Игорь ПОТОЦКИЙ. Невыдуманные одесские истории
МОЙ ПЕРВЫЙ ПОРТНОЙ
Мне только исполнилось восемь лет, я учился во втором классе, когда бабушка Циля задумала пошить мне первый настоящий костюм. Он мне не был нужен, но бабушка привела сорок шесть неоспоримых аргументов в пользу своего решения, вот я и сдался, ведь подыскивать новые аргументы она могла еще не меньше двух часов, а меня тянуло к приятелям на улицу. Моя бабушка никогда не применяла силовых методов, но любые словесные баталии она выигрывала без труда, поэтому мои мама Рая и папа Иосиф заранее соглашались на все, что предлагала бабушка Циля.
Бабушка Циля наградила меня за сговорчивость пирожком с капустой собственного приготовления и стала решать, к какому портному меня отвести. Она готовила борщевую заправку и называла фамилии портных, которых знала. Потом следовала непродолжительная пауза, после которой бабушка называла все достоинства и недостатки этого портного. Затем бабушка называла имя следующего портного. У моего друга Лени Кана бабушка Берта принимала любое решение в течение нескольких минут, но моя бабушка Циля так никогда не делала, но зато потом она никогда не отказывалась от своего решения. Вот и сейчас, после после получаса серьезных и мучительных размышлений, бабушка остановилась на Абраме Ароновиче Канцельсоне:
– Ты, Гарик, потом оценишь мой выбор!
Так что в ближайшее воскресенье мы с бабушкой Цилей пошли на Мясоедовскую в дом под номером тридцать восемь. Вошли в отнюдь не аристократический подъезд и поднялись на второй этаж. Бабушка достала из сумочки зеркальце, поправила прическу и решительно нажала кнопку звонка. Тут произошло первое, но не последнее чудо: дверь моментально отворилась, и я увидел маленького лысого старичка с веселыми и бодрыми глазами.
– Вот мы и свиделись, Цилечка, – радостно сказал веселый старичок, – ровно через двадцать лет. Клянусь моими прошлыми достижениями, я рад нашей встрече, как никто другой на Молдаванке, в этом пыльном и замечательном городе, на который мы променяли нашу великолепную Балту, но все произошло так, как должно было произойти. – Тут он посмотрел на меня оценивающим взглядом. – Твой внук достоин моего костюма.
Бабушка Циля никогда раньше не имела привычку перебивать своих собеседников, к тому же – я это сразу почувствовал – слова старичка ей понравились, вот и в ее глазах появился озорной блеск. Она впервые поступилась одним из своих основных принципов.
– Не шелести словами, Абраша, – попросила она
Старичок провел нас в довольно светлую комнату, усадил на диван и пощелкал пальцами, чтобы привлечь к себе наше внимание, хоть этого совсем не требовалось. Потом он спросил:
– Цилечка, ты ведь передала внуку свое терпение?
Терпения, на самом деле, мне никогда не хватало. Я страшно маялся на уроках правописания и арифметики, старался быстрее сделать домашние задания, да и любую книгу мне хотелось скорее дочитать до конца и начать чтение новой, надеясь, что она была интересней предыдущей. Я, побоявшись, что бабушка ответит на этот вопрос отрицательно, выпалил:
– Мне ничего не стоит запастись терпением на необходимое время.
Бабушка Циля улыбнулась. Абрам Аронович засуетился, снимая с меня мерки. Я повиновался его важному голосу. Я старался не показать бабушке Циле и Абраму Ароновичу своего внутреннего напряжения. Тяжелее всего было стоять несколько минут неподвижно, но я справился, представив себя часовым у полкового знамени.
Абрам Аронович вертелся вокруг меня, записывая цифры карандашом на маленьком клочке бумаги. Голос его теперь звучал ласково, как у детского врача.
– Молодой господинчик, – говорил он, – останется доволен костюмом старика Канцельсона. Давным-давно я шил костюмы трем польским графам, одному герцогу, сорока пяти нэпманам, двум начальникам милиции и даже сахарозаводчику Бродскому, приезжавшему ко мне из Киева. А ведь он мог найти и в Киеве приличного портного и сэкономить деньги за дорогу. Этот самый Бродский попросил меня, Абрашку Канцельсона, сына простого сапожника из Балты, сшить ему элегантный и удобный костюм, пообещав десять золотых монет. Костюм, чтобы ему позавидовали все прочие миллионеры в Праге и Париже. Я ему пообещал это сделать. Он дал мне пять дней. Я колдовал над его костюмом три дня и три ночи. И костюм понравился Бродскому. Он дал мне одиннадцать золотых монет… А самыми плохими моими клиентами были милицейские начальнички: они требовали слишком много, а платили слишком мало и каждый из них грозился забрать у меня лицензию. А еще я когда-то был портным у Котовского, бывшего бандита и красного командира. И при мне он никогда не ругался матом. Он грозился наградить меня орденом, но не успел – его убили.
Абрам Аронович почему-то не смотрит на мою бабушку Цилю, а она делает вид, что его не слушает. Почему – я не знаю
– Вейзмир! – говорит Абрам Аронович. – Тебе, сынок, не мешает прибавить в весе, нельзя же быть похожим на макарону. Я боюсь, что брюки с тебя спадут в самый неподходящий момент, а пиджак будет на тебе висеть, как на огородном пугале.
– Абрам, ты заговариваешься! – прикрикивает на Абрама Ароновича моя бабушка Циля.
– Сынок, – говорит друг бабушкиной юности, – тебе не следует слишком набирать в весе, потому что толстый и неуклюжий мальчик становится объектом шуток своих одноклассников, особенно девочек. Тебя будут называть обидными прозвищами, а ты станешь дуться и копить свою злость. Не крутись и стой спокойно! Поверь, я сошью тебе замечательный костюм. В подарок твоей бабушке Циле…
Мне хотелось почаще ходить на примерки к Абраму Ароновичу. Мне нравилась его квартира. Особенно множество часов, мебель из красного дерева, ее явно следовало реставрировать и картина неизвестного живописца начала девятнадцатого века, где было изображено какое-то сражение Наполеона. Бабушка Циля сказала, что, возможно, это сражение под Аустерлицем, где он победил, или на Ватерлоо, где он проиграл свою империю.
Я часами смотрел на эту картину, пока Абрам Аронович и бабушка Циля предавались воспоминаниям о Балте.
Костюм был готов через две недели. И какой костюм! Бабушка была в восторге и поцеловала сначала меня, а потом Абрама Ароновича.
– За что? – спросил он.
– Ты сделал из моего внука красавца.
– Он такой и без меня.
– Абрашка, не набивай себе цену.
Я пробормотал слова благодарности. Бабушке пришлось их повторить за мной громко и четко. Я не стал его снимать. И мы отправились с бабушкой Цилей домой.
Первой костюм увидела моя двоюродная сестра Белла. Она была старше меня на два года и считала себя маленькой леди. Я же на виконта тогда не тянул.
– Классный у тебя костюмчик! – сказала она. – Я, возможно, разрешу тебе прогуляться в нем со мной по Молдаванке. Но для этого мне должны сшить роскошное платье, а ты должен накопить деньги и купить мне мороженое и конфеты.
– Я подумаю над твоим предложением, – пообещал я.
Я надулся от гордости, прогуливаясь по двору в новом костюме. Как кот Мурза после сытного обеда. Я столкнулся с Лешкой Капланом из параллельного класса.
– Чо ты так вырядился? – спросил он.
Я обиделся и оставил его вопрос без ответа. Он подошел ко мне вплотную и небрежно двумя пальцами потрогал ткань пиджака.
– Бостон, – легко определил он. – Только задаваться тебе не советую.
– Я не умею задаваться.
– Вот и хорошо! – сказал Лешка.
И тут во дворе появилась Танька Арутинова.
– Привет, Гарик! – сказала она. – На тебе замечательная обновка. Ты мне в ней нравишься, а вот у твоего приятеля Лешки какой-то потрепанный вид. – Танька всегда задевала Лешку. Он почему-то на нее не злился.
– Гарик, – сказала Танька, – иди переоденься, и мы с тобой побегаем по скверу Хворостина. – Раньше она ничего подобного мне не предлагала.
– Только без Каплана.
Но я не согласился.
Наверное, зря!
БАБУШКА ЦИЛЯ И АНГЕЛ
Только один раз на моей памяти бабушка Циля позвала ангела. Мы стояли на балконе.
– Гарик, у тебя все в порядке? – спросила бабушка.
Мне было девять лет, и я не нравился сам себе. И вообще мне не везло. Будто я не жил в Одессе, а в маленьком провинциальном городке с одной школой и одним кинотеатром. Я боялся, что бабушка Циля сейчас скажет:
– Гарька, радуйся, что ты родился на Молдаванке, а не в районном центре.
Бабушка моя давно уже забыла, что она сама родилась в Балте. Правда, бабушка, когда у нее было хорошее настроение, любила пофантазировать. Недавно она сказала:
– Главная особенность Балты, что именно в ней был создан Балтийский флот?
– Бабушка, ты хотела сказать Балтский?
– Нет, именно Балтийский. Потому что он был сразу отправлен на Балтику.
Так что фантазировать меня научила бабушка Циля. Благодаря ей, я стал писателем. У бабушки было НЕ ОЧЕНЬ ХОРОШЕЕ НАСТРОЕНИЕ. Ей хотелось кому-то задать несколько вопросов. Только не мне. Я был еще слишком маленьким. Но один вопрос она все-таки мне задала:
– Гарька, можно я сейчас позову знакомого ангела? Только ты об этом никому не рассказывай. Договорились?
Я, разумеется, не стал отговаривать бабушку Цилю. Тем более, что я никогда раньше не видел живых ангелов, а папа Иосиф сказал мне, что ангелов не существует.
– Анхель! – совсем тихим голосом позвала бабушка Циля.
– Анхель! – позвали мы вместе.
Я закрыл глаза и увидел, что на балконе рядом с нами стоит ангел Анхель. У него огромные глаза и доброе лицо. Как у моего папы Иосифа двадцать лет назад. И за его спиной крылья. А в руке у него свирель.
– Спасибо, что прилетел, Анхель!
– Не стоит благодарности.
– Анхель, почему у меня сейчас сплошные неприятности?
– Циля Львовна, такая у тебя полоса пошла, но она пройдет через неделю.
– Это точно?
– Неужели ты мне перестала доверять?
– Не перестала.
– Что ты еще хотела спросить?
– Из Гарьки толк получится?
– В этом я пока еще не уверен.
И тут я открыл глаза. А надо было дождаться следующего вопроса бабушки Цили, но я, как всегда, поторопился.
– Бабушка Циля, а где же ангел Анхель?
– Он только что улетел.
– Он мне понравился.
– И ты ему.
Бабушка Циля хорошо умела фантазировать.
БАБУШКА ЦИЛЯ
– Ты ничего не понимаешь, – говорит мне бабушка Циля. – Я признаю только один город – Одессу. В этом городе лучший район – Молдаванка. А на Молдаванке есть лучшая улица – Хворостина.
Бабушка Циля делает жаркое. Она колдует над мясом, моет сушеные сливы, режет стебли укропа. Я сижу на табуретке возле кухонного окна и веду светскую беседу. Мне десять лет, а бабушке 65.
– Бабушка, а почему ты готовишь так медленно?
– Ты, Гарька, проголодался. Потерпи еще часика два, не больше.
У меня нет выдержки. Я хочу попробовать бабушкино кисло-сладкое жаркое. А потом, съев первую порцию, я обязательно попрошу добавку.
– Бабушка, а если ускорить приготовление еды?
– Всему свое время, Гарька. – У моей бабушки Цили философский склад ума. Она говорит афоризмами, но не замечает этого. Мясо уже в казане. Казан стоит на газовой плите.
– Ты можешь сделать себе бутерброд, – говорит бабушка.
– Не буду, – гордо заявляю я. – Я пока не голодный. Мне просто хочется попробовать твое жаркое.
Бабушка поет песенку на идише. У меня нет слуха, и я ей не подпеваю. На идише я знаю несколько слов. Бабушка поет и улыбается. Наверное, ее мама пела ей эту песенку. Или бабушка. Несколько поколений Школьников из Балты пели эту песенку на идише, а вот я ее никогда не спою. Бабушка Циля хорошо поет. А ведь она никогда не училась пению. Талантливая самоучка.
– Гарька, о чем ты думаешь?
– На ум, бабушка, мне приходят разные глупые мысли.
– Хорошо, что ты сам знаешь, какие они, твои мысли. Но глупые мысли надо выбросить из головы. Зачем они тебе, Гарик.
– У меня не получается, – честно говорю я. – Я пытаюсь, но их становится все больше и больше.
– Вот еще, – говорит бабашка Циля, – не будь глупым: открой окно и выброси их на улицу, только никому об этом не говори. Представь себе, что все наши соседи начнут из окон выбрасывать свои глупые мысли, а они потом будут цепляться к случайным прохожим и все жители Молдаванки станут глупыми занудами.
– Неужели, бабушка, я – глупый зануда?
– Пока нет, но задатки занудства есть у твоего отца Иосифа. Он – хороший человек, но иногда делает глупые поступки.
– Я не замечал ничего подобного, – говорю я.
– У меня более острое зрение, Гарька. Твой отец Иосиф не умеет отстаивать себя. Он – хороший врач, муж и человек. Но у него есть глупые принципы, которые он отстаивает с пеной у рта. И он никогда не станет известным врачом. А врач должен быть известным. К нему на прием должна быть большая очередь. Твой отец живет сегодняшним днем, а должен жить завтрашним. Надеюсь, ты меня понимаешь?
Я выбросил в окно глупые мысли, а умные ко мне сегодня не идут. И я не знаю, что мне ответить бабушке Циле на ее вопрос. И я снова думаю о кисло-сладком жарком из телятины. Я его буду есть маленькими кусочками, не торопясь. Я не понимаю, зачем моему отцу Иосифу лишняя слава? Основная слава у него есть. Он храбро воевал, заработал на войне ранение, два ордена и три медали. И никогда ими не хвастается. Больные и сослуживцы его любят. И мама Рая его любит. И я, Гарик, люблю моего отца.
– У тебя замечательный отец, – говорит бабушка Циля. – Он любит свою семью, терпит меня, свою тещу, лечит людей, не принимает подарки и после каждой зарплаты покупает книги. Азохен вей, я люблю твоего отца. И желаю ему всего самого лучшего, но он должен поставить перед собой цель и неуклонно двигаться к ней. А у тебя, Гарик, есть цель?
– Есть, – говорю я бабушке Циле. – Мне хочется попробовать твое жаркое.
ЗА ХЛЕБОМ
Бабушка Циля поднимала меня ранним утром и часа через два мы отправлялись с ней в булочную. Бабушка собиралась медленно, а я еще медленней. Мне было шесть лет, я должен был выглядеть элегантно, но при этом мне не нравилось смотреть на себя в зеркало. Я был худеньким мальчиком, слишком обыкновенным.
– Гарик, – говорил я своему отображению, – и почему ты так медленно растешь.
– Гарик, – ворчала бабушка Циля, – ты растешь, как и все остальные мальчики и девочки. Ты же находишься не в сказке, а в реальной жизни. – Она придирчиво осматривала меня, потом себя в зеркале и мы неторопливо спускались на улицу.
Одесса в 1955 году была великолепной. Ран войны почти не осталось. Утренний воздух был бодрящим, солнце ярко светилось и ко мне возвращалось хорошее настроение.
До ворот дома нас сопровождала стайка дворовых котов. Впереди обычно шел кот Мурза, за ним все остальные. Я тогда научился считать до десяти и говорил бабушке, что нас сопровождает шесть котов.
– Ты с ними подружился? – спрашивала бабушка.
– Да, – коротко отвечал я.
Весь двор знал, что мы с бабушкой идем за хлебом.
– Не забудьте про бублики! – напоминала нам толстая Мария Федоровна, бывшая повариха и подруга бабушки.
– Я напомню, – обещал я.
Мы никуда не торопились.
– Тебе повезло, – говорила бабушка, – родиться в городе, где все дома поют и летают, но поют и летают они по ночам, когда все одесситы спят.
Теперь я думаю, что я стал писателем, благодаря бабушке Циле. Она читала мне книги и фантазировала удивительные истории, в которых коты и собаки, дома, фонари, волны Черного моря говорили человеческими голосами. Я пробовал разговорить фонари, дома, котов и кошек, но со мной они разговаривать не хотели, вот я на них и обижался и жаловался бабушке:
– При мне они молчат, а с тобой разговаривают. Лучше бы они разговаривали со мной, а с тобой молчали.
Я спросил маму Раю:
– Почему со мной не разговаривают фонари? Неужели они разговаривают только бабушками, мамами и папами?
– Со мной, Гарик, они не желают ничем делиться, а у твоей бабушки к ним наверняка есть особенный подход.
Я тогда не понял этой фразы, но запомнил ее на всю жизнь.
Не помню, на какой улице была булочная. Кажется, на Мясоедовской. И в ней заправляла всем продавщица Тоня. Тоня не спрашивала у бабушки, что ей давать. Она аккуратно завертывала в бумагу хлебные сокровища, похожие на холмы, булочки и бублики. Какой у них был запах! Как они притягивали к себе. Один бублик бабушка Циля доверяла нести мне.
– Надеюсь, Циля, у тебя все хорошо? – спрашивала продавщица Тоня.
– Плохих вестей я тебе не принесла, – отвечала бабушка Циля.
– А у вас? – спрашивал я продавщицу.
– Гарик, могло бы быть лучше, но ты этого пока не поймешь.
Ей явно не хотелось разговаривать со мной, но я на продавщицу не обижался. Она была толстой, веселой и любила свой магазинчик.
– Замечательный хлеб, – говорила бабушка Циля. Больше нигде такого хлеба нет. Этот – особенный.
Я обычно не доносил свой бублик домой. Я кормил воробьев, а бабушка Циля присоединялась ко мне еще с одним бубликом.
– Мне нравится, – бабушка Циля улыбалась, – воробьиное чириканье. Для них хлебные крошки – воробьиное счастье… Гарик, а твое счастье лежит на дороге, только ты должен его найти.
Я искал свое счастье, но тогда я его не нашел. Возможно, прошел мимо.
Мы доходили до сквера на Хворостина и садились на одну из скамеек.
– Ты чувствуешь, как Одесса наплывает на тебя? – спрашивала меня бабушка Циля. – Как корабли в море.
ГЛАША И ЛЕЙБЛ
Бабка Глаша торговала семечками на улице Богдана Хмельницкого, возле Еврейской больницы. Семечки у нее были отборными, большими. Мама Рая как-то сказала мне, что бабка раньше была балериной в Оперном театре, одной из лучших. Она была тоненькой и все время улыбалась. Однажды папа Иосиф сказал мне:
– Гарик, какой ты хочешь подарок на свое десятилетие?
– Я подумаю, – ответил я. И неожиданно выпалил:
– Давай купим бабке Глаше билет в Оперный театр на балет.
Не помню, как эта мысль пришла мне в голову. Я думал, что папа откажется выполнить мою просьбу, но он согласился. Он даже сказал:
– Гарик, мне нравится, что ты стремительно взрослеешь.
Через два дня мы торжественно вручили бабке Глаше билет.
– У вас, – выпалил папа, – самые лучшие семечки в Одессе. Такие семечки я ел в детстве в своем еврейском местечке Старая Ушица. Потом это местечко исчезло. И семечки на вкус после войны стали совсем другими. И тут мне повезло попробовать ваши семечки.
Бабка Глаша улыбнулась и подарила папе Иосифу три кулька семечек, а мне один. Папа отказывался, я отказывался, но она нас убедила взять кульки с семечками.
– У вас начнут расти веселые мысли, вот увидите!
А потом она рассказала нам о своем друге Лейбле Мершензоне. Он был известным оперным певцом и ушел добровольцем на фронт. И не вернулся с войны. А ведь ему предлагали эмигрировать в Ташкент, но он отказался.
– Больше у меня таких друзей не было. – Она вытерла платочком слезы на своем лице. – Лейбл был замечательным человеком и пел он божественно. И никогда не обижал кошек и собак. Я своего кота назвала его именем.
Папа чуть не забыл отдать бабке Глаше билет, но я ему напомнил.
– Это звонок из моего прошлого, – сказала бабка. – Если честно, меня до сих пор билетерши пропускают в театр бесплатно, они меня еще помнят, но в этот раз я пройду по билету. Они наверняка удивятся и подумают, что меня нашел старый поклонник.
Я перестал покупать семечки у бабки Глаши. Я боялся, что она не станет брать с меня 10 копеек.
Я закрываю глаза и вижу, как Глаша и Лейбл прохаживаются по Приморскому бульвару. Он влюблен в Глашу, но боится ей в этом признаться, а довоенного времени остается все меньше и меньше.
ПРИВОЗ
Моя бабушка Циля всегда куда-то торопилась. И торопила меня. А я до первого класса не хотел никуда торопиться – мне нравилась спокойная, размеренная жизнь.
– Гарька, – сердилась бабушка Циля, – я тебя жду уже два часа, а ты до сих пор не переоделся. Я пойду одна на Привоз.
И я через пять минут был готов. Правда, на моей правой ноге был носок, а на левой он отсутствовал. Бабушка Циля доставала носок из-под дивана и спрашивала, как он там оказался.
– Случайно, – говорил я. – Мы с ним играли в прятки.
Привоз был в пятнадцати минутах от нашего дома. Привоз – так мне тогда казалось – ждал мою бабушку Цилю. Половина торговок нам ласково улыбались и не вежливыми холодными улыбками, а веселыми и дружелюбными. И наперебой предлагали огурцы, помидоры, морковь, лук, абрикосы, дыни, сливы, сметану и творог.
У бабушки Цили была своя тактика. Бабушка обходила весь Привоз, ничего не покупая.
– Циля, куда же ты? – кричали нам вслед торговки.
Бабушка эти крики пропускала мимо ушей. Я тянул бабушку Цилю к абрикосам. Они тогда мне особенно нравились. Они были сочными, мягкими и сладкими.
– Хочу абрикосы! – хныкал я. – Почему мы опять идем не в ту сторону.
– Мальчик хочет абрикосов! – посмеивались торговки.
– Гарик, проявляй терпение! – требовала бабушка. – Будут тебе абрикосы, но сначала мы возьмем салат.
К салату я был равнодушен. Бабушка покупала всегда четыре пучка. У четырех торговок. Северный пучок. Западный пучок. Южный пучок. И восточный пучок. И заявляла: "Каждой стороне света по одному пучку салата". Потом она покупала помидоры и огурцы. Помидоры были бурыми. Огурцы были длинными и тонкими. Дома я из помидор и огурцов делал крепости. Четыре крепости – северную, западную, южную и восточную. Но в моих крепостях не было пушек – они были самыми мирными крепостями на свете. И в каждой крепости жили принцы и принцессы.
– Как зовут твоих принцесс? – спрашивала меня бабушка Циля.
– Они – одесситки, – важно говорил я.
– И где же они находятся?
– Бабушка, понятно где – на Молдаванке.
Но вернемся на Привоз. Я неожиданно представлял себя паровозом и начинал пыхтеть.
– Гарька, не отвлекай меня, – просила бабушка Циля. – Мы можем забыть об абрикосах. Почему ты их так любишь?
– И сам не знаю, – отвечал я. – Наверное, из-за привычки.
– Но привычку можно поменять.
– Будто я не знаю, но мне пока ничего менять в моей жизни не хочется.
И тут бабушка покупала мне леденец в виде петушка на длинной палочке.
– А он может прокричать "ку-ка-ре-ку"? – спрашивал я у бабушки Цили. – Как сладко и медленно таял этот петушок в моем рту!
А мы с бабушкой Цилей шли за творогом и сметаной к торговке Нюре.
Нюра была толстой и веселой, и пять раз в неделю приезжала торговать на Привоз из Дальника. Тогда мне казалось, что Дальник находится очень далеко.
Нюра дарила мне несколько абрикосов. И говорила, что у них замечательные косточки, а в них замечательные ядрышки.
– Они понравятся моему петушку.
– Это точно.
Я любил творог и сметану, особенно с вареньем бабушки Цили. Конечно же, абрикосовым. Потом мы шли за другими покупками. Груши я выбирал сам, а бабушка Циля выбирала яблоки. Абрикосы были самыми последними.
– Нам самые сладкие, – просила бабушка Циля.
– Самые сладкие, – повторял я за ней.
Бабушка доверяла мне нести домой кулек с абрикосами.
У выхода она всегда говорила:
– Прощай, Привоз!
И мы медленно шли домой. И я медленно уходил из своего абрикосового детства. И от бабушки Цили.
МАМА РАЯ
Мама Рая иногда любит говорить загадками.
– Гарик, что ты знаешь обо мне?
– Почти ничего, – честно признаюсь я.
– А я тебя хорошо воспитываю или плохо?
Мне хочется сказать: "так себе!" Мама Рая воспитывает меня два раза в месяц. Говорит, что у нее собственная система воспитания. Мол, она ее сама придумала, а мой папа Иосиф всю ее систему ломает, потому что он мне потакает во всем. Итак, мама Рая предупреждает меня заранее:
– Гарик, завтра я тебя буду воспитывать.
– Хорошо, – соглашаюсь я.
У меня нет выбора. Мама Рая ждет правильный ответ и она его получает.
– Гарик, только не отвлекайся!
У меня красивая мама. Особенно ей к лицу мимолетная улыбка. Ну, как чайка в небе – только что она парила в небесах, а сейчас исчезла из глаз. Мне хочется сказать маме:
– Не будь букой! – Но она меня не поймет и расстроится.
Она не знает, с чего начать мое воспитание? Долгая пауза. Я думаю, что сейчас меня учительница вызовет к доске и сразу поймет, что я не подготовил домашнее задание. Вот было бы здорово, если бы не мама Рая воспитывала меня, а я воспитывал ее! С чего бы я начал?
– Мама Рая, почему ты так редко улыбаешься? Мне и папе Иосифу нравится твоя улыбка.
– Мне кажется, что она у меня глупая.
– Напрасно кажется! У тебя замечательная улыбка.
– И твой папа так считает.
– Да! – вру я.
Иногда врать полезно. Да это и не ложь. Папа Иосиф любит маму Раю и с улыбкой, и без улыбки. И он меня все время просит:
– Не расстраивай свою маму!
Значит, бабушку Цилю я расстраивать могу и тетю Лиду, и папу Иосифа, а маму не имею права.
– Мы должны с тобой относиться к твоей маме бережно!
Я стараюсь. Я всегда соглашаюсь с мамой Раей, а потом часто делаю по- своему. Не хочу, но как-то так у меня получается.
– Ну ты и сорванец! – говорит бабушка Циля.
Ладно, никто мне не доверит воспитывать маму Раю. Да я и сам не хочу. Больно надо!
– Гарик, в детстве я была сорванцом. Я засовывала в рот два пальца и свистела.. Громче Паши Голышева, а он был кем-то вроде нашего атамана.
И мама показывает, как она свистела в детстве.
– А меня научишь?
– Запросто.
И через пять минут мы с мамой свистим в унисон.
– Хватит! – строго говорит мама Рая. – Так на чем я остановилась?
– В детстве ты была сорванцом, – напоминаю я.
– И еще каким! Меня все слушались.. Даже Паша Голышев. Я даже, кажется, нравилась ему. Но он мне никогда об этом не говорил.
– А как тебе признался в любви папа Иосиф?
– Он застал меня врасплох на нашем третьем свидании? Я его спросила: о чем ты думаешь? А он ответил: о тебе! А потом был водопад слов, а ведь на двух предыдущих свиданиях он больше молчал, а я не могла остановиться. Никто меня раньше так внимательно не слушал. Даже Паша Голышев.
– Надеюсь, он сейчас тебе не нравится?
– Гарик, он мне давно не нравится, и я давно уже не сорванец.
Мама Рая у меня заводная. Она таскает моего папу Иосифа по театрам и кафешкам, и заставляет по выходным дням прогуливаться по Дерибасовской и Приморскому бульвару. И они три раза спускаются по Потемкинской лестнице, а потом снова поднимаются наверх. А папа Иосиф таскает маму Раю только по книжным магазинам. Тут мама Рая встает и свободно делает мостик. А у меня он не получается. Какая же гибкая моя мама Рая! Я ровно сто раз подпрыгиваю на левой ноге. Теперь очередь за правой. И тут мама Рая говорит:
– Баста! Мне больше сегодня не хочется тебя воспитывать. Гарька, ты свободен. Что ты сейчас освоил?
– Я решил стать сорванцом. – И я свищу. Почти как мама.
МОЙ ПРИЕЗД В ОДЕССУ
Самолет из Хабаровска в Одессу прилетел ранним утром. Получив багаж, я поспешил к таксистам. Мне хотелось поскорее попасть к родственникам, я их не видел уже около десяти лет. Я выбрал самого симпатичного – рыжего, с большими веснушками на лице.
– Довезете меня до улицы Хворостина? – спросил я.
– Молдаванка от аэропорта, – ответил он, – очень далеко, на другом конце города. – Он явно врал, но старался, чтобы я его вранья не заметил.
– Вы откуда, молодой человек?
– С Дальнего Востока.
– Тогда поехали.
Он возил меня минут тридцать по одесским улицам, а потом взял с меня 10 рублей, а должен был взять один рубль.
– Учтите, – сказал он мне на прощанье, – я взял с вас непомерно мало, но я – не барыга, а ударник коммунистического труда. И вот я у подъезда дома, куда меня привезли двадцать лет назад из роддома. Мне кажется, что сейчас из дверей выйдет моя бабушка Циля и спросит:
– Гарик, ты нормально долетел до Одессы?
Увы, из дверей никто не выходит. Я захожу в подъезд. Со мной тяжелый чемодан – в нем четыре банки с маринованными грибами. Чудо, что они не разбились в дороге. Медленно поднимаюсь на второй этаж и наполняюсь нежностью к обтрепанным ступеням. Вот и четвертая квартира. Звоню. У звонка тяжелая прерывистая трель. Слышу за дверью грузные, неторопливые шаги. Они могут принадлежать только моей тете Лиде. Шаги неуверенно приближаются к дверям. Они становятся все четче. Я голоден. Но тетя Лида не торопится открыть дверь.
– Кто там? – спрашивает она.
– Я, – говорю я.
– Катись отсюда! – говорит тетя Лида, так и не открыв дверь.
Куда и зачем мне катиться с таким тяжелым чемоданом?
– Я все объясню, – торопливо говорю я.
– У тебя есть одна минута.
– Мне необходимо увидеть Беллу.
Белла – моя двоюродная сестра, единственная дочь тети Лиды.
– Что тебе надо от Беллы?
– Я ей скажу только несколько слов.
И когда же откроется эта проклятая дверь?
– Белла, – говорит тетя Лида, – месяц назад вышла замуж. – Она сейчас с Фимой. Чем они занимаются, я не знаю. Но ты уходи! Не тяни время!
– Только не сердитесь, – прошу я. – Дайте мне Беллу и тогда вы поймете, что сердиться вредно.
– Белла, – зовет тетя Лида. – Тут к тебе какой-то хмырь пришел. Но без Фимы не выходи. Вдруг он из уголовников.
– Я не из уголовников, – обижаюсь я.
– Все равно ты этого доказать не сможешь.
И тут дверь распахивается. Тетя Лида и Белла выходят ко мне в коридор. А потом и парень со шваброй. Он набрасывается на меня.
– Почему ты не слышишь хороших советов. Убирайся отсюда! Нет, погоди! Откуда ты знаешь Беллу.
– Я его не знаю, – говорит Белла. – В первый раз вижу. Он – не мой знакомый, а самозванец.
– Как Гришка Отрепьев? – хмыкаю я.
Вид у меня неважнецкий: мятые брюки и рубашка, старенькие туфли. Чувствуется, что я не понравился тете Лиде, Белле и ее мужу Фиме. Фима поднимает и опускает швабру. Но я давно не из пугливых.
– Белла, поговори со мной! – настаиваю я.
– Вызвать милицию? – спрашивает тетя Лида. – Без нее этот нахальный тип будет изводить нас и дальше.
– Вы потом пожалеете об этом, – предупреждаю я.
– Ах, он нам еще и угрожает, – кричит Белла. Десять лет назад она так кричать не умела.
– Белла, мы когда-то встречались с тобой, – нахально говорю я.
– Где же милиция? – вопит тетя Лида, забыв, что она еще в милицию не звонила.
– Белла, – говорю я, – ты мне кажешься единственно вменяемым человеком в этой компании. Утихомирь, пожалуйста, свою маму.
– Так вы встречались? – грозно спрашивает Фима.
– Не встречались, – говорит Белла. – Я бы с таким типом встречаться не стала!
– Но тогда откуда он знает твое имя?
– Откуда ты знаешь мое имя?
Я не отвечаю.
– Он явно из бандитов, – говорит тетя Лида. – Ничего, мы с ним втроем справимся.
И тут мне надоедает ломать комедию. Никогда нельзя слишком заигрываться. Как говорила моя бабушка Циля: "Всему – свое время".
– Тетя Лида, – говорю я с улыбкой, – я – Гарик. У меня есть отец Иосиф, мама Рая и была бабушка Циля и дедушка Борис.
– Гарик, – говорит тетя Лида, – ты чуть меня не довел до обморока.
– А я тебя сразу узнала, – говорит Белла, – но решила тебе подыграть.
Наверное, она сейчас думает, что говорит чистую правду. Она и в детстве верила в то, что говорила.
– Ух ты! – выдыхает Фима.
И мы с ним обнимаемся. И целую неделю я живу без приключений. Но потом…
МОЙ ПЕРВЫЙ ПОРТНОЙ
Мне только исполнилось восемь лет, я учился во втором классе, когда бабушка Циля задумала пошить мне первый настоящий костюм. Он мне не был нужен, но бабушка привела сорок шесть неоспоримых аргументов в пользу своего решения, вот я и сдался, ведь подыскивать новые аргументы она могла еще не меньше двух часов, а меня тянуло к приятелям на улицу. Моя бабушка никогда не применяла силовых методов, но любые словесные баталии она выигрывала без труда, поэтому мои мама Рая и папа Иосиф заранее соглашались на все, что предлагала бабушка Циля.
Бабушка Циля наградила меня за сговорчивость пирожком с капустой собственного приготовления и стала решать, к какому портному меня отвести. Она готовила борщевую заправку и называла фамилии портных, которых знала. Потом следовала непродолжительная пауза, после которой бабушка называла все достоинства и недостатки этого портного. Затем бабушка называла имя следующего портного. У моего друга Лени Кана бабушка Берта принимала любое решение в течение нескольких минут, но моя бабушка Циля так никогда не делала, но зато потом она никогда не отказывалась от своего решения. Вот и сейчас, после после получаса серьезных и мучительных размышлений, бабушка остановилась на Абраме Ароновиче Канцельсоне:
– Ты, Гарик, потом оценишь мой выбор!
Так что в ближайшее воскресенье мы с бабушкой Цилей пошли на Мясоедовскую в дом под номером тридцать восемь. Вошли в отнюдь не аристократический подъезд и поднялись на второй этаж. Бабушка достала из сумочки зеркальце, поправила прическу и решительно нажала кнопку звонка. Тут произошло первое, но не последнее чудо: дверь моментально отворилась, и я увидел маленького лысого старичка с веселыми и бодрыми глазами.
– Вот мы и свиделись, Цилечка, – радостно сказал веселый старичок, – ровно через двадцать лет. Клянусь моими прошлыми достижениями, я рад нашей встрече, как никто другой на Молдаванке, в этом пыльном и замечательном городе, на который мы променяли нашу великолепную Балту, но все произошло так, как должно было произойти. – Тут он посмотрел на меня оценивающим взглядом. – Твой внук достоин моего костюма.
Бабушка Циля никогда раньше не имела привычку перебивать своих собеседников, к тому же – я это сразу почувствовал – слова старичка ей понравились, вот и в ее глазах появился озорной блеск. Она впервые поступилась одним из своих основных принципов.
– Не шелести словами, Абраша, – попросила она
Старичок провел нас в довольно светлую комнату, усадил на диван и пощелкал пальцами, чтобы привлечь к себе наше внимание, хоть этого совсем не требовалось. Потом он спросил:
– Цилечка, ты ведь передала внуку свое терпение?
Терпения, на самом деле, мне никогда не хватало. Я страшно маялся на уроках правописания и арифметики, старался быстрее сделать домашние задания, да и любую книгу мне хотелось скорее дочитать до конца и начать чтение новой, надеясь, что она была интересней предыдущей. Я, побоявшись, что бабушка ответит на этот вопрос отрицательно, выпалил:
– Мне ничего не стоит запастись терпением на необходимое время.
Бабушка Циля улыбнулась. Абрам Аронович засуетился, снимая с меня мерки. Я повиновался его важному голосу. Я старался не показать бабушке Циле и Абраму Ароновичу своего внутреннего напряжения. Тяжелее всего было стоять несколько минут неподвижно, но я справился, представив себя часовым у полкового знамени.
Абрам Аронович вертелся вокруг меня, записывая цифры карандашом на маленьком клочке бумаги. Голос его теперь звучал ласково, как у детского врача.
– Молодой господинчик, – говорил он, – останется доволен костюмом старика Канцельсона. Давным-давно я шил костюмы трем польским графам, одному герцогу, сорока пяти нэпманам, двум начальникам милиции и даже сахарозаводчику Бродскому, приезжавшему ко мне из Киева. А ведь он мог найти и в Киеве приличного портного и сэкономить деньги за дорогу. Этот самый Бродский попросил меня, Абрашку Канцельсона, сына простого сапожника из Балты, сшить ему элегантный и удобный костюм, пообещав десять золотых монет. Костюм, чтобы ему позавидовали все прочие миллионеры в Праге и Париже. Я ему пообещал это сделать. Он дал мне пять дней. Я колдовал над его костюмом три дня и три ночи. И костюм понравился Бродскому. Он дал мне одиннадцать золотых монет… А самыми плохими моими клиентами были милицейские начальнички: они требовали слишком много, а платили слишком мало и каждый из них грозился забрать у меня лицензию. А еще я когда-то был портным у Котовского, бывшего бандита и красного командира. И при мне он никогда не ругался матом. Он грозился наградить меня орденом, но не успел – его убили.
Абрам Аронович почему-то не смотрит на мою бабушку Цилю, а она делает вид, что его не слушает. Почему – я не знаю
– Вейзмир! – говорит Абрам Аронович. – Тебе, сынок, не мешает прибавить в весе, нельзя же быть похожим на макарону. Я боюсь, что брюки с тебя спадут в самый неподходящий момент, а пиджак будет на тебе висеть, как на огородном пугале.
– Абрам, ты заговариваешься! – прикрикивает на Абрама Ароновича моя бабушка Циля.
– Сынок, – говорит друг бабушкиной юности, – тебе не следует слишком набирать в весе, потому что толстый и неуклюжий мальчик становится объектом шуток своих одноклассников, особенно девочек. Тебя будут называть обидными прозвищами, а ты станешь дуться и копить свою злость. Не крутись и стой спокойно! Поверь, я сошью тебе замечательный костюм. В подарок твоей бабушке Циле…
Мне хотелось почаще ходить на примерки к Абраму Ароновичу. Мне нравилась его квартира. Особенно множество часов, мебель из красного дерева, ее явно следовало реставрировать и картина неизвестного живописца начала девятнадцатого века, где было изображено какое-то сражение Наполеона. Бабушка Циля сказала, что, возможно, это сражение под Аустерлицем, где он победил, или на Ватерлоо, где он проиграл свою империю.
Я часами смотрел на эту картину, пока Абрам Аронович и бабушка Циля предавались воспоминаниям о Балте.
Костюм был готов через две недели. И какой костюм! Бабушка была в восторге и поцеловала сначала меня, а потом Абрама Ароновича.
– За что? – спросил он.
– Ты сделал из моего внука красавца.
– Он такой и без меня.
– Абрашка, не набивай себе цену.
Я пробормотал слова благодарности. Бабушке пришлось их повторить за мной громко и четко. Я не стал его снимать. И мы отправились с бабушкой Цилей домой.
Первой костюм увидела моя двоюродная сестра Белла. Она была старше меня на два года и считала себя маленькой леди. Я же на виконта тогда не тянул.
– Классный у тебя костюмчик! – сказала она. – Я, возможно, разрешу тебе прогуляться в нем со мной по Молдаванке. Но для этого мне должны сшить роскошное платье, а ты должен накопить деньги и купить мне мороженое и конфеты.
– Я подумаю над твоим предложением, – пообещал я.
Я надулся от гордости, прогуливаясь по двору в новом костюме. Как кот Мурза после сытного обеда. Я столкнулся с Лешкой Капланом из параллельного класса.
– Чо ты так вырядился? – спросил он.
Я обиделся и оставил его вопрос без ответа. Он подошел ко мне вплотную и небрежно двумя пальцами потрогал ткань пиджака.
– Бостон, – легко определил он. – Только задаваться тебе не советую.
– Я не умею задаваться.
– Вот и хорошо! – сказал Лешка.
И тут во дворе появилась Танька Арутинова.
– Привет, Гарик! – сказала она. – На тебе замечательная обновка. Ты мне в ней нравишься, а вот у твоего приятеля Лешки какой-то потрепанный вид. – Танька всегда задевала Лешку. Он почему-то на нее не злился.
– Гарик, – сказала Танька, – иди переоденься, и мы с тобой побегаем по скверу Хворостина. – Раньше она ничего подобного мне не предлагала.
– Только без Каплана.
Но я не согласился.
Наверное, зря!
БАБУШКА ЦИЛЯ И АНГЕЛ
Только один раз на моей памяти бабушка Циля позвала ангела. Мы стояли на балконе.
– Гарик, у тебя все в порядке? – спросила бабушка.
Мне было девять лет, и я не нравился сам себе. И вообще мне не везло. Будто я не жил в Одессе, а в маленьком провинциальном городке с одной школой и одним кинотеатром. Я боялся, что бабушка Циля сейчас скажет:
– Гарька, радуйся, что ты родился на Молдаванке, а не в районном центре.
Бабушка моя давно уже забыла, что она сама родилась в Балте. Правда, бабушка, когда у нее было хорошее настроение, любила пофантазировать. Недавно она сказала:
– Главная особенность Балты, что именно в ней был создан Балтийский флот?
– Бабушка, ты хотела сказать Балтский?
– Нет, именно Балтийский. Потому что он был сразу отправлен на Балтику.
Так что фантазировать меня научила бабушка Циля. Благодаря ей, я стал писателем. У бабушки было НЕ ОЧЕНЬ ХОРОШЕЕ НАСТРОЕНИЕ. Ей хотелось кому-то задать несколько вопросов. Только не мне. Я был еще слишком маленьким. Но один вопрос она все-таки мне задала:
– Гарька, можно я сейчас позову знакомого ангела? Только ты об этом никому не рассказывай. Договорились?
Я, разумеется, не стал отговаривать бабушку Цилю. Тем более, что я никогда раньше не видел живых ангелов, а папа Иосиф сказал мне, что ангелов не существует.
– Анхель! – совсем тихим голосом позвала бабушка Циля.
– Анхель! – позвали мы вместе.
Я закрыл глаза и увидел, что на балконе рядом с нами стоит ангел Анхель. У него огромные глаза и доброе лицо. Как у моего папы Иосифа двадцать лет назад. И за его спиной крылья. А в руке у него свирель.
– Спасибо, что прилетел, Анхель!
– Не стоит благодарности.
– Анхель, почему у меня сейчас сплошные неприятности?
– Циля Львовна, такая у тебя полоса пошла, но она пройдет через неделю.
– Это точно?
– Неужели ты мне перестала доверять?
– Не перестала.
– Что ты еще хотела спросить?
– Из Гарьки толк получится?
– В этом я пока еще не уверен.
И тут я открыл глаза. А надо было дождаться следующего вопроса бабушки Цили, но я, как всегда, поторопился.
– Бабушка Циля, а где же ангел Анхель?
– Он только что улетел.
– Он мне понравился.
– И ты ему.
Бабушка Циля хорошо умела фантазировать.
БАБУШКА ЦИЛЯ
– Ты ничего не понимаешь, – говорит мне бабушка Циля. – Я признаю только один город – Одессу. В этом городе лучший район – Молдаванка. А на Молдаванке есть лучшая улица – Хворостина.
Бабушка Циля делает жаркое. Она колдует над мясом, моет сушеные сливы, режет стебли укропа. Я сижу на табуретке возле кухонного окна и веду светскую беседу. Мне десять лет, а бабушке 65.
– Бабушка, а почему ты готовишь так медленно?
– Ты, Гарька, проголодался. Потерпи еще часика два, не больше.
У меня нет выдержки. Я хочу попробовать бабушкино кисло-сладкое жаркое. А потом, съев первую порцию, я обязательно попрошу добавку.
– Бабушка, а если ускорить приготовление еды?
– Всему свое время, Гарька. – У моей бабушки Цили философский склад ума. Она говорит афоризмами, но не замечает этого. Мясо уже в казане. Казан стоит на газовой плите.
– Ты можешь сделать себе бутерброд, – говорит бабушка.
– Не буду, – гордо заявляю я. – Я пока не голодный. Мне просто хочется попробовать твое жаркое.
Бабушка поет песенку на идише. У меня нет слуха, и я ей не подпеваю. На идише я знаю несколько слов. Бабушка поет и улыбается. Наверное, ее мама пела ей эту песенку. Или бабушка. Несколько поколений Школьников из Балты пели эту песенку на идише, а вот я ее никогда не спою. Бабушка Циля хорошо поет. А ведь она никогда не училась пению. Талантливая самоучка.
– Гарька, о чем ты думаешь?
– На ум, бабушка, мне приходят разные глупые мысли.
– Хорошо, что ты сам знаешь, какие они, твои мысли. Но глупые мысли надо выбросить из головы. Зачем они тебе, Гарик.
– У меня не получается, – честно говорю я. – Я пытаюсь, но их становится все больше и больше.
– Вот еще, – говорит бабашка Циля, – не будь глупым: открой окно и выброси их на улицу, только никому об этом не говори. Представь себе, что все наши соседи начнут из окон выбрасывать свои глупые мысли, а они потом будут цепляться к случайным прохожим и все жители Молдаванки станут глупыми занудами.
– Неужели, бабушка, я – глупый зануда?
– Пока нет, но задатки занудства есть у твоего отца Иосифа. Он – хороший человек, но иногда делает глупые поступки.
– Я не замечал ничего подобного, – говорю я.
– У меня более острое зрение, Гарька. Твой отец Иосиф не умеет отстаивать себя. Он – хороший врач, муж и человек. Но у него есть глупые принципы, которые он отстаивает с пеной у рта. И он никогда не станет известным врачом. А врач должен быть известным. К нему на прием должна быть большая очередь. Твой отец живет сегодняшним днем, а должен жить завтрашним. Надеюсь, ты меня понимаешь?
Я выбросил в окно глупые мысли, а умные ко мне сегодня не идут. И я не знаю, что мне ответить бабушке Циле на ее вопрос. И я снова думаю о кисло-сладком жарком из телятины. Я его буду есть маленькими кусочками, не торопясь. Я не понимаю, зачем моему отцу Иосифу лишняя слава? Основная слава у него есть. Он храбро воевал, заработал на войне ранение, два ордена и три медали. И никогда ими не хвастается. Больные и сослуживцы его любят. И мама Рая его любит. И я, Гарик, люблю моего отца.
– У тебя замечательный отец, – говорит бабушка Циля. – Он любит свою семью, терпит меня, свою тещу, лечит людей, не принимает подарки и после каждой зарплаты покупает книги. Азохен вей, я люблю твоего отца. И желаю ему всего самого лучшего, но он должен поставить перед собой цель и неуклонно двигаться к ней. А у тебя, Гарик, есть цель?
– Есть, – говорю я бабушке Циле. – Мне хочется попробовать твое жаркое.
ЗА ХЛЕБОМ
Бабушка Циля поднимала меня ранним утром и часа через два мы отправлялись с ней в булочную. Бабушка собиралась медленно, а я еще медленней. Мне было шесть лет, я должен был выглядеть элегантно, но при этом мне не нравилось смотреть на себя в зеркало. Я был худеньким мальчиком, слишком обыкновенным.
– Гарик, – говорил я своему отображению, – и почему ты так медленно растешь.
– Гарик, – ворчала бабушка Циля, – ты растешь, как и все остальные мальчики и девочки. Ты же находишься не в сказке, а в реальной жизни. – Она придирчиво осматривала меня, потом себя в зеркале и мы неторопливо спускались на улицу.
Одесса в 1955 году была великолепной. Ран войны почти не осталось. Утренний воздух был бодрящим, солнце ярко светилось и ко мне возвращалось хорошее настроение.
До ворот дома нас сопровождала стайка дворовых котов. Впереди обычно шел кот Мурза, за ним все остальные. Я тогда научился считать до десяти и говорил бабушке, что нас сопровождает шесть котов.
– Ты с ними подружился? – спрашивала бабушка.
– Да, – коротко отвечал я.
Весь двор знал, что мы с бабушкой идем за хлебом.
– Не забудьте про бублики! – напоминала нам толстая Мария Федоровна, бывшая повариха и подруга бабушки.
– Я напомню, – обещал я.
Мы никуда не торопились.
– Тебе повезло, – говорила бабушка, – родиться в городе, где все дома поют и летают, но поют и летают они по ночам, когда все одесситы спят.
Теперь я думаю, что я стал писателем, благодаря бабушке Циле. Она читала мне книги и фантазировала удивительные истории, в которых коты и собаки, дома, фонари, волны Черного моря говорили человеческими голосами. Я пробовал разговорить фонари, дома, котов и кошек, но со мной они разговаривать не хотели, вот я на них и обижался и жаловался бабушке:
– При мне они молчат, а с тобой разговаривают. Лучше бы они разговаривали со мной, а с тобой молчали.
Я спросил маму Раю:
– Почему со мной не разговаривают фонари? Неужели они разговаривают только бабушками, мамами и папами?
– Со мной, Гарик, они не желают ничем делиться, а у твоей бабушки к ним наверняка есть особенный подход.
Я тогда не понял этой фразы, но запомнил ее на всю жизнь.
Не помню, на какой улице была булочная. Кажется, на Мясоедовской. И в ней заправляла всем продавщица Тоня. Тоня не спрашивала у бабушки, что ей давать. Она аккуратно завертывала в бумагу хлебные сокровища, похожие на холмы, булочки и бублики. Какой у них был запах! Как они притягивали к себе. Один бублик бабушка Циля доверяла нести мне.
– Надеюсь, Циля, у тебя все хорошо? – спрашивала продавщица Тоня.
– Плохих вестей я тебе не принесла, – отвечала бабушка Циля.
– А у вас? – спрашивал я продавщицу.
– Гарик, могло бы быть лучше, но ты этого пока не поймешь.
Ей явно не хотелось разговаривать со мной, но я на продавщицу не обижался. Она была толстой, веселой и любила свой магазинчик.
– Замечательный хлеб, – говорила бабушка Циля. Больше нигде такого хлеба нет. Этот – особенный.
Я обычно не доносил свой бублик домой. Я кормил воробьев, а бабушка Циля присоединялась ко мне еще с одним бубликом.
– Мне нравится, – бабушка Циля улыбалась, – воробьиное чириканье. Для них хлебные крошки – воробьиное счастье… Гарик, а твое счастье лежит на дороге, только ты должен его найти.
Я искал свое счастье, но тогда я его не нашел. Возможно, прошел мимо.
Мы доходили до сквера на Хворостина и садились на одну из скамеек.
– Ты чувствуешь, как Одесса наплывает на тебя? – спрашивала меня бабушка Циля. – Как корабли в море.
ГЛАША И ЛЕЙБЛ
Бабка Глаша торговала семечками на улице Богдана Хмельницкого, возле Еврейской больницы. Семечки у нее были отборными, большими. Мама Рая как-то сказала мне, что бабка раньше была балериной в Оперном театре, одной из лучших. Она была тоненькой и все время улыбалась. Однажды папа Иосиф сказал мне:
– Гарик, какой ты хочешь подарок на свое десятилетие?
– Я подумаю, – ответил я. И неожиданно выпалил:
– Давай купим бабке Глаше билет в Оперный театр на балет.
Не помню, как эта мысль пришла мне в голову. Я думал, что папа откажется выполнить мою просьбу, но он согласился. Он даже сказал:
– Гарик, мне нравится, что ты стремительно взрослеешь.
Через два дня мы торжественно вручили бабке Глаше билет.
– У вас, – выпалил папа, – самые лучшие семечки в Одессе. Такие семечки я ел в детстве в своем еврейском местечке Старая Ушица. Потом это местечко исчезло. И семечки на вкус после войны стали совсем другими. И тут мне повезло попробовать ваши семечки.
Бабка Глаша улыбнулась и подарила папе Иосифу три кулька семечек, а мне один. Папа отказывался, я отказывался, но она нас убедила взять кульки с семечками.
– У вас начнут расти веселые мысли, вот увидите!
А потом она рассказала нам о своем друге Лейбле Мершензоне. Он был известным оперным певцом и ушел добровольцем на фронт. И не вернулся с войны. А ведь ему предлагали эмигрировать в Ташкент, но он отказался.
– Больше у меня таких друзей не было. – Она вытерла платочком слезы на своем лице. – Лейбл был замечательным человеком и пел он божественно. И никогда не обижал кошек и собак. Я своего кота назвала его именем.
Папа чуть не забыл отдать бабке Глаше билет, но я ему напомнил.
– Это звонок из моего прошлого, – сказала бабка. – Если честно, меня до сих пор билетерши пропускают в театр бесплатно, они меня еще помнят, но в этот раз я пройду по билету. Они наверняка удивятся и подумают, что меня нашел старый поклонник.
Я перестал покупать семечки у бабки Глаши. Я боялся, что она не станет брать с меня 10 копеек.
Я закрываю глаза и вижу, как Глаша и Лейбл прохаживаются по Приморскому бульвару. Он влюблен в Глашу, но боится ей в этом признаться, а довоенного времени остается все меньше и меньше.
ПРИВОЗ
Моя бабушка Циля всегда куда-то торопилась. И торопила меня. А я до первого класса не хотел никуда торопиться – мне нравилась спокойная, размеренная жизнь.
– Гарька, – сердилась бабушка Циля, – я тебя жду уже два часа, а ты до сих пор не переоделся. Я пойду одна на Привоз.
И я через пять минут был готов. Правда, на моей правой ноге был носок, а на левой он отсутствовал. Бабушка Циля доставала носок из-под дивана и спрашивала, как он там оказался.
– Случайно, – говорил я. – Мы с ним играли в прятки.
Привоз был в пятнадцати минутах от нашего дома. Привоз – так мне тогда казалось – ждал мою бабушку Цилю. Половина торговок нам ласково улыбались и не вежливыми холодными улыбками, а веселыми и дружелюбными. И наперебой предлагали огурцы, помидоры, морковь, лук, абрикосы, дыни, сливы, сметану и творог.
У бабушки Цили была своя тактика. Бабушка обходила весь Привоз, ничего не покупая.
– Циля, куда же ты? – кричали нам вслед торговки.
Бабушка эти крики пропускала мимо ушей. Я тянул бабушку Цилю к абрикосам. Они тогда мне особенно нравились. Они были сочными, мягкими и сладкими.
– Хочу абрикосы! – хныкал я. – Почему мы опять идем не в ту сторону.
– Мальчик хочет абрикосов! – посмеивались торговки.
– Гарик, проявляй терпение! – требовала бабушка. – Будут тебе абрикосы, но сначала мы возьмем салат.
К салату я был равнодушен. Бабушка покупала всегда четыре пучка. У четырех торговок. Северный пучок. Западный пучок. Южный пучок. И восточный пучок. И заявляла: "Каждой стороне света по одному пучку салата". Потом она покупала помидоры и огурцы. Помидоры были бурыми. Огурцы были длинными и тонкими. Дома я из помидор и огурцов делал крепости. Четыре крепости – северную, западную, южную и восточную. Но в моих крепостях не было пушек – они были самыми мирными крепостями на свете. И в каждой крепости жили принцы и принцессы.
– Как зовут твоих принцесс? – спрашивала меня бабушка Циля.
– Они – одесситки, – важно говорил я.
– И где же они находятся?
– Бабушка, понятно где – на Молдаванке.
Но вернемся на Привоз. Я неожиданно представлял себя паровозом и начинал пыхтеть.
– Гарька, не отвлекай меня, – просила бабушка Циля. – Мы можем забыть об абрикосах. Почему ты их так любишь?
– И сам не знаю, – отвечал я. – Наверное, из-за привычки.
– Но привычку можно поменять.
– Будто я не знаю, но мне пока ничего менять в моей жизни не хочется.
И тут бабушка покупала мне леденец в виде петушка на длинной палочке.
– А он может прокричать "ку-ка-ре-ку"? – спрашивал я у бабушки Цили. – Как сладко и медленно таял этот петушок в моем рту!
А мы с бабушкой Цилей шли за творогом и сметаной к торговке Нюре.
Нюра была толстой и веселой, и пять раз в неделю приезжала торговать на Привоз из Дальника. Тогда мне казалось, что Дальник находится очень далеко.
Нюра дарила мне несколько абрикосов. И говорила, что у них замечательные косточки, а в них замечательные ядрышки.
– Они понравятся моему петушку.
– Это точно.
Я любил творог и сметану, особенно с вареньем бабушки Цили. Конечно же, абрикосовым. Потом мы шли за другими покупками. Груши я выбирал сам, а бабушка Циля выбирала яблоки. Абрикосы были самыми последними.
– Нам самые сладкие, – просила бабушка Циля.
– Самые сладкие, – повторял я за ней.
Бабушка доверяла мне нести домой кулек с абрикосами.
У выхода она всегда говорила:
– Прощай, Привоз!
И мы медленно шли домой. И я медленно уходил из своего абрикосового детства. И от бабушки Цили.
МАМА РАЯ
Мама Рая иногда любит говорить загадками.
– Гарик, что ты знаешь обо мне?
– Почти ничего, – честно признаюсь я.
– А я тебя хорошо воспитываю или плохо?
Мне хочется сказать: "так себе!" Мама Рая воспитывает меня два раза в месяц. Говорит, что у нее собственная система воспитания. Мол, она ее сама придумала, а мой папа Иосиф всю ее систему ломает, потому что он мне потакает во всем. Итак, мама Рая предупреждает меня заранее:
– Гарик, завтра я тебя буду воспитывать.
– Хорошо, – соглашаюсь я.
У меня нет выбора. Мама Рая ждет правильный ответ и она его получает.
– Гарик, только не отвлекайся!
У меня красивая мама. Особенно ей к лицу мимолетная улыбка. Ну, как чайка в небе – только что она парила в небесах, а сейчас исчезла из глаз. Мне хочется сказать маме:
– Не будь букой! – Но она меня не поймет и расстроится.
Она не знает, с чего начать мое воспитание? Долгая пауза. Я думаю, что сейчас меня учительница вызовет к доске и сразу поймет, что я не подготовил домашнее задание. Вот было бы здорово, если бы не мама Рая воспитывала меня, а я воспитывал ее! С чего бы я начал?
– Мама Рая, почему ты так редко улыбаешься? Мне и папе Иосифу нравится твоя улыбка.
– Мне кажется, что она у меня глупая.
– Напрасно кажется! У тебя замечательная улыбка.
– И твой папа так считает.
– Да! – вру я.
Иногда врать полезно. Да это и не ложь. Папа Иосиф любит маму Раю и с улыбкой, и без улыбки. И он меня все время просит:
– Не расстраивай свою маму!
Значит, бабушку Цилю я расстраивать могу и тетю Лиду, и папу Иосифа, а маму не имею права.
– Мы должны с тобой относиться к твоей маме бережно!
Я стараюсь. Я всегда соглашаюсь с мамой Раей, а потом часто делаю по- своему. Не хочу, но как-то так у меня получается.
– Ну ты и сорванец! – говорит бабушка Циля.
Ладно, никто мне не доверит воспитывать маму Раю. Да я и сам не хочу. Больно надо!
– Гарик, в детстве я была сорванцом. Я засовывала в рот два пальца и свистела.. Громче Паши Голышева, а он был кем-то вроде нашего атамана.
И мама показывает, как она свистела в детстве.
– А меня научишь?
– Запросто.
И через пять минут мы с мамой свистим в унисон.
– Хватит! – строго говорит мама Рая. – Так на чем я остановилась?
– В детстве ты была сорванцом, – напоминаю я.
– И еще каким! Меня все слушались.. Даже Паша Голышев. Я даже, кажется, нравилась ему. Но он мне никогда об этом не говорил.
– А как тебе признался в любви папа Иосиф?
– Он застал меня врасплох на нашем третьем свидании? Я его спросила: о чем ты думаешь? А он ответил: о тебе! А потом был водопад слов, а ведь на двух предыдущих свиданиях он больше молчал, а я не могла остановиться. Никто меня раньше так внимательно не слушал. Даже Паша Голышев.
– Надеюсь, он сейчас тебе не нравится?
– Гарик, он мне давно не нравится, и я давно уже не сорванец.
Мама Рая у меня заводная. Она таскает моего папу Иосифа по театрам и кафешкам, и заставляет по выходным дням прогуливаться по Дерибасовской и Приморскому бульвару. И они три раза спускаются по Потемкинской лестнице, а потом снова поднимаются наверх. А папа Иосиф таскает маму Раю только по книжным магазинам. Тут мама Рая встает и свободно делает мостик. А у меня он не получается. Какая же гибкая моя мама Рая! Я ровно сто раз подпрыгиваю на левой ноге. Теперь очередь за правой. И тут мама Рая говорит:
– Баста! Мне больше сегодня не хочется тебя воспитывать. Гарька, ты свободен. Что ты сейчас освоил?
– Я решил стать сорванцом. – И я свищу. Почти как мама.
МОЙ ПРИЕЗД В ОДЕССУ
Самолет из Хабаровска в Одессу прилетел ранним утром. Получив багаж, я поспешил к таксистам. Мне хотелось поскорее попасть к родственникам, я их не видел уже около десяти лет. Я выбрал самого симпатичного – рыжего, с большими веснушками на лице.
– Довезете меня до улицы Хворостина? – спросил я.
– Молдаванка от аэропорта, – ответил он, – очень далеко, на другом конце города. – Он явно врал, но старался, чтобы я его вранья не заметил.
– Вы откуда, молодой человек?
– С Дальнего Востока.
– Тогда поехали.
Он возил меня минут тридцать по одесским улицам, а потом взял с меня 10 рублей, а должен был взять один рубль.
– Учтите, – сказал он мне на прощанье, – я взял с вас непомерно мало, но я – не барыга, а ударник коммунистического труда. И вот я у подъезда дома, куда меня привезли двадцать лет назад из роддома. Мне кажется, что сейчас из дверей выйдет моя бабушка Циля и спросит:
– Гарик, ты нормально долетел до Одессы?
Увы, из дверей никто не выходит. Я захожу в подъезд. Со мной тяжелый чемодан – в нем четыре банки с маринованными грибами. Чудо, что они не разбились в дороге. Медленно поднимаюсь на второй этаж и наполняюсь нежностью к обтрепанным ступеням. Вот и четвертая квартира. Звоню. У звонка тяжелая прерывистая трель. Слышу за дверью грузные, неторопливые шаги. Они могут принадлежать только моей тете Лиде. Шаги неуверенно приближаются к дверям. Они становятся все четче. Я голоден. Но тетя Лида не торопится открыть дверь.
– Кто там? – спрашивает она.
– Я, – говорю я.
– Катись отсюда! – говорит тетя Лида, так и не открыв дверь.
Куда и зачем мне катиться с таким тяжелым чемоданом?
– Я все объясню, – торопливо говорю я.
– У тебя есть одна минута.
– Мне необходимо увидеть Беллу.
Белла – моя двоюродная сестра, единственная дочь тети Лиды.
– Что тебе надо от Беллы?
– Я ей скажу только несколько слов.
И когда же откроется эта проклятая дверь?
– Белла, – говорит тетя Лида, – месяц назад вышла замуж. – Она сейчас с Фимой. Чем они занимаются, я не знаю. Но ты уходи! Не тяни время!
– Только не сердитесь, – прошу я. – Дайте мне Беллу и тогда вы поймете, что сердиться вредно.
– Белла, – зовет тетя Лида. – Тут к тебе какой-то хмырь пришел. Но без Фимы не выходи. Вдруг он из уголовников.
– Я не из уголовников, – обижаюсь я.
– Все равно ты этого доказать не сможешь.
И тут дверь распахивается. Тетя Лида и Белла выходят ко мне в коридор. А потом и парень со шваброй. Он набрасывается на меня.
– Почему ты не слышишь хороших советов. Убирайся отсюда! Нет, погоди! Откуда ты знаешь Беллу.
– Я его не знаю, – говорит Белла. – В первый раз вижу. Он – не мой знакомый, а самозванец.
– Как Гришка Отрепьев? – хмыкаю я.
Вид у меня неважнецкий: мятые брюки и рубашка, старенькие туфли. Чувствуется, что я не понравился тете Лиде, Белле и ее мужу Фиме. Фима поднимает и опускает швабру. Но я давно не из пугливых.
– Белла, поговори со мной! – настаиваю я.
– Вызвать милицию? – спрашивает тетя Лида. – Без нее этот нахальный тип будет изводить нас и дальше.
– Вы потом пожалеете об этом, – предупреждаю я.
– Ах, он нам еще и угрожает, – кричит Белла. Десять лет назад она так кричать не умела.
– Белла, мы когда-то встречались с тобой, – нахально говорю я.
– Где же милиция? – вопит тетя Лида, забыв, что она еще в милицию не звонила.
– Белла, – говорю я, – ты мне кажешься единственно вменяемым человеком в этой компании. Утихомирь, пожалуйста, свою маму.
– Так вы встречались? – грозно спрашивает Фима.
– Не встречались, – говорит Белла. – Я бы с таким типом встречаться не стала!
– Но тогда откуда он знает твое имя?
– Откуда ты знаешь мое имя?
Я не отвечаю.
– Он явно из бандитов, – говорит тетя Лида. – Ничего, мы с ним втроем справимся.
И тут мне надоедает ломать комедию. Никогда нельзя слишком заигрываться. Как говорила моя бабушка Циля: "Всему – свое время".
– Тетя Лида, – говорю я с улыбкой, – я – Гарик. У меня есть отец Иосиф, мама Рая и была бабушка Циля и дедушка Борис.
– Гарик, – говорит тетя Лида, – ты чуть меня не довел до обморока.
– А я тебя сразу узнала, – говорит Белла, – но решила тебе подыграть.
Наверное, она сейчас думает, что говорит чистую правду. Она и в детстве верила в то, что говорила.
– Ух ты! – выдыхает Фима.
И мы с ним обнимаемся. И целую неделю я живу без приключений. Но потом…