RSS RSS

ПЕСНИ С ВОСТОКА СТИХИ ПОЭТОВ РУССКОГО КИТАЯ (Первая волна эмиграции)

Ларисса Андерсен

 

* * * * *

Огоньки… огоньки… огоньки…

Перезвон… Озаренные лица…

Пламенеющий очерк руки

И склоненные к свету ресницы.

Ореол освещенных волос,

Приоткрытые губы немножко

И, застывшими каплями, воск

На твоих полудетских ладошках.

…Пробудился от вечного сна

И упал преграждающий камень…

Наверху, невидимкой, весна

В синеве проплывает над нами.

У складного поют алтаря,

Что в затерянном времени оном

«Смертью смерть победил». И земля

Нарастающим плещется звоном.

У плеча дорогой огонек,

И глаза озаренные верят:

Охраняет твой ласковый Бог

И сиротку, и птичку, и зверя.

Огоньки… огоньки… огоньки…

И мелькающий свет на ресницах…

Научи же меня без тоски

Успокоенным сердцем молиться.

Тамара Андреева

В ХРАМЕ МИ-СИН

Г. Д. Гребенщикову

Пейзаж китайский примитивно прост.

Тут верная жена нашла блаженство,

Чешуйчатый дракон свивает в кольца хвост

И тайных знаков страшно совершенство.

В одеждах длинных старец и монах,

Безмолвные, о чем-то грозно спорят;

Потоки золота в округлых облаках

Бросают свет на розовые горы.

И женщины, сгибая тонкий стан,

Храня торжественность на плоских лицах,

Следят, как медленно уходит караван

Нестройною и пестрой вереницей.

Харбин 1931

 

Алексей Ачаир

ХАНЬЧЖОУ

Как пчелы и осы, звенели, жужжали и скрипки, и лютни,

и ярко в цветах утопало, вздыхая в дремоте, Ханьчжоу.

И жизнь, что пред этим казалась оскаленных скал бесприютней,

цвела, распускаясь нарядно, и пышно, и сказочно ново.

И в зеркале вод отражались священные древние храмы.

Но вдруг отраженья скривились, в ребристые сморщились складки,

как будто под пламенным солнцем нахмурились древние ламы

да так и остались в морщинах… И несся мучительно сладкий

томительный запах курений от гнувшихся к водам глициний,

и ветра бесплотные руки меня заносили в нирвану.

И был только он, только купол, мечтательно плавный и синий,

укрывший отверстого сердца еще не зажившую рану,

и был только он — только отдых. И сон, и полет в беспредельность,

и скрипки, и лютни, и цитры, и радостный крик окарины,

и дрожь трепетавшего гонга, и млечность, и вечность, и цельность,

и — облачный ладан, и звезды, и — путь в поднебесье орлиный.

      14 февраля 1939

 

Мария Визи

 

* * * * *

Мне город твой не нужен темный,

мне страшно каменной стены.

Как огоньки болот, бездомны

мои блуждающие сны.

Мой путь лежит через туманы

и не ведет туда, где ты

глядишь на белые фонтаны

и грациозные мосты.

Такие сказки мне знакомы,

такая даль меня звала,

что даже ты в своих хоромах

меня согреть бы не могла.

Ведь я иду с печальной песней

от ласковых земных полей

затем, что знаю, нет чудесней

невидимой страны моей.

1928

 

Борис Волков

ДЫМНЫЙ СЛЕД

Да, ты прав. Мы в тумане, мы не знаем, не верим…

Догорают пожары. Искры гаснут. Темно.

Мы привыкли с тобой к ежедневным потерям.

Нам с тобой — все равно!

Наш кошмар неизменен: за уступом — уступы,

Уходящие в сумрак, и по ним мы идем.

Каждый шаг окровавлен. Эти бледные трупы,

Может быть, — чернозем.

«Быть ступенью для многих»… Даже в прежнем, любимом,

Мы не ищем защиты. Искры гаснут. Темно.

Мы с родимых пожарищ, мы пропитаны дымом…

Нам с тобой — все равно!

Кобэ, Япония

В КИТАЙСКОМ ПАВИЛЬОНЕ

Полюбил ее бродяга и повеса,

Дом которого — «Земля под небесами»…

Ах, «Колокольчики» — маленькая принцесса

С такими суженными азиатскими глазами!

Принцесса «Колокольчики» — еще совсем ребенок,

Ей не исполнилось четырнадцати весен,

И для нее, как говорит поэт: «Звонок Ветер,

перебирающий струны сосен».

Гадает месяц в воде отражением,

Говорят о счастье храмовой завесы складки:

Для принцессы «Колокольчики» — все полно значеньем

Какой-то жуткой и радостной загадки.

Как ребенка, но страстно и грубо

Принцессу «Колокольчики» берет на колени

И терзает поцелуем губы Марко

Поло — искатель приключений.

Сын расы — новой и полнокровной,

Не дающий, но взять всегда готовый, —

Для него столетья поступью ровной

Не проходят: «День его — день новый»…

Смуглую грудь прикрывает она руками,

Но разве оттолкнуть его — в ее власти?

…И на Марко Поло глядят суженными глазами

Тысячелетья и провалы иной страсти.

 

Фаина Дмитриева

 

НЕОНОВЫЙ СНЕГ

 

На голубом — причудливые блики,

Их отражения на встречных лицах.

Ты рядом, странно новый и двуликий,

И бархатные шепчутся ресницы.

И взгляд твой потемневший, незнакомый,

В нем заблудились золото и краски.

Ты не таким со мной бываешь дома,

Лицо как будто скрыто полумаской.

И все кругом, как сон… Фата-моргана.

На белом кружеве алеют маки.

Вдали маячат контуры экрана

И огненные вспыхивают знаки.

Идем в молчаньи… Снеговые волны

Потоком белым вырвались из плена.

И отсветом невидимого горна

На них блуждает розовая пена.

 

 

ЦИННИИ

 

За шторами сумрак таинственно синий.

    Ты тихо мечтаешь одна.

И звезды задумчивых бархатных цинний

    Неслышно грустят у окна.

И в памяти голос томительно нежный

    И лаской звенящий вопрос.

Упала на плечи волною небрежной

    Копна золотистых волос

И складки у платья, как белые крылья,

    Как бабочки, взятые в плен.

Ты гибкие руки, нежней белых лилий,

    Устало сплела у колен.

И кажется час этот бархатный, синий

   Обрывком далекого сна…

И звезды любимых мечтательных цинний

   Неслышно грустят у окна.

 

Леонид Ещин

 

ПРО МОСКВУ

 

В этой фанзе так душно и жарко.

А в дверях бесконечны моря,

Где развесилась пламенно-ярко

Пеленавшая запад заря.

Из уюта я вижу, как юно

От заката к нам волны бегут.

Паутинятся контуры шхуны

И певучий ее рангоут.

Вот закат, истлевая, увянет, —

Он от жара давно изнемог, —

И из опийной трубки потянет

Сладковатый и сизый дымок.

Этот кан и ханшинные чарки

Поплывут — расплываясь — вдали,

Там, где ткут вековечные Парки

Незатейливо судьбы мои.

«Ля-иль-лях», — муэдзин напевает

Над простором киргизских песков,

Попираемых вечером в мае

Эскадронами наших подков.

И опять, и опять это небо,

Как миража дразнящего страж.

Тянет красным в Москву, и в победу,

И к Кремлю, что давно уж не наш.

А когда, извиваясь на трубке,

Новый опийный ком зашипит,

Как в стекле представляется хрупком

Бесконечного города вид.

Там закат не багрян, а янтарен,

Если в пыль претворяется грязь

И от тысячи трубных испарин

От Ходынки до неба взвилась.

Как сейчас. Я стою на балконе

И молюсь, замирая, тебе,

Пресвятой и пречистой иконе,

Лика Божьего граду — Москве.

Ты — внизу. Я в кварталах Арбата,

Наверху, посреди балюстрад,

А шафранные пятна заката

Заливают лучами Арбат.

А поверх, расплывался медью,

Будто в ризах старинных икон,

Вечной благостью радостно вея,

Золотистый ко всенощной звон…

 

* * * * *

И опять в беспредельную синь

Побросали домов огоньки,

И опять вековечный аминь

Затянули на крышах коньки.

Флюгера затянули про жуть

Обессоненных битвой ночей,

Вторя им, синеватая муть

Замерцала огнями ярчей.

Синевы этой бархатней нет,

Я нежнее напева не слышал.

Хоть давно уж стихами испет

По затихнувшим в бархате крышам.

Все сильней и упорней напев,

Словно плещется в море ладья.

…Лишь закончив кровавый посев,

Запевают такие, как я,

Да и песня моя — не моя.

 

Марианна Колосова

ПИСЬМО В АМЕРИКУ

                               Русским эмигрантам

Через бездонный океан

Из сердца нити протяну я,

И вам в сияньи чуждых стран

Напомню я страну родную.

Быть может, очень хороши

И Сан-Франциско, и Канада,

Но вам, сознайтесь от души.

Ведь все-таки… Россию надо!

Я знаю, вас не удивишь

И небоскребами Нью-Йорка.

Под сводами нерусских крыш

Бывает больно вам и горько…

И я, изгнанница, как вы,

Пишу письмо вам из Китая,

Но здесь слышнее звон Москвы,

Виднее зорька золотая.

Я все, что можно, расскажу,

На строки алой кровью брызну!

Быть может, голову сложу

Я за страдалицу-отчизну!

Но вам хочу напомнить я

О тюрьмах, пытках и расстрелах.

В России русским нет житья

От палачей остервенелых…

Спрошу я каждого из вас

Двумя словами только: «Кто ты?»

Ведь Русскому нельзя сейчас

Уйти от жертвенной работы…

Меня поймете вы без слов.

Я здесь из чуждого Китая —

Считаю выстрелы врагов

И наши выстрелы считаю!

Через бездонный океан

Из сердца нити протяну я —

И вам под небом чуждых стран

Напоминаю Русь родную!

 

Ирина Лесная

 

ПОЕЗДА

 

В жизни всюду встречи и дороги,

Всюду — путевые огоньки…

Что-то мнится, как сигнал тревоги,

Радости нежданной иль тоски.

Вспыхнет небо звездными огнями,

А луна над степью, как опал.

Хорошо такими вечерами

Выйти на темнеющий вокзал

И стоять подолгу на перроне,

Слушать, как рокочут провода,

И следить, как в грохоте и звоне

Пролетают мимо поезда.

В дали… в неизвестность… к новым странам,

К песням моря, к шуму городов,

К золоту пустынь и к их обманам,

К белым снам заснеженных хребтов,

К островам, где женщины — сирены,

К тишине задумчивых лагун,

Где внимают мраморные стены

Всплескам весел и звучанью струн.

Божий мир далек и неизвестен…

Поезда летят в ночную синь.

Я одна… И нет ни слов, ни песен,

Ни сирен, ни замков, ни пустынь.

Хорошо и грустно на перроне —

Жалуются миру провода…

А вверху горит на звездном фоне

Все приветней яркая звезда.

 

Арсений Несмелов

СТИХИ О ХАРБИНЕ

Милый город, горд и строен,

Будет день такой,

Что не вспомнят, что построен

Русской ты рукой.

Пусть удел подобный горек,

Не опустим глаз:

Вспомяни, старик историк,

Вспомяни о нас.

Ты забытое отыщешь,

Впишешь в скорбный лист,

Да на русское кладбище

Забежит турист.

Он возьмет с собой словарик

Надписи читать…

Так погаснет наш фонарик,

Утомясь мерцать!

ЭПИТАФИЯ

О, да, я была гетерой!

О, да, я была блудницей!

Жила я водной из улиц

На западной стороне…

Когда я кордакс плясала —

Мужчины менялись в лицах,

Кусали женщины губы

И перстни бросали мне…

Про мой синеватый пеплум,

Следы от моих сандалий

И голос, что был то нежен

Или по-мужскому груб, —

Теперь вы слышите в песнях,

Которых много слагали

За мой поцелуй поэты —

За детскую жадность губ.

Раскопки Ольвии

 

Валерий Перелешин

 

ХУЦИНЬ

Чтоб накопить истому грустную,

Я выхожу в ночную синь,

Вдали заслыша неискусную

И безутешную хуцинь.

Простая скрипка деревянная

И варварский ее смычок —

Но это боль почти желанная,

Свисток разлуки и дымок.

И больше: грусть начальной осени.

Сверчки, и кудри хризантем,

И листопад, и в смутной просини

Холма сиреневатый шлем.

Кто дальний, на плечо округлое

Хуцинь послушную склоня,

Рукою хрупкою и смуглою

Волнует скрипку — и меня?

Так сердце легкое изменится:

Я слез невидимых напьюсь

И с музой, благодарной пленницей,

Чужой печалью поделюсь.

10 августа 1943

 

Михаил Щербаков

НЕИЗВЕСТНОСТЬ

Арсению Несмелову

Упрямо винт сверлит пучины,

В каюте сухо и тепло,

А рядом пенные вершины

Бьют в борт и в толстое стекло.

Еще этап, еще потери,

А думал — нечего терять!

О, сердце бедное, в безверьи

Ты вновь обречено стучать…

Ушсса дом манил во мраке,

И Пенелопа за станком, —

Мы, Одиссеи без Итаки,

Каким прельстимся маяком?

Не все равно ли, где оставить

След мимолетный корабля:

В коралловых морях истаять,

Иль резать льдистые поля?

Нам каждый берег будет чуждым,

Ненужной каждая земля,

Пока под облаком жемчужным

Не заблестят кресты Кремля!

Желтое море, 1922

 

Виктория Янковская

ОТ ОДНОГО КОСТРА

Кто мне раздвинул широкие скулы,

Бросил зигзаги из черных бровей?

В леность славянскую круто вогнулись

Злобность и скрытность восточных кровей.

Беженству рад, как дороге скитаний,

Любящий новь непоседливый дух:

Чувствую предка в себе, Чингисхана,

И устремляю в минувшее слух…

С ухом прокушенным конь иноходный

Мчится по Гоби душисто-сухой:

Раньше не знала бы этой свободы,

К возгласам крови была бы глухой!

Плоское звездное небо над нами;

Бледный костер поедает аргал;

Пахнет уставшими за день конями;

Воет в степи боязливый шакал.

Наш огонек замечают другие:

Вот подскакал любопытный монгол —

Черные космы и скулы тугие.

Делим свой вкусно кипящий котел.

Это — мой брат, разделенный веками,

Лег на кошму и запел в темноту.

Теплый аргал разгребаю руками —

Миги из жизни тихонько краду.

Из двадцати семь столетий откинув,

Вижу идущей себя по степи:

Неизгладимые в сердце картины —

Годы не могут их тьмой окропить…

Годы не могут отчерпать из крови

Влитую Азией в тело струю,

И над глазами раскосыми — брови

Часто чернеют в славянском краю.

1930

 

 

Публикацию подготовила Елена ДУБРОВИНА

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Елена Дубровина

Елена Дубровина — поэт, прозаик, эссеист, переводчик, литературовед. Родилась в Ленинграде. Уехала из России в конце семидесятых годов. Живет в пригороде Филадельфии, США. Является автором ряда книг поэзии и прозы на русском и английском языках, включая сборник статей «Силуэты» Составитель и переводчик антологии «Russian Poetry in Exile. 1917-1975. A Bilingual Anthology», а также составитель, автор вступительной статьи, комментариев и расширенного именного указателя к трехтомнику собрания сочинений Юрия Мандельштама («Юрий Мандельштам. Статьи и сочинения в 3-х томах». М: Изд-во ЮРАЙТ, 2018). В том же издательстве в 2020 г. вышла книга «Литература русской диаспоры. Пособие для ВУЗов». Ее стихи, проза и литературные эссе печатаются в различных русскоязычных и англоязычных периодических изданиях таких, как «Новый Журнал», «Грани», «Вопросы литературы», «Крещатик», «Гостиная», «Этажи». “World Audience,” “The Write Room,” “Black Fox Literary Journal,”, “Ginosco Literary Journal” и т.д. В течение десяти лет была в редакционной коллегии альманаха «Встречи». Является главным редактором американских журналов «Поэзия: Russian Poetry Past and Present» и «Зарубежная Россия: Russia Abroad Past and Present». Вела раздел «Культурно-историческая археология» в приложении к «Новому Журналу». Входит в редколлегию «Нового Журнала» и в редакцию журнала «Гостиная». В 2013 году Всемирным Союзом Писателей ей была присуждена национальная литературная премия им. В. Шекспира за высокое мастерство переводов. В 2017 году – диплом финалиста Германского Международного литературного конкурса за лучшую книгу года «Черная луна. Рассказы». Заведует отделом «Литературный архив» журнала «Гостиная».

Оставьте комментарий