RSS RSS

Игорь ПОТОЦКИЙ. Невыдуманные одесские истории

МОЙ ПЕРВЫЙ ПОРТНОЙ

 

Мне только исполнилось восемь лет, я учился во втором классе, когда бабушка Циля задумала пошить мне первый настоящий костюм. Он мне не был нужен, но бабушка привела сорок шесть неоспоримых аргументов в пользу своего решения, вот я и сдался, ведь подыскивать новые аргументы она могла еще не меньше двух часов, а меня тянуло к приятелям на улицу. Моя бабушка никогда не применяла силовых методов, но любые словесные баталии она выигрывала без труда, поэтому мои мама Рая и папа Иосиф заранее соглашались на все, что предлагала бабушка Циля.

Бабушка Циля наградила меня за сговорчивость пирожком с капустой собственного приготовления и стала решать, к какому портному меня отвести. Она готовила борщевую заправку и называла фамилии портных, которых знала. Потом следовала непродолжительная пауза, после которой бабушка называла все достоинства и недостатки этого портного. Затем бабушка называла имя следующего портного. У моего друга Лени Кана бабушка Берта принимала любое решение в течение нескольких минут, но моя бабушка Циля так никогда не делала, но зато потом она никогда не отказывалась от своего решения. Вот и сейчас, после после получаса серьезных и мучительных размышлений, бабушка остановилась на Абраме Ароновиче Канцельсоне:
 

      –  Ты, Гарик, потом оценишь мой выбор!

Так что в ближайшее воскресенье мы с бабушкой Цилей пошли на Мясоедовскую в дом под номером тридцать восемь. Вошли в отнюдь не аристократический подъезд и поднялись на второй этаж. Бабушка достала из сумочки зеркальце, поправила прическу и решительно нажала кнопку звонка. Тут произошло первое, но не последнее чудо: дверь моментально отворилась, и я увидел маленького лысого старичка с веселыми и бодрыми глазами.

 

  Вот мы и свиделись, Цилечка,   радостно сказал веселый старичок,  – ровно через двадцать лет. Клянусь моими прошлыми достижениями, я рад нашей встрече, как никто другой на Молдаванке, в этом пыльном и замечательном городе, на который мы променяли нашу великолепную Балту, но все произошло так, как должно было произойти.  – Тут он посмотрел на меня оценивающим взглядом.   Твой внук достоин моего костюма.
Бабушка Циля никогда раньше не имела привычку перебивать своих собеседников, к тому же    я это сразу почувствовал  – слова старичка ей понравились, вот и в ее глазах появился озорной блеск. Она впервые поступилась одним из своих основных принципов.

  Не шелести словами, Абраша,   попросила она

Старичок провел нас в довольно светлую комнату, усадил на диван и пощелкал пальцами, чтобы привлечь к себе наше внимание, хоть этого совсем не требовалось. Потом он спросил:

 

 Цилечка, ты ведь передала внуку свое терпение?

Терпения, на самом деле, мне никогда не хватало. Я страшно маялся на уроках правописания и арифметики, старался быстрее сделать домашние задания, да и любую книгу мне хотелось скорее дочитать до конца и начать чтение новой, надеясь, что она была интересней предыдущей. Я, побоявшись, что бабушка ответит на этот вопрос отрицательно, выпалил:

 Мне ничего не стоит запастись терпением на необходимое время.
Бабушка Циля улыбнулась. Абрам Аронович засуетился, снимая с меня мерки. Я повиновался его важному голосу. Я старался не показать бабушке Циле и Абраму Ароновичу своего внутреннего напряжения. Тяжелее всего было стоять несколько минут неподвижно, но я справился, представив себя часовым у полкового знамени.

Абрам Аронович вертелся вокруг меня, записывая цифры карандашом на маленьком клочке бумаги. Голос его теперь звучал ласково, как у детского врача.

 Молодой господинчик, – говорил он,   останется доволен костюмом старика Канцельсона. Давным-давно я шил костюмы трем польским графам, одному герцогу, сорока пяти нэпманам, двум начальникам милиции и даже сахарозаводчику Бродскому, приезжавшему ко мне из Киева. А ведь он мог найти и в Киеве приличного портного и сэкономить деньги за дорогу. Этот самый Бродский попросил меня, Абрашку Канцельсона, сына простого сапожника из Балты, сшить ему элегантный и удобный костюм, пообещав десять золотых монет. Костюм, чтобы ему позавидовали все прочие миллионеры в Праге и Париже. Я ему пообещал это сделать. Он дал мне пять дней. Я колдовал над его костюмом три дня и три ночи. И костюм понравился Бродскому. Он дал мне одиннадцать золотых монет… А самыми плохими моими клиентами были милицейские начальнички: они требовали слишком много, а платили слишком мало и каждый из них грозился забрать у меня лицензию. А еще я когда-то был портным у Котовского, бывшего бандита и красного командира. И при мне он никогда не ругался матом. Он грозился наградить меня орденом, но не успел –  его убили.

Абрам Аронович почему-то не смотрит на мою бабушку Цилю, а она делает вид, что его не слушает. Почему   я не знаю

 

– Вейзмир!    говорит Абрам Аронович.   Тебе, сынок, не мешает прибавить в весе, нельзя же быть похожим на макарону. Я боюсь, что брюки с тебя спадут в самый неподходящий момент, а пиджак будет на тебе висеть, как на огородном пугале.

  Абрам, ты заговариваешься!   прикрикивает на Абрама Ароновича моя бабушка Циля.

  Сынок,   говорит друг бабушкиной юности,   тебе не следует слишком набирать в весе, потому что толстый и неуклюжий мальчик становится объектом шуток своих  одноклассников, особенно девочек. Тебя будут называть обидными прозвищами, а ты станешь дуться и копить свою злость. Не крутись и стой спокойно! Поверь, я сошью тебе замечательный костюм. В подарок твоей бабушке Циле…

Мне хотелось почаще ходить на примерки к Абраму Ароновичу. Мне нравилась его квартира. Особенно множество часов, мебель из красного дерева, ее явно следовало реставрировать и картина неизвестного живописца начала девятнадцатого века, где было изображено какое-то сражение Наполеона. Бабушка Циля сказала, что, возможно, это сражение под Аустерлицем, где он победил, или на Ватерлоо, где он проиграл свою империю.

Я часами смотрел на эту картину, пока Абрам Аронович и бабушка Циля предавались воспоминаниям о Балте.

Костюм был готов через две недели. И какой костюм! Бабушка была в восторге и поцеловала сначала меня, а потом Абрама Ароновича.

  За что?   спросил он.

 Ты сделал из моего внука красавца.

 Он такой и без меня.

 Абрашка, не набивай себе цену.

Я пробормотал слова благодарности. Бабушке пришлось их повторить за мной громко и четко. Я не стал его снимать. И мы отправились с бабушкой Цилей домой.

Первой костюм увидела моя двоюродная сестра Белла. Она была старше меня на два года и считала себя маленькой леди. Я же на виконта тогда не тянул.
 

 Классный у тебя костюмчик! – сказала она.   Я, возможно, разрешу тебе прогуляться в нем со мной по Молдаванке. Но для этого мне должны сшить роскошное платье, а ты должен накопить деньги и купить мне мороженое и конфеты.

 

 Я подумаю над твоим предложением,   пообещал я.

Я надулся от гордости, прогуливаясь по двору в новом костюме. Как кот Мурза после сытного обеда. Я столкнулся с Лешкой Капланом из параллельного класса.

– Чо ты так вырядился?  – спросил он.

Я обиделся и оставил его вопрос без ответа. Он подошел ко мне вплотную и небрежно двумя пальцами потрогал ткань пиджака.

 

  Бостон, – легко определил он.   Только задаваться тебе не советую.

– Я не умею задаваться.

 

  Вот и хорошо!   сказал Лешка.

И тут во дворе появилась Танька Арутинова.

 

– Привет, Гарик!    сказала она.  – На тебе замечательная обновка. Ты мне в ней нравишься, а вот у твоего приятеля Лешки какой-то потрепанный вид.   Танька всегда задевала Лешку. Он почему-то на нее не злился.

  Гарик,    сказала Танька,   иди переоденься, и мы с тобой побегаем по скверу Хворостина.   Раньше она ничего подобного мне не предлагала. 

 Только без Каплана.

Но я не согласился.

Наверное, зря!

 

 

БАБУШКА ЦИЛЯ И АНГЕЛ

Только один раз на моей памяти бабушка Циля позвала ангела. Мы стояли на балконе.
 

  Гарик, у тебя все в порядке?   спросила бабушка.

Мне было девять лет, и я не нравился сам себе. И вообще мне не везло. Будто я не жил в Одессе, а в маленьком провинциальном городке с одной школой и одним кинотеатром. Я боялся, что бабушка Циля сейчас скажет:
 

 Гарька, радуйся, что ты родился на Молдаванке, а не в районном центре.

Бабушка моя давно уже забыла, что она сама родилась в Балте. Правда, бабушка, когда у нее было хорошее настроение, любила пофантазировать. Недавно она сказала:
 

 Главная особенность Балты, что именно в ней был создан Балтийский флот?

  Бабушка, ты хотела сказать Балтский?
 

 Нет, именно Балтийский. Потому что он был сразу отправлен на Балтику.

Так что фантазировать меня научила бабушка Циля. Благодаря ей, я стал писателем. У бабушки было НЕ ОЧЕНЬ ХОРОШЕЕ НАСТРОЕНИЕ. Ей хотелось кому-то задать несколько вопросов. Только не мне. Я был еще слишком маленьким. Но один вопрос она все-таки мне задала:

 – Гарька, можно я сейчас позову знакомого ангела? Только ты об этом никому не рассказывай. Договорились?

Я, разумеется, не стал отговаривать бабушку Цилю. Тем более, что я никогда раньше не видел живых ангелов, а папа Иосиф сказал мне, что ангелов не существует.

   Анхель!  – совсем тихим голосом позвала бабушка Циля.

 – Анхель!   позвали мы вместе.

Я закрыл глаза и увидел, что на балконе рядом с нами стоит ангел Анхель. У него огромные глаза и доброе лицо. Как у моего папы Иосифа двадцать лет назад. И за его спиной крылья. А в руке у него свирель.

  Спасибо, что прилетел, Анхель!

  Не стоит благодарности.
 

 Анхель, почему у меня сейчас сплошные неприятности?
 

 Циля Львовна, такая у тебя полоса пошла, но она пройдет через неделю.

  Это точно?
 

 Неужели ты мне перестала доверять?
 

 Не перестала.

  Что ты еще хотела спросить?
 

 Из Гарьки толк получится?

  В этом я пока еще не уверен.

И тут я открыл глаза. А надо было дождаться следующего вопроса бабушки Цили, но я, как всегда, поторопился.
 

 Бабушка Циля, а где же ангел Анхель?

  Он только что улетел.

  Он мне понравился.

  И ты ему.

Бабушка Циля хорошо умела фантазировать.

 

 

БАБУШКА ЦИЛЯ

 

  Ты ничего не понимаешь,    говорит мне бабушка Циля.    Я признаю только один город   Одессу. В этом городе лучший район   Молдаванка. А на Молдаванке есть лучшая улица   Хворостина.

Бабушка Циля делает жаркое. Она колдует над мясом, моет сушеные сливы, режет стебли укропа. Я сижу на табуретке возле кухонного окна и веду светскую беседу. Мне десять лет, а бабушке 65.
 

 Бабушка, а почему ты готовишь так медленно?

 – Ты, Гарька, проголодался. Потерпи еще часика два, не больше.

У меня нет выдержки. Я хочу попробовать бабушкино кисло-сладкое жаркое. А потом, съев первую порцию, я обязательно попрошу добавку.
 

 Бабушка, а если ускорить приготовление еды?

   Всему свое время, Гарька.  – У моей бабушки Цили философский склад ума. Она говорит афоризмами, но не замечает этого. Мясо уже в казане. Казан стоит на газовой плите.
 

 Ты можешь сделать себе бутерброд,   говорит бабушка.

  Не буду,    гордо заявляю я. –  Я пока не голодный. Мне просто хочется попробовать твое жаркое.

Бабушка поет песенку на идише. У меня нет слуха, и я ей не подпеваю. На идише я знаю несколько слов. Бабушка поет и улыбается. Наверное, ее мама пела ей эту песенку. Или бабушка. Несколько поколений Школьников из Балты пели эту песенку на идише, а вот я ее никогда не спою. Бабушка Циля хорошо поет. А ведь она никогда не училась пению. Талантливая самоучка.

  Гарька, о чем ты думаешь?
 

 На ум, бабушка, мне приходят разные глупые мысли.
 

 Хорошо, что ты сам знаешь, какие они, твои мысли. Но глупые мысли надо выбросить из головы. Зачем они тебе, Гарик.
 

  У меня не получается,    честно говорю я.   Я пытаюсь, но их становится все больше и больше.
 

  Вот еще,   говорит бабашка Циля,   не будь глупым: открой окно и выброси их на улицу, только никому об этом не говори. Представь себе, что все наши соседи начнут из окон выбрасывать свои глупые мысли, а они потом будут цепляться к случайным прохожим и все жители Молдаванки станут глупыми занудами.
 

  Неужели, бабушка, я   глупый зануда?

  Пока нет, но задатки занудства есть у твоего отца Иосифа. Он   хороший человек, но иногда делает глупые поступки.
 

 Я не замечал ничего подобного,   говорю я.
 

 У меня более острое зрение, Гарька. Твой отец Иосиф не умеет отстаивать себя. Он   хороший врач, муж и человек. Но у него есть глупые принципы, которые он отстаивает с пеной у рта. И он никогда не станет известным врачом. А врач должен быть известным. К нему на прием должна быть большая очередь. Твой отец живет сегодняшним днем, а должен жить завтрашним. Надеюсь, ты меня понимаешь?

Я выбросил в окно глупые мысли, а умные ко мне сегодня не идут. И я не знаю, что мне ответить бабушке Циле на ее вопрос. И я снова думаю о кисло-сладком жарком из телятины. Я его буду есть маленькими кусочками, не торопясь. Я не понимаю, зачем моему отцу Иосифу лишняя слава? Основная слава у него есть. Он храбро воевал, заработал на войне ранение, два ордена и три медали. И никогда ими не хвастается. Больные и сослуживцы его любят. И мама Рая его любит. И я, Гарик, люблю моего отца.
 

  У тебя замечательный отец,    говорит бабушка Циля.  – Он любит свою семью, терпит меня, свою тещу, лечит людей, не принимает подарки и после каждой зарплаты покупает книги. Азохен вей, я люблю твоего отца. И желаю ему всего самого лучшего, но он должен поставить перед собой цель и неуклонно двигаться к ней. А у тебя, Гарик, есть цель?
 

  Есть,    говорю я бабушке Циле.   Мне хочется попробовать твое жаркое.

 

 

ЗА ХЛЕБОМ

 

Бабушка Циля поднимала меня ранним утром и часа через два мы отправлялись с ней в булочную. Бабушка собиралась медленно, а я еще медленней. Мне было шесть лет, я должен был выглядеть элегантно, но при этом мне не нравилось смотреть на себя в зеркало. Я был худеньким мальчиком, слишком обыкновенным.

 Гарик,   говорил я своему отображению,   и почему ты так медленно растешь.
 

  Гарик,    ворчала бабушка Циля,   ты растешь, как и все остальные мальчики и девочки. Ты же находишься не в сказке, а в реальной жизни.   Она придирчиво осматривала меня, потом себя в зеркале и мы неторопливо спускались на улицу.

Одесса в 1955 году была великолепной. Ран войны почти не осталось. Утренний воздух был бодрящим, солнце ярко светилось и ко мне возвращалось хорошее настроение.

До ворот дома нас сопровождала стайка дворовых котов. Впереди обычно шел кот Мурза, за ним все остальные. Я тогда научился считать до десяти и говорил бабушке, что нас сопровождает шесть котов.
 

  Ты с ними подружился?    спрашивала бабушка.

 – Да,   коротко отвечал я.

Весь двор знал, что мы с бабушкой идем за хлебом.
 

 Не забудьте про бублики! –  напоминала нам толстая Мария Федоровна, бывшая повариха и подруга бабушки.
 

– Я напомню,   обещал я.

Мы никуда не торопились.
 

  Тебе повезло,    говорила бабушка,   родиться в городе, где все дома поют и летают, но поют и летают они по ночам, когда все одесситы спят.

Теперь я думаю, что я стал писателем, благодаря бабушке Циле. Она читала мне книги и фантазировала удивительные истории, в которых коты и собаки, дома, фонари, волны Черного моря говорили человеческими голосами. Я пробовал разговорить фонари, дома, котов и кошек, но со мной они разговаривать не хотели, вот я на них и обижался и жаловался бабушке:
 

 При мне они молчат, а с тобой разговаривают. Лучше бы они разговаривали со мной, а с тобой молчали.

Я спросил маму Раю:

 – Почему со мной не разговаривают фонари? Неужели они разговаривают только бабушками, мамами и папами?

  Со мной, Гарик, они не желают ничем делиться, а у твоей бабушки к ним наверняка есть особенный подход.
Я тогда не понял этой фразы, но запомнил ее на всю жизнь.

Не помню, на какой улице была булочная. Кажется, на Мясоедовской. И в ней заправляла всем продавщица Тоня. Тоня не спрашивала у бабушки, что ей давать. Она аккуратно завертывала в бумагу хлебные сокровища, похожие на холмы, булочки и бублики. Какой у них был запах! Как они притягивали к себе. Один бублик бабушка Циля доверяла нести мне.
 

 Надеюсь, Циля, у тебя все хорошо?    спрашивала продавщица Тоня.
 

 Плохих вестей я тебе не принесла,    отвечала бабушка Циля.

   А у вас?    спрашивал я продавщицу.
 

 Гарик, могло бы быть лучше, но ты этого пока не поймешь.

Ей явно не хотелось разговаривать со мной, но я на продавщицу не обижался. Она была толстой, веселой и любила свой магазинчик.

   Замечательный хлеб,   говорила бабушка Циля. Больше нигде такого хлеба нет. Этот   особенный.

Я обычно не доносил свой бублик домой. Я кормил воробьев, а бабушка Циля присоединялась ко мне еще с одним бубликом.
 

  Мне нравится,    бабушка Циля улыбалась,   воробьиное чириканье. Для них хлебные крошки   воробьиное счастье… Гарик, а твое счастье лежит на дороге, только ты должен его найти.

Я искал свое счастье, но тогда я его не нашел. Возможно, прошел мимо.

Мы доходили до сквера на Хворостина и садились на одну из скамеек.
 

– Ты чувствуешь, как Одесса наплывает на тебя?    спрашивала меня бабушка Циля. – Как корабли в море.

 

 

ГЛАША И ЛЕЙБЛ

Бабка Глаша торговала семечками на улице Богдана Хмельницкого, возле Еврейской больницы. Семечки у нее были отборными, большими. Мама Рая как-то сказала мне, что бабка раньше была балериной в Оперном театре, одной из лучших. Она была тоненькой и все время улыбалась. Однажды папа Иосиф сказал мне:

 – Гарик, какой ты хочешь подарок на свое десятилетие?
 

  Я подумаю,   ответил я. И неожиданно выпалил:

  Давай купим бабке Глаше билет в Оперный театр на балет.

Не помню, как эта мысль пришла мне в голову. Я думал, что папа откажется выполнить мою просьбу, но он согласился. Он даже сказал:

  Гарик, мне нравится, что ты стремительно взрослеешь.

Через два дня мы торжественно вручили бабке Глаше билет.
 

  У вас,    выпалил папа,   самые лучшие семечки в Одессе. Такие семечки я ел в детстве в своем еврейском местечке Старая Ушица. Потом это местечко исчезло. И семечки на вкус после войны стали совсем другими. И тут мне повезло попробовать ваши семечки.

Бабка Глаша улыбнулась и подарила папе Иосифу три кулька семечек, а мне один. Папа отказывался, я отказывался, но она нас убедила взять кульки с семечками.
 

– У вас начнут расти веселые мысли, вот увидите!

А потом она рассказала нам о своем друге Лейбле Мершензоне. Он был известным оперным певцом и ушел добровольцем на фронт. И не вернулся с войны. А ведь ему предлагали эмигрировать в Ташкент, но он отказался.
 

– Больше у меня таких друзей не было.   Она вытерла платочком слезы на своем лице. – Лейбл был замечательным человеком и пел он божественно. И никогда не обижал кошек и собак. Я своего кота назвала его именем.

Папа чуть не забыл отдать бабке Глаше билет, но я ему напомнил.
 

 Это звонок из моего прошлого,    сказала бабка.   Если честно, меня до сих пор билетерши пропускают в театр бесплатно, они меня еще помнят, но в этот раз я пройду по билету. Они наверняка удивятся и подумают, что меня нашел старый поклонник.

Я перестал покупать семечки у бабки Глаши. Я боялся, что она не станет брать с меня 10 копеек.

Я закрываю глаза и вижу, как Глаша и Лейбл прохаживаются по Приморскому бульвару. Он влюблен в Глашу, но боится ей в этом признаться, а довоенного времени остается все меньше и меньше.

 

 

ПРИВОЗ

 

Моя бабушка Циля всегда куда-то торопилась. И торопила меня. А я до первого класса не хотел никуда торопиться   мне нравилась спокойная, размеренная жизнь.
 

  Гарька,   сердилась бабушка Циля,   я тебя жду уже два часа, а ты до сих пор не переоделся. Я пойду одна на Привоз.

И я через пять минут был готов. Правда, на моей правой ноге был носок, а на левой он отсутствовал. Бабушка Циля доставала носок из-под дивана и спрашивала, как он там оказался.

 – Случайно,    говорил я.   Мы с ним играли в прятки.

Привоз был в пятнадцати минутах от нашего дома. Привоз    так мне тогда казалось   ждал мою бабушку Цилю. Половина торговок нам ласково улыбались и не вежливыми холодными улыбками, а веселыми и дружелюбными. И наперебой предлагали огурцы, помидоры, морковь, лук, абрикосы, дыни, сливы, сметану и творог.
У бабушки Цили была своя тактика. Бабушка обходила весь Привоз, ничего не покупая.
 

  Циля, куда же ты?   кричали нам вслед торговки.

Бабушка эти крики пропускала мимо ушей. Я тянул бабушку Цилю к абрикосам. Они тогда мне особенно нравились. Они были сочными, мягкими и сладкими.
 

  Хочу абрикосы!    хныкал я.   Почему мы опять идем не в ту сторону.
 

  Мальчик хочет абрикосов!   посмеивались торговки.

   Гарик, проявляй терпение!  – требовала бабушка.   Будут тебе абрикосы, но сначала мы возьмем салат.

К салату я был равнодушен. Бабушка покупала всегда четыре пучка. У четырех торговок. Северный пучок. Западный пучок. Южный пучок. И восточный пучок. И заявляла: "Каждой стороне света по одному пучку салата". Потом она покупала помидоры и огурцы. Помидоры были бурыми. Огурцы были длинными и тонкими. Дома я из помидор и огурцов делал крепости. Четыре крепости   северную, западную, южную и восточную. Но в моих крепостях не было пушек   они были самыми мирными крепостями на свете. И в каждой крепости жили принцы и принцессы.

 – Как зовут твоих принцесс?    спрашивала меня бабушка Циля.
 

 Они  – одесситки,  – важно говорил я.
 

 И где же они находятся?

   Бабушка, понятно где  – на Молдаванке.

Но вернемся на Привоз. Я неожиданно представлял себя паровозом и начинал пыхтеть.

   Гарька, не отвлекай меня,    просила бабушка Циля.   Мы можем забыть об абрикосах. Почему ты их так любишь?
 

  И сам не знаю,   отвечал я.    Наверное, из-за привычки.
 

  Но привычку можно поменять.

  Будто я не знаю, но мне пока ничего менять в моей жизни не хочется.

И тут бабушка покупала мне леденец в виде петушка на длинной палочке.
 

 А он может прокричать "ку-ка-ре-ку"?  – спрашивал я у бабушки Цили. –  Как сладко и медленно таял этот петушок в моем рту!
А мы с бабушкой Цилей шли за творогом и сметаной к торговке Нюре.

Нюра была толстой и веселой, и пять раз в неделю приезжала торговать на Привоз из Дальника. Тогда мне казалось, что Дальник находится очень далеко.
Нюра дарила мне несколько абрикосов. И говорила, что у них замечательные косточки, а в них замечательные ядрышки.
 

  Они понравятся моему петушку.
 

 Это точно.

Я любил творог и сметану, особенно с вареньем бабушки Цили. Конечно же, абрикосовым. Потом мы шли за другими покупками. Груши я выбирал сам, а бабушка Циля выбирала яблоки. Абрикосы были самыми последними.
 

  Нам самые сладкие,  – просила бабушка Циля.
 

  Самые сладкие,   повторял я за ней.

Бабушка доверяла мне нести домой кулек с абрикосами.
У выхода она всегда говорила:

  Прощай, Привоз!

И мы медленно шли домой. И я медленно уходил из своего абрикосового детства. И от бабушки Цили.

 

 

МАМА РАЯ

 

Мама Рая иногда любит говорить загадками.
 

  Гарик, что ты знаешь обо мне?
 

 Почти ничего,    честно признаюсь я.
 

 А я тебя хорошо воспитываю или плохо?

Мне хочется сказать: "так себе!"  Мама Рая воспитывает меня два раза в месяц. Говорит, что у нее собственная система воспитания. Мол, она ее сама придумала, а мой папа Иосиф всю ее систему ломает, потому что он мне потакает во всем. Итак, мама Рая предупреждает меня заранее:
 

 Гарик, завтра я тебя буду воспитывать.
 

  Хорошо,   соглашаюсь я.

У меня нет выбора. Мама Рая ждет правильный ответ и она его получает.
 

 Гарик, только не отвлекайся!

У меня красивая мама. Особенно ей к лицу мимолетная улыбка. Ну, как чайка в небе  – только что она парила в небесах, а сейчас исчезла из глаз. Мне хочется сказать маме:
 

  Не будь букой!   Но она меня не поймет и расстроится.

Она не знает, с чего начать мое воспитание? Долгая пауза. Я думаю, что сейчас меня учительница вызовет к доске и сразу поймет, что я не подготовил домашнее задание. Вот было бы здорово, если бы не мама Рая воспитывала меня, а я воспитывал ее! С чего бы я начал?
 

 Мама Рая, почему ты так редко улыбаешься? Мне и папе Иосифу нравится твоя улыбка.
 

 Мне кажется, что она у меня глупая.
 

 Напрасно кажется! У тебя замечательная улыбка.
 

– И твой папа так считает.

   Да!  – вру я.

Иногда врать полезно. Да это и не ложь. Папа Иосиф любит маму Раю и с улыбкой, и без улыбки. И он меня все время просит:
 

 Не расстраивай свою маму!

Значит, бабушку Цилю я расстраивать могу и тетю Лиду, и папу Иосифа, а маму не имею права.
 

 Мы должны с тобой относиться к твоей маме бережно!

Я стараюсь. Я всегда соглашаюсь с мамой Раей, а потом часто делаю по- своему. Не хочу, но как-то так у меня получается.
 

  Ну ты и сорванец!   говорит бабушка Циля.

Ладно, никто мне не доверит воспитывать маму Раю. Да я и сам не хочу. Больно надо!

  Гарик, в детстве я была сорванцом. Я засовывала в рот два пальца и свистела.. Громче Паши Голышева, а он был кем-то вроде нашего атамана.
И мама показывает, как она свистела в детстве.
 

  А меня научишь?

  Запросто.

И через пять минут мы с мамой свистим в унисон.
 

  Хватит!  – строго говорит мама Рая.    Так на чем я остановилась?

  В детстве ты была сорванцом,    напоминаю я.
 

 И еще каким! Меня все слушались.. Даже Паша Голышев. Я даже, кажется, нравилась ему. Но он мне никогда об этом не говорил.

  А как тебе признался в любви папа Иосиф?
 

 Он застал меня врасплох на нашем третьем свидании? Я его спросила: о чем ты думаешь? А он ответил: о тебе! А потом был водопад слов, а ведь на двух предыдущих свиданиях он больше молчал, а я не могла остановиться. Никто меня раньше так внимательно не слушал. Даже Паша Голышев.
 

 Надеюсь, он сейчас тебе не нравится?
 

 Гарик, он мне давно не нравится, и я давно уже не сорванец.

Мама Рая у меня заводная. Она таскает моего папу Иосифа по театрам и кафешкам, и заставляет по выходным дням прогуливаться по Дерибасовской и Приморскому бульвару. И они три раза спускаются по Потемкинской лестнице, а потом снова поднимаются наверх. А папа Иосиф таскает маму Раю только по книжным магазинам. Тут мама Рая встает и свободно делает мостик. А у меня он не получается. Какая же гибкая моя мама Рая! Я ровно сто раз подпрыгиваю на левой ноге. Теперь очередь за правой. И тут мама Рая говорит:
 

 Баста! Мне больше сегодня не хочется тебя воспитывать. Гарька, ты свободен. Что ты сейчас освоил?
 

  Я решил стать сорванцом.   И я свищу. Почти как мама.

 

 

МОЙ ПРИЕЗД В ОДЕССУ

Самолет из Хабаровска в Одессу прилетел ранним утром. Получив багаж, я поспешил к таксистам. Мне хотелось поскорее попасть к родственникам, я их не видел уже около десяти лет. Я выбрал самого симпатичного – рыжего, с большими веснушками на лице.

  Довезете меня до улицы Хворостина?    спросил я.
 

– Молдаванка от аэропорта,    ответил он,   очень далеко, на другом конце города.   Он явно врал, но старался, чтобы я его вранья не заметил.

  Вы откуда, молодой человек?
 

 С Дальнего Востока.

  Тогда поехали.

Он возил меня минут тридцать по одесским улицам, а потом взял с меня 10 рублей, а должен был взять один рубль.

   Учтите,    сказал он мне на прощанье,   я взял с вас непомерно мало, но я   не барыга, а ударник коммунистического труда. И вот я у подъезда дома, куда меня привезли двадцать лет назад из роддома. Мне кажется, что сейчас из дверей выйдет моя бабушка Циля и спросит:
 

 Гарик, ты нормально долетел до Одессы?

Увы, из дверей никто не выходит. Я захожу в подъезд. Со мной тяжелый чемодан   в нем четыре банки с маринованными грибами. Чудо, что они не разбились в дороге. Медленно поднимаюсь на второй этаж и наполняюсь нежностью к обтрепанным ступеням. Вот и четвертая квартира. Звоню. У звонка тяжелая прерывистая трель. Слышу за дверью грузные, неторопливые шаги. Они могут принадлежать только моей тете Лиде. Шаги неуверенно приближаются к дверям. Они становятся все четче. Я голоден. Но тетя Лида не торопится открыть дверь.
 

  Кто там?    спрашивает она.
 

  Я,    говорю я.
 

 Катись отсюда!   говорит тетя Лида, так и не открыв дверь.

Куда и зачем мне катиться с таким тяжелым чемоданом?
 

  Я все объясню,    торопливо говорю я.

   У тебя есть одна минута.
 

 Мне необходимо увидеть Беллу.

Белла   моя двоюродная сестра, единственная дочь тети Лиды.

   Что тебе надо от Беллы?
 

 Я ей скажу только несколько слов.

И когда же откроется эта проклятая дверь?
 

– Белла,    говорит тетя Лида,    месяц назад вышла замуж.   Она сейчас с Фимой. Чем они занимаются, я не знаю. Но ты уходи! Не тяни время!
 

 Только не сердитесь,    прошу я.   Дайте мне Беллу и тогда вы поймете, что сердиться вредно.

 – Белла,    зовет тетя Лида.   Тут к тебе какой-то хмырь пришел. Но без Фимы не выходи. Вдруг он из уголовников.
 

  Я не из уголовников,    обижаюсь я.
 

 Все равно ты этого доказать не сможешь.

И тут дверь распахивается. Тетя Лида и Белла выходят ко мне в коридор. А потом и парень со шваброй. Он набрасывается на меня.
 

 Почему ты не слышишь хороших советов. Убирайся отсюда! Нет, погоди! Откуда ты знаешь Беллу.
 

 Я его не знаю,    говорит Белла.    В первый раз вижу. Он   не мой знакомый, а самозванец.
 

  Как Гришка Отрепьев?   хмыкаю я.

Вид у меня неважнецкий: мятые брюки и рубашка, старенькие туфли. Чувствуется, что я не понравился тете Лиде, Белле и ее мужу Фиме. Фима поднимает и опускает швабру. Но я давно не из пугливых.
 

  Белла, поговори со мной!    настаиваю я.
 

  Вызвать милицию?   спрашивает тетя Лида.   Без нее этот нахальный тип будет изводить нас и дальше.
 

  Вы потом пожалеете об этом,    предупреждаю я.
 

 Ах, он нам еще и угрожает,   кричит Белла. Десять лет назад она так кричать не умела.
 

 Белла, мы когда-то встречались с тобой, –  нахально говорю я.
 

– Где же милиция?   вопит тетя Лида, забыв, что она еще в милицию не звонила.
 

  Белла,  – говорю я,   ты мне кажешься единственно вменяемым человеком в этой компании. Утихомирь, пожалуйста, свою маму.
 

  Так вы встречались?    грозно спрашивает Фима.
 

  Не встречались,    говорит Белла.  – Я бы с таким типом встречаться не стала!
 

 Но тогда откуда он знает твое имя?
 

 Откуда ты знаешь мое имя?

Я не отвечаю.
 

  Он явно из бандитов,  – говорит тетя Лида.   Ничего, мы с ним втроем справимся.

И тут мне надоедает ломать комедию. Никогда нельзя слишком заигрываться. Как говорила моя бабушка Циля: "Всему    свое время".
 

  Тетя Лида,   говорю я с улыбкой,    я  – Гарик. У меня есть отец Иосиф, мама Рая и была бабушка Циля и дедушка Борис.
 

  Гарик,  – говорит тетя Лида,  – ты чуть меня не довел до обморока.
 

  А я тебя сразу узнала,    говорит Белла,   но решила тебе подыграть.

Наверное, она сейчас думает, что говорит чистую правду. Она и в детстве верила в то, что говорила.
 

– Ух ты!   выдыхает Фима.

И мы с ним обнимаемся. И целую неделю я живу без приключений. Но потом…

 

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Игорь Потоцкий

Игорь Потоцкий родился в Одессе в 1950 году в семье военного врача. 17 лет с родителями прожил на Дальнем Востоке. В 1970 году вернулся в Одессу. Окончил филологический факультет Одесского государственного факультета. Автор более 30 книг стихов и прозы. Среди них книги стихов "Лицо на небесах" (2000), "Крупицы нежности" (2001), избранные произведения в 2 томах (стихи и проза, 2006), "Мой кот" (стихи для детей, 2006), "Просто стихи" (2009), "Стихи Тебе" (2010), "Имровизации" (2010, Париж). Рецензии и отклики на книги И. Потоцкого опубликованы в Москве, Киеве, Нью-Йорке, Торонто, Иерусалиме. Стихи передавались по радиостанции "Юность" (Москва), Международному радио Франции (Париж). Стихи и проза печатались в журналах "Аврора", "Смена", "Сельская молодежь", "Советиш Геймланд", "Радуга" (Киев), "Мурзилка", "Кукумбер", "Солнечный заяц", альманахе "Поэзия. Графика" (Киев), "Дерибасовская-Ришельевская" (Одесса) и др. Член редколлегии альманахов "ОМК" и "Мория" (Одесса). Редактор альманаха "Звукоряд" . Лауреат муниципальной премии "Твои имена, Одесса" за книгу прозы "Три улицы" (2004). Руководитель литературной молодежной студии "Поток" при Одесском объединении молодежных студий. Стихи переводились на французский, финский, испанский языки.

One Response to “Игорь ПОТОЦКИЙ. Невыдуманные одесские истории”

  1. avatar Наталия says:

    Очень душевные воспоминания автора,можно сказать сокровенные. Легко читаются, не оторвешься. Что И ГОВОРИТЬ, СПЛОШНОЙ ОДЕССКИЙ КОЛОРИТ!

Оставьте комментарий