Вера ЗУБАРЕВА. Одесский трамвайчик
* * *
В бараке памяти светло.
На всякий век – своя причина.
Вот Город снегом занесло,
Но тайная горит лучина.
Зачем она? К чему она?
Всё злее рыщет соглядатай,
А истощённая луна
Лучится возрожденья датой.
И робкий снег исподтишка
Ершистую пускает блёстку,
И пробегает тень смешка
По ветреному перекрёстку.
И вот уже спешит отец –
Снег на ресницах, ёлка в санках,
Игра теней, и наконец –
Дом выплыл с царственной осанкой.
В нём печь с лепниной, тёмный блеск
Графитов с колдовским налётом,
И холод тёмных королевств
Попятится от них к воротам.
А угли будут ликовать,
По кафелю разлившись жаром,
И заколдовывать кровать,
Дышать в неё под одеяло.
И даже много лет спустя,
Они согреют зиму комнат,
Озноб окраин бытия
И тёмный мой опальный Город…
* * *
Одесса в оккупации. В оперном тишина
Исполняет реквием для позолоченных херувимов.
Билеты распроданы. Публика сожжена,
И пепел потоком движется мимо,
Останавливаясь на Куликовом, оседая в пыли,
Прилипая хлопьями к оброненной конфете…
И поднимаясь из могильной земли,
Гонит дальше его конвоир-ветер.
Чумка, кладбище, за ним тюрьма.
За тюрьмою тьма,
Позади – дома
Остывают комнатами пустыми.
Кружит пепел. И чтоб не сойти с ума,
Город шепчет своё имя.
Зажигаются окна. Акация пахнет острей.
Говор чужбины щёлкает затвором.
Свет уже за тридевять морей.
Только память о нём с городом.
– Одесса – odeca*, – доносится волн иврит.
В камере тучи – звезда накануне смерти
Смотрит в Чёрное море, горит.
Одесса в оккупации. Сорок третий…
________
* навеки (ивр.)
ОДЕССКИЙ ТРАМВАЙЧИК
Мы сели в одесский трамвайчик,
Нам было тогда по пути.
Пломбира подтаял стаканчик,
Весна начинала цвести,
Чирикали весело рельсы,
Народ пробивался в вагон,
И песню тебе, ах, Одесса,
Я пела с тобой в унисон.
И мне аплодировал стойко
Седой пенсионный партер,
Дарила конфеты галёрка,
И ставил кондуктор в пример.
А день становился взрослее,
Пил с вечером на посошок,
И где-то в тени на аллее
Дремал Куликовый ожог.
Катился трамвай мой под горку,
Колёса пластинок сломя,
Пустели партер и галёрка,
И в ночь из вагона лишь горько
Неслось: «Ах, Одесса моя…»
ПАМЯТНИКИ
1. Страница
Одесса моя, бегущая по волнам
В пламени заката, когда всем нам
Грезится такое, от чего вода
Закипает,
Дрожь накатывает на блаженство дач,
С поля катится футбольный мяч
В ров, где комариная орда
Бал свой правит.
Там дитя, зовущее из песков,
Тычется в поиске материнских сосков
В тёмный муравейник, откуда тленье
Сочится.
Так история с каждым говорит.
И в воде не тонет, и в огне не горит
Её страница.
2. Последнее видео
Памяти журналиста и музыканта
Дмитрия Иванова
Балансируя с камерой наперевес,
Он увидел близость земли и небес
И услышал их неразрывность
И в своей, и в пылающей рядом судьбе,
И снимал изнутри репортаж о себе,
Размышляя, взлететь или прыгнуть.
Возгорались птицы, кружился дым.
Этот город с утра ещё был родным.
Кто успел изменить регламент?
Он стоял, раскачиваясь в раме окна,
И осталась минута – всего одна –
До того, как его не станет.
3. Последний звонок
Памяти Александра Садовничего
Голос за кадром: «Откуда он?»
Лиц не видно. Тёмный фон.
Только руки и мобильный телефон
Над телом.
«Кто по паспорту?»
«Садовничий, Александр.
Одессит, украинец.»
Из темноты – в кадр:
«Мы устанавливаем личность убитого
Для дела.»
«Чем занимался?»
«Сейчас найдём…
Полковник в запасе.
Удостоверение при нём.»
«Глянь, это кто-то звонит на его мобильный!»
«Что будем делать?»
«Ничего. Пускай.
Теперь только могут звонить в рай.
Бери его данные и валяй
Из этой могилы.»
* * *
Над морем раскинулся Город-гулаг.
Беззвёздная ночь – его траурный флаг.
Его стережёт часовой без лица,
Без рода, без Матери, Сына, Отца.
И надзиратель с оползнем глаз
Шарит по улицам в сумрачный час.
Город отрезан, город в беде.
Спит бескозырка на чёрной воде.
Кто там под ней? Чернота? Пустота?
Город молчит. Неспроста, неспроста.
Ветра набат. Осыпается дом.
Город залёг на дно катакомб.
(из поэмы «Реквием по снегу»)
* * *
В бараке памяти светло.
На всякий век – своя причина.
Вот Город снегом занесло,
Но тайная горит лучина.
Зачем она? К чему она?
Всё злее рыщет соглядатай,
А истощённая луна
Лучится возрожденья датой.
И робкий снег исподтишка
Ершистую пускает блёстку,
И пробегает тень смешка
По ветреному перекрёстку.
И вот уже спешит отец –
Снег на ресницах, ёлка в санках,
Игра теней, и наконец –
Дом выплыл с царственной осанкой.
В нём печь с лепниной, тёмный блеск
Графитов с колдовским налётом,
И холод тёмных королевств
Попятится от них к воротам.
А угли будут ликовать,
По кафелю разлившись жаром,
И заколдовывать кровать,
Дышать в неё под одеяло.
И даже много лет спустя,
Они согреют зиму комнат,
Озноб окраин бытия
И тёмный мой опальный Город…
* * *
Одесса в оккупации. В оперном тишина
Исполняет реквием для позолоченных херувимов.
Билеты распроданы. Публика сожжена,
И пепел потоком движется мимо,
Останавливаясь на Куликовом, оседая в пыли,
Прилипая хлопьями к оброненной конфете…
И поднимаясь из могильной земли,
Гонит дальше его конвоир-ветер.
Чумка, кладбище, за ним тюрьма.
За тюрьмою тьма,
Позади – дома
Остывают комнатами пустыми.
Кружит пепел. И чтоб не сойти с ума,
Город шепчет своё имя.
Зажигаются окна. Акация пахнет острей.
Говор чужбины щёлкает затвором.
Свет уже за тридевять морей.
Только память о нём с городом.
– Одесса – odeca*, – доносится волн иврит.
В камере тучи – звезда накануне смерти
Смотрит в Чёрное море, горит.
Одесса в оккупации. Сорок третий…
________
* навеки (ивр.)
ОДЕССКИЙ ТРАМВАЙЧИК
Мы сели в одесский трамвайчик,
Нам было тогда по пути.
Пломбира подтаял стаканчик,
Весна начинала цвести,
Чирикали весело рельсы,
Народ пробивался в вагон,
И песню тебе, ах, Одесса,
Я пела с тобой в унисон.
И мне аплодировал стойко
Седой пенсионный партер,
Дарила конфеты галёрка,
И ставил кондуктор в пример.
А день становился взрослее,
Пил с вечером на посошок,
И где-то в тени на аллее
Дремал Куликовый ожог.
Катился трамвай мой под горку,
Колёса пластинок сломя,
Пустели партер и галёрка,
И в ночь из вагона лишь горько
Неслось: «Ах, Одесса моя…»
ПАМЯТНИКИ
1. Страница
Одесса моя, бегущая по волнам
В пламени заката, когда всем нам
Грезится такое, от чего вода
Закипает,
Дрожь накатывает на блаженство дач,
С поля катится футбольный мяч
В ров, где комариная орда
Бал свой правит.
Там дитя, зовущее из песков,
Тычется в поиске материнских сосков
В тёмный муравейник, откуда тленье
Сочится.
Так история с каждым говорит.
И в воде не тонет, и в огне не горит
Её страница.
2. Последнее видео
Памяти журналиста и музыканта
Дмитрия Иванова
Балансируя с камерой наперевес,
Он увидел близость земли и небес
И услышал их неразрывность
И в своей, и в пылающей рядом судьбе,
И снимал изнутри репортаж о себе,
Размышляя, взлететь или прыгнуть.
Возгорались птицы, кружился дым.
Этот город с утра ещё был родным.
Кто успел изменить регламент?
Он стоял, раскачиваясь в раме окна,
И осталась минута – всего одна –
До того, как его не станет.
3. Последний звонок
Памяти Александра Садовничего
Голос за кадром: «Откуда он?»
Лиц не видно. Тёмный фон.
Только руки и мобильный телефон
Над телом.
«Кто по паспорту?»
«Садовничий, Александр.
Одессит, украинец.»
Из темноты – в кадр:
«Мы устанавливаем личность убитого
Для дела.»
«Чем занимался?»
«Сейчас найдём…
Полковник в запасе.
Удостоверение при нём.»
«Глянь, это кто-то звонит на его мобильный!»
«Что будем делать?»
«Ничего. Пускай.
Теперь только могут звонить в рай.
Бери его данные и валяй
Из этой могилы.»
* * *
Над морем раскинулся Город-гулаг.
Беззвёздная ночь – его траурный флаг.
Его стережёт часовой без лица,
Без рода, без Матери, Сына, Отца.
И надзиратель с оползнем глаз
Шарит по улицам в сумрачный час.
Город отрезан, город в беде.
Спит бескозырка на чёрной воде.
Кто там под ней? Чернота? Пустота?
Город молчит. Неспроста, неспроста.
Ветра набат. Осыпается дом.
Город залёг на дно катакомб.
(из поэмы «Реквием по снегу»)