RSS RSS

Зоя МАСТЕР. Манная каша

Художник Татьяна ПоповиченкоМои первые осознанные воспоминания связаны с манной кашей. Я ненавидела её настолько, что даже став матерью, не могла заставить себя попробовать кашу, которую варила своим детям. Тогда, во времена моего небогатого детства, считалось, что манная каша и стакан молока — непременные составные детского меню, без которых ребёнок не сможет расти и правильно развиваться. Когда передо мной ставили тарелку густой, вязкой, пупырчатой смеси, меня непроизвольно начинало тошнить уже от самого её запаха.. Я просила добавить сахара, потом варенья, потом масла. После этого жаловалась, что каша остыла. Бабушка терпеливо разогревала эту застывшую серо-розовую массу, снова выливала её в тарелку и в очередной раз пыталась запихнуть ложку в мой плотно зажатый рот. В тарелку начинали капать слезы, оставляя маленькие кратеры в губчатой смеси. Бабушка бежала жаловаться папе, а я вытряхивала кашу в мусорку.

Другой трюк становился возможен летом, когда разрешалось есть за столом во дворе. Там, возле забора, отделяющего наш двор от соседнего, рос высоченный старый клён. В одно неблагоприятное для него лето, листву съели гусеницы американской белой бабочки, перед этим покрыв её мерзкой на вид и на ощупь липкой гадостью. Сначала клен пытались брызгать какой-то ядовитой смесью, от запаха которой сдохли соседские голуби. Когда же с него начали падать мохнатые, коричневые, бородавчатые гусеницы, дерево пришлось спилить. Двор стал обезглавленным и солнечным до неприличия. Поначалу было странно, выходя из дверей, натыкаться взглядом на широкий пень с кривой расщелиной, похожей на укоризненную гримасу-ухмылку поверженного великана. Но ощущение странной неловкости прошло как только меня посетила мысль использовать этот остаток величия для слива бабушкиной, с такой любовью сваренной каши. Первые пару раз меня мучила совесть, но отвращение к каше, как ощущаемой, но тогда еще неосознанной форме насилия, победило. Я старалась соблюдать осторожность и подливала кашу, соразмеряя её количество с глубиной дупла и длиной расщелины, методично стряхивая, затем приглаживая её ложкой и напоследок прикрывая листочками. Иногда подтеки подъедали кошки, иногда их вымывало дождем. И все шло хорошо: бабушка была довольна — ребенок ест правильную пищу. Но в один прекрасный день того засушливого южного лета каша переполнила предназначенное ей пространство и потекла на раскаленный, почти плавящийся асфальт.

Первой заметила липкую, кишащую муравьями лужу, мадам Фридман, соседка из квартиры у ворот, известная ябеда и сплетница. У нее как будто не было имени, во всяком случае, оно никому не было известно. Дети обращались к ней обезличенным вы, а взрослые исключительно по фамилии.

— Как ваше здоровье, мадам Фридман? Вчера был прохладный вечер. Вы не простыли, сидя до ночи у ворот?

Как только сходила дневная жара, она выносила за ворота маленькую колченогую скамеечку и сидела часами, поворачивая голову с собранными в пучок редкими седыми волосами из стороны в сторону вслед знакомым и незнакомым, иногда заговаривая с ними — в основном по поводу того, что они несли в своих авоськах, возвращаясь домой после рабочего дня. Она лишь ненадолго покидала свой пост на время ужина, когда приходили с работы её сын и невестка.

Дядя Миля был очень правильным и основательным человеком. Он все делал так, как положено, и это всегда совпадало с тем, что было удобно ему. Его внешность — крупная фигура, мясистое лицо с темными глазами под набрякшими веками — удивительно совпадала с правильными речами и советами,

произносимыми с неподдельной верой в сказанное. Он искренне пытался изменить мир в лучшую сторону: и своей активной профсоюзной деятельностью на заводе, где работал инженером-электриком, и воспитанием жильцов нашего четырехквартирного дома, среди которых был единственным коммунистом; это обстоятельство неприятно настораживало моих родителей и особенно бабушку. (У неё мнение о революционерах в общем и коммунистах в частности, сложилось ещё во времена Котовского, прославившегося разорением частных курятников.) Тем не менее, дядя Миля иногда заходил к нам «на пару слов». В один из таких визитов он увидел меня за обеденным столом, с ложкой супа в одной руке и книгой — в другой.

Для меня, пятилетней, чтение во время еды было обычным делом. Любимым комплексным обедом была жареная картошка, сочный помидор и ломтик серого, по 16 копеек хлеба с «Волшебником Изумрудного Города». Но почему-то эта мирная картина вызвала у дяди Мили неожиданную реакцию. Он забыл, зачем пришел и, прервав свой разговор с папой, направился ко мне. Внезапно нависнув над моей кудрявой головой, он произнёс: « Тебе разве не говорили, что читать во время еды — вредно? Нет, не вредно — архивредно. И знаешь, почему? Во-первых, для правильного усвоения пищи, каждый кусок надо пережевывать не менее тридцати трёх раз. А как ты можешь считать, когда занята всякими, — он взглянул на обложку, — сказками? Во-вторых, чтение во время еды не только некрасиво, но и опасно тем, что отвлекает от осознания пищеварительного процесса, тем самым снижая выделение желудочного сока и, — он энергично затряс указательным пальцем перед моим носом, — затрудняя деятельность внутренних органов. Ведь как бывает, посмотришь на человека, вот, скажем, на тебя — ты же тоже будущий человек — вроде здоров. А что внутри у него на самом деле — неизвестно. Может, там давно болячка завелась.»

— А я ещё люблю читать, лежа на животе, — зачем-то испуганно добавила я.

— Как, на диване?

— Да, а книга на полу.

Дядя Миля испустил тяжелый вздох и перевел взгляд на моих родителей.

— Этого я не замечала, — растерялась мама.

— Знаете, Миля, — вернулся папа к прерванному разговору, — я как раз хотел в очередной раз попросить вас перестать развешивать нижнее бельё напротив нашей кухни. — И он кивнул на кухонное окно, сквозь которое открывалась панорама развевающихся трусов и лифчиков всех цветов и размеров. — Мне кажется, эта картина портит пищеварение в гораздо большей степени, чем детская книжка. Почему вы не можете пользоваться веревкой с вашей стороны двора?

— А я вам отвечу, — дядя Миля завелся с пол-оборота, — этот двор принадлежит всем, и я могу вешать всё, что хочу и где хочу. Тем более, что эта веревка — он с новой силой затряс пальцем в сторону трусов — висит в лучшем, более солнечном месте. И вообще, я просто из принципа оставлю всё как есть. На все выходные!

Он пошел по двору, не ускоряя шага, затем остановился под веревкой, по-хозяйски поправил задравшийся атласный лифчик и прошествовал к себе домой.

— Вы слышали, у них есть принципы, — воскликнула бабушка, грохнув мисками, — у них!

Как человек последовательный, дядя Миля сдержал слово и снял с веревки исподнее только к понедельнику, несмотря на то, что его дочке пришлось носить трусы, не меняя, с пятницы, о чём она мне и поведала, наворачивая круги вокруг скамеечки с приросшей к ней бабушкой. А вечером того же дня мой папа, пособирав по ящикам свои темно-синие, старые, «семейные», сатиновые трусы, вывесил их у ворот, со стороны кухни наших принципиальных соседей и, несмотря на все уговоры мамы «не связываться с этими хамами», оставил их там на неделю.

Мы, дети, не ввязывались в отношения взрослых. Но, учитывая сложившуюся ситуацию, со стороны мадам Фридман было бы глупо не использовать растекшуюся манную лужу, как гол в ворота противника. Надев на лицо озабоченное выражение, она постучала в дверь и сказала: «Мадам Цукерман, вам не кажется, что ваша внучка ходит с утра голодная?» Бабушка, оскорбленная в лучших чувствах, гордо ответила: «С каких это пор вы, мадам Фридман, заботитесь о питании моей внучки, когда у вас есть своя?» Немедленно сменив выражение лица на скорбное, та предложила бабушке «пройтись до пня — это займет минуту».

Я наблюдала за происходящим из нашей беседки. Сквозь листья дикого винограда было прекрасно видно — бабушке не понадобилось много времени, чтобы в сером месиве опознать утреннюю кашу. Она повернулась и молча пошла к дому. Мадам Фридман, разочарованная несостоявшимся зрелищем, растерянно семенила за ней, приговаривая: «Как вам нравится? Кто бы мог подумать, такая воспитанная девочка — и такое наделать! И так нагадить!»

Я продолжала отсиживаться в беседке, а когда вылезла оттуда, бабушка сунула мне в руки совок с веником и пообещала пожаловаться родителям. До вечера она со мной не разговаривала и, поджав губы, стояла на кухне у плиты, всем своим видом подчеркивая незаслуженно нанесенную ей обиду. А вечером действительно состоялось шумное разбирательство.

— Что значит! — кричала мама. — Бабушка стоит у плиты и сама не знает, что ещё вкусненького тебе приготовить! А ты выкидываешь её труд в пень, который приспособила под помойку!?

Бабушка подпевала о том, какой стыд она испытала, когда «эта старая сплетница потащила её во двор». Папа предлагал не кормить меня пару дней, до тех самых пор, пока я сама не попрошу каши. Но эту идею бабушка немедленно отвергла. Я не ипытывала раскаяния и потому молчала, всеми силами пытаясь сдержать подступающие слезы. Для этого имелся испытанный способ, приобретенный в общении с соседскими детьми. Надо было, уставившись в одну точку, придерживать веки первым и указательным пальцами. Это придавало лицу слегка дебильное выражение, но в большинстве случаев гарантировало хороший результат.

— Перестань гримасничать, — сказала мама, — а лучше ответь, ты ещё будешь так делать?

— Буду, — ответила я и, воспользововшись внезапно наступившей паузой, пояснила: «Я больше никогда в жизни не буду есть манную кашу и пить молоко.»

— А что же ты будешь? — всплеснула руками бабушка.

— Хлеб с докторской колбасой, — ответила я, потрясенная собственной смелостью и, чувствуя, что мои пальцы больше не могут сдерживать отяжелевшие от скопившихся слез веки, вышла из комнаты.

А наутро прошел долгожданный, густой и шумный летний дождь. Он смыл остатки каши, прополоскал выгоревшие, посеревшие от солнца трусы, а потом закончился так же внезапно, как начался, навсегда перевернув очередную страничку детства.

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Зоя Мастер

Зоя Мастер – писатель и журналист. Её рассказы и интервью опубликованы в многочисленных американских и зарубежных изданиях. Автор сборника рассказов «Учитель музыки» и сборника интервью c российскими знаменитостями «Встречи во времени и пространстве». В январе 2017 вышла её первая двуязычная книга для детей «Two Cat Tales – Две кошачьи истории». Живёт и работает в Денвере, Колорадо.

One Response to “Зоя МАСТЕР. Манная каша”

  1. avatar Галина Рохлина says:

    Совершенно прелестный рассказ, плучила истинное удовольствие! Но замучили угрызения совести: ведь я каждое утро варила внучатам манную кашу…
    От души желаю автору успехов

Оставьте комментарий