Игорь ПОТОЦКИЙ. Из памяти…

    Детство и отрочество я провел в городе Бикине – на стыке Хабаровского и Приморского края. Вернее, в Восточном городке – военном гарнизоне, где отец был начальником отделения военного госпиталя. Он окончил Второй киевский медин, учился в одной группе с поэтом Иваном Елагиным, который во время войны эмигрировал в Германию, а потом в США. Отец дружил с Елагиным и часто мне читал его ранние стихи. Мой отец Иосиф любил поэзию, писал стихи на идише и посещал литературную студию Миколы Бажана, куда его привел Иван Елагин. Часто по вечерам он читал вслух стихи Бориса Пастернака, Генриха Гейне, Бориса Корнилова, Иосифа Уткина, Эдуарда Багрицкого, Евгения Евтушенко и Беллы Ахмадулиной. Вкус к стихам у него был безупречным.

Из писателей тогда я больше всего любил Марка Твена, Валентина Катаева, Вальтера Скотта, Джека Лондона, Ивана Ефремова, Вениамина Каверина, Даниэля Дефо, Редьярда Киплинга, Аркадия Гайдара. Моим любимым произведением была пушкинская “Капитанская дочка”.

Все мои прозаические опыты в десять-одиннадцать-двенадцать лет заканчивались полным фиаско. Спустя годы, я прочитал романы и рассказы Саши Соколова и подумал, что именно этот писатель смог воплотить в своем стиле то, к чему я стремился в детстве.

Я начал рано импровизировать – в десять лет. Строчки складывались легко. Первый несуразный стишок я написал в восемь лет. До сих пор его помню:

Класс хороший у нас –

много дружных ребят.

Ходят вместе в кино,

убирают класс,

учатся хорошо.

Новая смена растет,

новая смена идет,

чтоб в Коммунизме жить,

чтоб Коммунизм возводить.

 

Моя первая учительница Александра Севастьяновна Севастьянова сказала:

– У тебя есть ритм, но надо писать лучше. И, пожалуйста, рифмуй все строчки и избегай глагольных рифм.

А я, дурак, был уверен, что она меня похвалит. Впрочем, и моему отцу Иосифу мой стишок не понравился.

Он сказал:

– Фу-ты-ну-ты! У тебя получилась газетно-лобовая лирика.

Только через два года, в тринадцать лет, я написал свое первое удачное детское стихотворение. О звездах.

 

 

Говорят, что это просто –

сосчитать на небе звезды.

Мы считали две недели –

сосчитали еле-еле.

Только нам не повезло –

не запомнили число.

 

 

Этот стишок потом печатали в детских журналах “Мурзилка”, “Наш Филиппок”, “Солнечный заяц” и других изданиях.

Помню, мы бродили с моим другом Володей Остапчиком по вечернему гарнизону. И вдруг на небе проступили большие осенние звезды.

– Что тебе хочется? – спросил меня Володя.

– Написать стихотворение, – признался я.

– Напиши о звездах, – подсказал мне Володя.

Две первые строчки пришли сразу, а над другими я промучался почти всю ночь, но утром прочитал его Остапчику.

– Годится, – сказал мой друг, – но Пушкин все равно писал лучше тебя. Я спорить не стал.

А вот первое “взрослое” настоящее стихотворение я написал в пятнадцать лет. Я писал в классе сочинение на свободную тему. О смысле жизни. И снова легко возникла первая строчка: “Уходят годы – так уходят гости”. За окнами выла метель – буйная, дальневосточная, падал снег. Мне казалось, что я у доски. Пишу стихотворение. Вернее, импровизирую его, как Адам Мицкевич или Эдуард Багрицкий. Отец мне неоднократно повторял, что стихи должны рождаться на интуиции и быть неожиданными для автора. Чудеса всегда происходят с нами, когда их не ждешь. Вот и это стихотворение проявилось на бумаге за десять минут:

 

Уходят годы – так уходят гости

и говорят спокойные слова.

На улице  снег рассыпает горсти,

вмиг у тебя седеет голова.

С друзьями  было хорошо и просто.

В квартире пусто – ты не торопись.

Но неужели так – случайным гостем –

приходит и уходит наша жизнь.

 

Потом в Бикинский погранотряд приехал Константин Михайлович Симонов. Я был на его выступлении. Мне тогда очень нравились его стихи. О войне и о любви. Я часто повторял про себя: “Вы, в похожей на Мадрид Одессе, пожелайте счастья москвичам”. Наверное, потому что я родился в Одессе. Потом мне было страшно к нему подойти, но я пересилил свой страх. Я сказал, что я родился в Одессе.

– Это здорово! – сказал Симонов. – В этом городе все мальчики и юноши бредят морем, играют на скрипке и пишут стихи. Прочти мне свое стихотвореение.

И я прочитал о годах, которые уходят, как гости.

– Я в твоем возрасте писал хуже, – сказал Константин Михайлович. Я ему не поверил. – Только не бросай писать, а получится или не получится из тебя поэт – покажет время.

Так что мне повезло, что меня в детстве похвалил мой кумир. В 25 лет я написал стихотворение, посвященное К. М. Симонову:

 

В том маленьком Восточном городке

вдруг Симонов внезапно появился

и долго на него народ дивился,

как будто ледоходу на реке.

А Константин Михалыч речь держал

о том и сем, и байки фронтовые

легко и смачно он передавал,

как будто раздавал нам чаевые.

Он стал стихи читать. Его глаза

зажглись, как молнии, на полчаса,

потом они потухли и пропали,

хоть очень долго им рукоплескали.

Потом полковник Н. от городка

речь произнес, и больно коротка

та речь была – речушка обмелела,

а Симонов вздохнул: – Не в этом дело!

А то, что он меня благословил,

себе в заслугу это я не ставил,

хоть я тогда не знал гвардейских правил,

но осознал, что он слегка лукавил

и просто мне прощенье подарил.

 

 

    Детство и отрочество я провел в городе Бикине – на стыке Хабаровского и Приморского края. Вернее, в Восточном городке – военном гарнизоне, где отец был начальником отделения военного госпиталя. Он окончил Второй киевский медин, учился в одной группе с поэтом Иваном Елагиным, который во время войны эмигрировал в Германию, а потом в США. Отец дружил с Елагиным и часто мне читал его ранние стихи. Мой отец Иосиф любил поэзию, писал стихи на идише и посещал литературную студию Миколы Бажана, куда его привел Иван Елагин. Часто по вечерам он читал вслух стихи Бориса Пастернака, Генриха Гейне, Бориса Корнилова, Иосифа Уткина, Эдуарда Багрицкого, Евгения Евтушенко и Беллы Ахмадулиной. Вкус к стихам у него был безупречным.

Из писателей тогда я больше всего любил Марка Твена, Валентина Катаева, Вальтера Скотта, Джека Лондона, Ивана Ефремова, Вениамина Каверина, Даниэля Дефо, Редьярда Киплинга, Аркадия Гайдара. Моим любимым произведением была пушкинская “Капитанская дочка”.

Все мои прозаические опыты в десять-одиннадцать-двенадцать лет заканчивались полным фиаско. Спустя годы, я прочитал романы и рассказы Саши Соколова и подумал, что именно этот писатель смог воплотить в своем стиле то, к чему я стремился в детстве.

Я начал рано импровизировать – в десять лет. Строчки складывались легко. Первый несуразный стишок я написал в восемь лет. До сих пор его помню:

Класс хороший у нас –

много дружных ребят.

Ходят вместе в кино,

убирают класс,

учатся хорошо.

Новая смена растет,

новая смена идет,

чтоб в Коммунизме жить,

чтоб Коммунизм возводить.

 

Моя первая учительница Александра Севастьяновна Севастьянова сказала:

– У тебя есть ритм, но надо писать лучше. И, пожалуйста, рифмуй все строчки и избегай глагольных рифм.

А я, дурак, был уверен, что она меня похвалит. Впрочем, и моему отцу Иосифу мой стишок не понравился.

Он сказал:

– Фу-ты-ну-ты! У тебя получилась газетно-лобовая лирика.

Только через два года, в тринадцать лет, я написал свое первое удачное детское стихотворение. О звездах.

 

 

Говорят, что это просто –

сосчитать на небе звезды.

Мы считали две недели –

сосчитали еле-еле.

Только нам не повезло –

не запомнили число.

 

 

Этот стишок потом печатали в детских журналах “Мурзилка”, “Наш Филиппок”, “Солнечный заяц” и других изданиях.

Помню, мы бродили с моим другом Володей Остапчиком по вечернему гарнизону. И вдруг на небе проступили большие осенние звезды.

– Что тебе хочется? – спросил меня Володя.

– Написать стихотворение, – признался я.

– Напиши о звездах, – подсказал мне Володя.

Две первые строчки пришли сразу, а над другими я промучался почти всю ночь, но утром прочитал его Остапчику.

– Годится, – сказал мой друг, – но Пушкин все равно писал лучше тебя. Я спорить не стал.

А вот первое “взрослое” настоящее стихотворение я написал в пятнадцать лет. Я писал в классе сочинение на свободную тему. О смысле жизни. И снова легко возникла первая строчка: “Уходят годы – так уходят гости”. За окнами выла метель – буйная, дальневосточная, падал снег. Мне казалось, что я у доски. Пишу стихотворение. Вернее, импровизирую его, как Адам Мицкевич или Эдуард Багрицкий. Отец мне неоднократно повторял, что стихи должны рождаться на интуиции и быть неожиданными для автора. Чудеса всегда происходят с нами, когда их не ждешь. Вот и это стихотворение проявилось на бумаге за десять минут:

 

Уходят годы – так уходят гости

и говорят спокойные слова.

На улице  снег рассыпает горсти,

вмиг у тебя седеет голова.

С друзьями  было хорошо и просто.

В квартире пусто – ты не торопись.

Но неужели так – случайным гостем –

приходит и уходит наша жизнь.

 

Потом в Бикинский погранотряд приехал Константин Михайлович Симонов. Я был на его выступлении. Мне тогда очень нравились его стихи. О войне и о любви. Я часто повторял про себя: “Вы, в похожей на Мадрид Одессе, пожелайте счастья москвичам”. Наверное, потому что я родился в Одессе. Потом мне было страшно к нему подойти, но я пересилил свой страх. Я сказал, что я родился в Одессе.

– Это здорово! – сказал Симонов. – В этом городе все мальчики и юноши бредят морем, играют на скрипке и пишут стихи. Прочти мне свое стихотвореение.

И я прочитал о годах, которые уходят, как гости.

– Я в твоем возрасте писал хуже, – сказал Константин Михайлович. Я ему не поверил. – Только не бросай писать, а получится или не получится из тебя поэт – покажет время.

Так что мне повезло, что меня в детстве похвалил мой кумир. В 25 лет я написал стихотворение, посвященное К. М. Симонову:

 

В том маленьком Восточном городке

вдруг Симонов внезапно появился

и долго на него народ дивился,

как будто ледоходу на реке.

А Константин Михалыч речь держал

о том и сем, и байки фронтовые

легко и смачно он передавал,

как будто раздавал нам чаевые.

Он стал стихи читать. Его глаза

зажглись, как молнии, на полчаса,

потом они потухли и пропали,

хоть очень долго им рукоплескали.

Потом полковник Н. от городка

речь произнес, и больно коротка

та речь была – речушка обмелела,

а Симонов вздохнул: – Не в этом дело!

А то, что он меня благословил,

себе в заслугу это я не ставил,

хоть я тогда не знал гвардейских правил,

но осознал, что он слегка лукавил

и просто мне прощенье подарил.