружка. – Мне мои стол накрывают, подарки приготовили…

Девушка в недоумении пришла домой и задала вопрос о подарках папе.

– Отмечать что? – Папа задумчиво пыхнул трубочкой и вернулся к книге, над которой работал.

– Окончание первого курса.

– Не вижу повода. В нашей семье высшее образование – норма.

Оставшийся путь молчим.

Каждый – о своём.

Я – о “лучшем из своих стихотворений”    о сыне.

Он о предстоящем экзамене, вероятно.

 

* * * *

 

Предновогоднее. Несуетное…

 

Новый год превратился в календарный день – не более.

Искусственно нагнетаемое веселье, заблаговременно подогретое скидками и распродажами и алкоголем, быстро улетучивается, не освещая и не согревая, как должно бы освещать и согревать празднику настоящему.

Карнавальные костюмы и маски можно купить в любом супермаркете, ёлку и ёлочные игрушки – там же – горы разноцветного пластика ждут. Хочешь чего-то более экологичного, стильного, ручной работы так популярной нынче – пожалуйста. Только плати.

Соревнование кошельков. Кредитных карт. Спортивный азарт такой: не выше, сильнее и дальше, а дороже. Со спортом – кстати – та же самая беда. Купили парочку легионеров – будет хорошая игра, не купили – кто  вам виноват, что денег не хватило.

Стыдно быть неимущим нынче. Надо уметь иметь.

Психологи помогут настроиться на правильный курс имения.

Их программы и семинары нацелены на то, как стать успешным, богатым, первым. Не всегда счастливым, правда, но и это поправимо. Есть другие психологи и другие программы, которые помогут стать счастливым. В крайнем случае – заполучить успешных, богатых, первых..

Если же и после всех этих практик, семинаров и прочей чепухи вам не светит успех, то…

Таблички с надписью «неудачник» вешаются бесплатно. Ярлыки подобного рода сейчас весьма актуальны. Надо соответствовать той либо иной касте, категории, надо вовремя примкнуть к нужным людям, занять свою нишу, своё место в …стойле, извините. Не вписываешься – плохи твои дела, ты –  асоциальный элемент. Одиночка.

О том, что мы все одиночки, сколь бы хорошо и долго не играли в игры, навязанные социумом, психологи умалчивают.

«Желаю, чтобы все…» – это для спящих. Для пробуждающихся одиночество – открытие, и не из приятных. Для пробудившихся – норма. Как и собственная индивидуальность, невписываемость в уготовленные рамки, стойла и ниши. Для них существует другая реальность. Реальность, в которой можно просто быть. Не для демонстративных забегов за…(выберите нужное), просто быть.

Стать можно кем угодно. Куда труднее таким оставаться впоследствии. Чтобы просто быть.

Это как с лишним весом, который очень легко сбросить. Но трудно удержать.

 

* * * *

 

Предновогодняя суета из далёкого моего детства даже отдалённо не напоминает суету нынешнюю, суть её та же, но…– совсем иная. Купить, подписать и отправить открытки друзьям, родственникам и знакомым – целый ритуал, священнодействие, которое сегодня многим покажется бессмысленной и напрасной тратой времени.

А тогда… Тогда нужно было всё успеть.

Вырезать много-много разновеликих ажурных снежинок, достать со шкафа круглую высокую коробку с ёлочными игрушками, бережно переложенными папиросной бумагой, пересмотреть все – не разбилась ли какая. Разбитую сохранить – она-то, как правило, и была целью этих пересмотров. Домашняя суета перетекала в школьную, где на огромных листах ватмана делались праздничные стенгазеты, для которых каждый класс придумывал свои сюжеты и использовал свои маленькие хитрости в оформлении, делались заранее, недели за три до школьного бала-маскарада.

Клубы морозного воздуха извлекали из обычного синего карандаша, наструганного в пыль лезвием. Пыль растиралась аккуратненько по кругу… И вуаля. Нужный фон и морозное настроение – созданы.

Мерцание инея создавали из битых елочных игрушек. Тогда они делались из стекла, и вот здесь находила применение та самая, разбитая игрушка. Ну а если за целый год ни одной разбитой –  нужно было набраться смелости и хотя бы одну принести в жертву – разбить, осколки растолочь, смазать клеем те места, которые должны сиять,  посыпать стеклянной пылью, не дыша. Через некоторое время стряхнуть.

Снег…Снегом была вата. Снежинки вязали крючком из обычных «катушечных» белых ниток, вырезали из белой и цветной бумаги,  из неё же делали фонарики, гирлянды, и лишь только карнавальные маски и полумаски вырезали из бархатной, чёрной, тёмно-синей, бордо.

В серебряную, тонко звенящую фольгу, прятали грецкие орехи. Пекли печеньица-ёлочки, расписывали белой глазурью. Всё это вешалось на ёлку, вперемешку с игрушками, а потом съедалось, конечно же. Впрочем, иногда случалось найти пару орешков, оставшихся от прошлогоднего праздника.

И всё ярче и ярче разгоралось ожидание чуда, и оно было праздничнее самого праздника.

Излюбленные сюжеты новогодних открыток того времени –  серебряный шар на пушистой еловой лапе с шишками, Спасская башня с часами, на которых до полуночи –  пять минут, Дед Мороз и Снегурка, семейка снеговиков с морковными носиками и угольками вместо глаз.

Сейчас эти открытки можно встретить на блошиных рынках, и на сайтах коллекционеров. Продают кто поштучно, кто оптом – вместе с альбомом. На каждой поздравление и пожелания счастья и здоровья, и адреса, адреса, адреса… Неужели никого из адресатов не осталось в живых? Где эти люди, и почему потомки их столь легкомысленны и легковесны. Впрочем, открытки – это ещё не самое печальное, на блошиных рынках можно купить целые семейные фотоархивы.

Что осталось сегодняшним детям от таинства, от сказки, которую ждут и в которую верят и сегодня. И не только дети, но и взрослые.

 

– Тебя послушать, так всё хорошо было тогда…,  – скептически улыбается давняя знакомая.

 – Было хорошо,  – киваю я.

 – Но ведь не было ничего, вспомни. Колбасы не было, сыра, одежды нормальной не было… Даже тех мандаринов не было, и только по новый год и можно было купить. А у тебя просто счастье какое-то.

 – Именно так. Счастье. Которое от колбасы не зависит и в колбасе не измеряется. А те мандарины к новому году я и сегодня помню. Запах у них особенный. Запах ожидания чуда. И счастья.

 

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Людмила Шарга

Людмила Шарга (Южнорусский Союз Писателей) Поэт, прозаик, публицист. Родилась в России. Живёт и работает в Одессе. В настоящее время возглавляет отдел поэзии в литературно-художественном журнале «Южное Сияние». Журнал основан в 2011 году и является официальным печатным органом Южнорусского Союза Писателей. Редактор сайта, основатель и ведущая творческой гостиной «Diligans». Публикации: в Одесской антологии поэзии «Кайнозойские Сумерки» (2008), в альманахах «Меценат и Мир. Одесские Страницы» (2008, Москва), «ЛитЭра» (Москва), «Свой вариант» (Луганск), «Провинция» (Запорожье), «ОМК» (Одесса), в журналах «Южное Сияние» (Одесса), «Дон» (Ростов-на-Дону), «Ренессанс» (Киев), «Арт-Шум» (Днепропетровск), «День и Ночь» (Красноярск), в газетах «Литературная газета» (Москва), «Литература и жизнь» (Киев), «Интеллигент», в интернет-журналах «Авророполис», «Гостиная», «45-я параллель», «Ликбез» и др. Автор сборников прозы и поэзии «Адамово Ребро» (2006), «На проталинах памяти» (2008), «Билет в осенний день» (2010), «Рукой подать...» (2011), «Повесть о падающих яблоках» (2013), «Яблоневые сны» (2014), «Ночной сюжет новостей» (2015), «Невыдуманные рассказы о настоящем» (2017).

9 Responses to “Людмила ШАРГА. Одесские записки. Осень-зима”

  1. avatar Галина says:

    Поклон до земли, Людочка. Счастье – это не колбаса, не земные блвгв. И даже не отношения. Счастье – это ощущение.

    • avatar Людмила says:

      Именно так, Галочка.
      А ещё мне Ларочка сегодня написала в комментарии, что счастье, оно всегда внутри.
      И никакой внешней иллюминацией не подсветить.
      Спасибо, я рада нашему единодушию.

  2. avatar Александр Фишер says:

    Если счастье — это ощущение, то несчастье — отсутствие оных? Думаю, что всё не так просто.
    Как говаривал небезызвестный Штирлиц, лучше запоминается последнее. Психологически это верно. Но в данном случае мне запомнилась первая запись об умершей кошке, прожившей рядом и вместе с автором 21 год — неверочтно долго для этих маленьких зверьков, так сильно от нас зависящих и, в то же время, всё ещё “ходящих сами по себе”. Щемящий рассказ. Наша знакомая живёт одна и кроме любимой кошки у неё в квартире никого нет. Недавно эта тоже очень старенькая любимица сильно заболела (зубы!), но хозяйка наотрез отказалась усыплять бедную свою подругу, выложила $1500 ветеринару и спасла-таки её.
    Я всю жизнь очень люблю кошек, но они у меня не приживались. В детсве, помню, наша Мурка родила 2-х котят и пропала. Я нашел её, на пустыре, мёртвой, с камнем у головы. Выкармливал котят из соски; один выжил, другой умер. Выживший Франтик через месяц попал под машину прямо у нашего порога. Все мои питомцы в Харькове и Москве тоже ушли не по своей воле, так что в Нью-Йорке я “завязал”.

    “Не стало зрительного зала, стен, арочных оконных сводов, крыши: не стало ничего и никого.” — захотелось перечитать Булгакова…

    Да и всё остальное очень нешуточно затрагивает душу, даже самодовольный попугай…

    Спасибо автору, спасибо большое!

    • avatar Людмила says:

      И несчастье из области оных. Способность сопереживать, радоваться, страдать, чувствовать – одним словом.
      Благодарю Вас, Саша, за такой отзыв. Вы очень вдумчивый читатель, что особенно ценно и важно для меня. Кошки – существа непонятые нами до конца, “сами по себе”, всё верно. Живут они рядом с нами, пытаются сделать нас чище и лучше, и иногда у них это получается. А иногда происходят вот такие печальные истории как та, о которой Вы рассказали.
      Булгаков – один из любимейших моих писателей. 🙂

      • avatar Александр Фишер says:

        Спасибо, Людмила, спасибо большое.
        Хочу поделиться обнаруженной мною “перекличкой” между Вашими мыслями о природе новогодних праздников (“Новый год превратился в календарный день – не более…”) и стихотворением, которое Любовь Наумовна Маляренко написала к Новому 1947-му(!) году:

        Новый Год крадется, льстиво
        Сея ложные надежды.
        Что ни год, одни и те же
        Новогодние мотивы.
        Вновь вздохнет Земля больная,
        И, поверив вечной сказке,
        Снова люди не узнают
        Старый Год под новой маской.
        И над радужною дымкой
        Поздравлений и пророчеств
        Время звоном полуночным
        Рассмеётся невидимкой…

        • avatar Людмила says:

          Спасибо, очень близкий взгляд. Почти мой.

        • avatar Яков Нижник says:

          Здравствуйте!
          А откуда Вы взяли такие чудные стихи?
          Любовь Наумовна была моим учителем по литературе и недавно (26 октября 2023) ушла от всех нас в возрасте 93 лет.
          И мне очень любопытно узнать про источник.
          Спасибо!

  3. Поздравляю Вас, Людмила, с замечательной публикацией! Сегодня к полудню дочитал до конца – теперь погружён в Ваши “сны наяву”!
    С теплом,
    Слава

Оставьте комментарий