RSS RSS

Валентина СИНКЕВИЧ. Чиннов, Иваск, Странник

Игорь  Владимирович Чиннов ИГОРЬ ЧИННОВ – МАСТЕР ГРОТЕСКА (1909-1996)

 

Это поэт многогранный. Ранний и поздний Чиннов – поэты весьма разные. Ранний явно подражал «парижской ноте»:

 

   Порой замрет, сожмется сердце,

   И мысли те же все и те,

   О черной яме, «мирной смерти»,

   О темноте и немоте…

 

Позже у него появилась тяга к гротеску, к игре словами и к некоей неуемной звукописи, часто ведущей к алогизмам, к некоей бессмыслице. Например, «И нежно запорхают васильки / Средь васильков нам предлагают виски…» Или совершенно озорная строчка: «Как Ока, как Ока, как Ока…» Но трудно не заслушаться богатыми аллитерациями и ассонансами, которые он буквально обрушил на одно из своих известных, характерно гротескных стихотворений:

 

  Голубая Офелия, Дама-камелия,
  О, в какой мы стране? – Мы в холодной Печалии)
  (Ну, в Корее, Карелии, ну, в Португалии).

  Мы на севере Грустии, в Южной Унынии,
  Не в Инонии, нет, не в Тоскане – в Тоскании.

   
  И гуляет, качаясь, ночная красавица,
  И большая купава над нею качается,
  И ночной господин за кустом дожидается.
  По аллее магнолий Офелия шляется.
   
  А луна прилетела из Южной Мечтании
  И
 стоит, как лунатик, на куполе здания,
  Где живет, где лежит полудева Феврония
  (Не совсем-то живет: во блаженном успении).

   Там в нетопленом зале валяются пыльные
    Голубые надежды, мечты и желания
    И
 лежит в облаках, в лебеде, в чернобыльнике
    Мировая душа, упоительно пьяная, –
    Лизавета Смердящая, глупо несчастная,

    Или нет – Василиса, нет, Васька Прекрасная.

 

*   *   *   *   *

 

Игорь  Владимирович Чиннов родился в 1909 году в имении бабушки под Ригой. Его отец, потомственный дворянин, юрист по образованию, страстный библиофил, привил сыну любовь к литературе. Мать происходила из старинного рода Корвин-Косагорских. Чиннов пошел по стопам отца: получил в Латвии юридическое образование. В 1944 году бежал от советских войск в Германию, где жил до 47-го года. Затем переехал в Париж, а в 53-м году вернулся в Германию. В 1962 году он эмигрировал в США. Здесь стал профессором-славистом, преподавал русскую литературу в ряде американских университетов. После выхода на пенсию со званием Professor Emeritus он переселился во Флориду, в Дайтона Бич, где скончался в 1996 году.

Игорь Владимирович был прекрасным собеседником, интересно рассказывал о своих встречах со знаменитыми авторами, а знал он почти весь литературный Париж! Неутомимо цитировал наизусть строки стихов, притом не только своих. Он был невысокого роста, полноват, с головой яйцевидной формы, говорил слегка в нос, несколько жеманно.

Чиннов – автор девяти прижизненных поэтических книг: первая – «Монолог» – опубликована в 1950 году в Париже, следующие семь вышли в США, а последняя – «Эмпиреи» – в 1994 году в Москве. Там посмертно появилась его десятая книга – «Алхимия и ахинея». Это редкое название, как поэт говорил профессору Джону Глэду, опубликовавшему интервью с Чинновым в своей книге «Беседы в изгнании» (1991): «Все мои книги названы словами латинского или греческого корня – всегда одно слово».

И дальше о своем творчестве: «Я подчеркивал, так сказать, традицию человеческой культуры, в частности традицию, идущую из античности. Для меня это существенно – отсюда моя верность греко-латинской европейской традиции. Я русский поэт, люблю Россию, но вместе с тем люблю нашу общеевропейскую цивилизацию и культуру». И: «Некоторые считают, что мы, эмигрантские поэты, лишенные России, – как бы уже не говорим от ее имени. Я все-таки думаю, что мы говорим от имени вечной России…»

Он мечтал еще при жизни «вернуться в Россию стихами». Возвращение, хотя и под занавес, ему удалось. Вот одно из типичных чин-новских стихотворений на эту тему, написанную с характерной для него иронией. Эпиграф дан Тредиаковского: «Начну на флейте стихи печальны, / Зря на Россию чрез страны дальны».

 

     В Россию – ветром строчки занесет…

     Эх, эмигрантские поэты!

     Не ветром, а песком нас занесет.

     И стаю строчек у глухих ворот

     Засыплет временем – бесчувственным, как лед,

     Как злые зимние рассветы.

     Засыплет нас… Но вдруг – раскопки?… Лес, толпа…

     Осина бьется на опушке

     И возле черепков слепые черепа,

     Как позабытые игрушки.

 

     Потертый череп отражает свет,

     А ребра – как рога оленя.

     И мелкий щебень радостей и бед

     Биограф зачерпнет (зачем, не надо, нет!)

     На черном дне реки забвенья.

 

     Но тот, который был когда-то я,

     Судом потомства, может статься,

     В уютном уголке небытия

     Не станет интересоваться.

 

Игорь Владимирович был долголетним автором и членом редакционной коллегии «Нового журнала», печатался во многих серьезных зарубежных периодических изданиях, начиная с парижских «Чисел». Последние два стихотворения, написанные им незадолго до смерти, он продиктовал мне по телефону, еще успел держать корректуру, но альманаха «Встречи» с его стихотворениями, вышедшего в конце 1996 года, уже не увидел.

Предсказания двух поэтов, умерших в одном и том же году, не исполнилось: Бродский не пришел умирать на Васильевский остров, а прах Чиннова не покоится во Флориде. В его сборнике «Автограф» есть такие строки:

 

     …Ни тоски, ни обиды,

     Не вернемся домой.

     Падай с неба Флориды

     Пепел серенький мой!

     Нет, какие могилы?

     (Галка, осень, дожди…)

     На Ваганьковском, милый,

     Не позволят, не жди.

 

Прах Игоря Владимировича Чиннова покоится в Москве на Ваганьковском кладбище.

 

ПЕРВЫЙ ЦВЕТАЕВЕД ЮРИЙ ИВАСК (1907-1986)

 

Я его помню еще с незапамятных времен, когда после войны мы жили в соседних бараках в дипийском лагере со звериным названием «Цоо камп». Лагерь располагался в британской зоне оккупации, в Гамбурге, лежавшим тогда в груде развалин. В каком-то уцелевшем здании города находились православная церковь и при ней дом, где регулярно устраивались лекции и концерты. Адрес дома запомнился, вероятно, потому, что интеллигенция, а ее в лагере было довольно много, говорила друг другу: «Вы собираетесь идти на Миттельвег, 113? Там сегодня (или завтра) выступает такой-то или такая-то». Все мы почти всегда «собирались идти». Это был наш, своего рода, уход от реально-сти – прошлой и настоящей.

Объявления о культурных мероприятиях в доме на Миттельвег, 113 вывешивались на стенах административных бараков. Однажды я прочла объявление о лекции Юрия Иваска о Марине Цветаевой. Кто она – я не имела понятия. Но Юрия Павловича Иваска я видела каждый день: худой (все мы тогда – молодые и старые – по понятным причинам не страдали от ожирения), высокий, волосы с огненным оттенком, светлая кожа, слегка веснушчатая. И вот, еще в 1948 году, я впервые узнала от Иваска о поэте Марине Цветаевой. Почти ничего из того, о чем он тогда говорил, я не слышала, голос у лектора был слишком тихий, но меня как током обожгли дошедшие последние строки какого-то короткого стихотворения Цветаевой: «Мне доныне / Хочется грызть / Жаркой рябины / Горькую кисть». Это стихотворение из цикла «Стихи о Москве» я нашла уже в Америке; оно до сих пор символизирует для меня знакомство с творчеством Марины Цветаевой и с именем поэта и историка литературы Юрия Иваска.

Он родился в 1907 году в Москве. Отец его был эстонско-немецкого происхождения, мать из рода московских купцов. В 1920 году семья покинула Россию и поселилась в Эстонии, где Юрий Павлович получил высшее образование. С 1944-го года по 1949-й он жил в Германии, затем эмигрировал в США, где преподавал русскую литературу в нескольких американских университетах, а с 1969 года до выхода на пенсию был профессором Массачусетского университета в Амхерсте, городе, в котором более столетия назад жила знаменитая американская поэтесса Эмили Дикинсон. Иваск очень любил ее стихи, и она оставалась для него как бы живой: «Осеннееясная чеканка / Ладошки звездной на виду. / Эмилия – сестра-беглянка, / Я с вами под руку иду». А вот как видел поэт зимний Амхерст:

 

     Проделки увальней-морозов,

     Замедленный скрипучий путь.

     Блаженно-дальне-бледно-розов

     Закат – и жизни не вернуть.

     На лыжи легкие мальчишек,

     Безмолвие библиотек.

     И все-таки еще излишек,

     Ну, духа – и пушистый снег.

 

Юрий Иваск был долголетним и верным другом Марины Цветаевой. Он чутко вслушивался в цветаевские слова: «понять и принять», относящиеся, наверно, не только к ее творчеству. Он не отвернулся от нее даже тогда, когда в Париже отвернулись от жены «предателя» слишком многие. Перед отъездом Цветаевой в Россию Иваск был две недели в Париже и виделся с ней почти ежедневно: «Она жила тогда с сыном в жалком отеле». Цветаева попросила Иваска взять на сохранение ее архив. Он благоразумно отказался: «Не отдавайте, Марина Ивановна. Я живу в Печерах, в Эстонии. Вот-вот грянет война, и нас оккупирует Красная армия. Лучше отдайте Елизавете Эдуардовне Малер, профессору Базельского университета». Цветаева так и поступила. Архив, где находилась рукопись «Белого стана» (о Белом движении), который поэтесса завещала издать «хоть через 100 лет», но по старой орфографии, пролежал в университете 39 лет, до первой публикации в 1957 году в Мюнхене, вторая вышла в Париже в 1971 году. Обе по старой орфографии и со вступительной статьей Иваска, откуда взяты приведенные мною цитаты. В России «Белый стан» вышел через 70 лет после его написания.

Каким-то чудом Юрию Павловичу удалось сохранить адресованные ему цветаевские письма. Их биографическая ценность неоспорима. Ни одна серьезная биография поэтессы не обходится без цитат из этих писем. Есть у него короткое стихотворение, его поэтическое видение Марины Цветаевой:

 

     Темная птица, Парка. Весталка.

     Или монашка. Или гадалка.

     Руку простерла, Или крыло.

     Облако мглою обволокло.

     Невмоготу. Темно. Тишина.

     На ухо мне шепнула она:

     Райские ягоды стерегу.

     Рано еще. Ау. Ни гугу.

 

Или начало стихотворения «Поэмы без героя Анны Ахматовой» в ритме и размере ахматовской поэмы:

 

     Из Тринадцатого, седого

     И веселого года слово,

     Будто масленичная весть.

     Повесть-совесть о том, что было:

     Что знобило и что казнило,

     Выживало и в памяти есть…

 

В Америке Иваск занимался литературоведением, был «придворным» рецензентом «Нового журнала». Особой популярностью пользовалась серия его статей «Похвала российской поэзии», публиковавшаяся в этом журнале. Он автор шести прижизненно вышедших поэтических книг: Первая – «Северный берег» была опубликована в Варшаве еще в 1938 году. Последняя – «Я – мещанин» вышла в год смерти поэта – в 1986 году. В этой книге «особенно усиливаются барочные элементы его поэтики: игра контрастов “высокого и низкого штиле”, глоссолалии, звукоподражания, интерес к юродству», – сказал в «Словаре поэтов русского зарубежья» (СПб., 1999) автор статьи об Иваске поэт Дмитрий Бобышев. Иваск составил антологию поэтов первой и второй (впервые) эмиграций – «На Западе» (Нью-Йорк, 1953). И редактировал журнал «Опыты». К сожалению, с 1953-го по 1957 год вышло всего девять номеров этого замечательного литературного издания.

Также он учредил секцию чтения стихов на конференциях престижной слависткой преподавательской организации с длинным названием, сокращенно – AATSEEL (American Association of Teachers of Slavic and EastEuropean Languages). Конференция устраивается ежегодно в университетских городах США, обычно в больших фешенебельных отелях. И вот среди профессорских ученых выступлений звучат русские стихи, которые читают не только поэты-педагоги, но и приглашенные председателем секции зарубежные поэты.

Юрий Павлович Иваск умер в Амхерсте от сердечного приступа.

 

 

 Юрий Иваск. Царская осень       Юрий Иваск. На Западе

 

 

ПОЭТ, «ПОЗНАВШИЙ ТАЙНУ МАЛОГО ТВОРЕНЬЯ»

 

 Князь Дмитрий Шаховской

Князь Дмитрий Шаховской (Странник, 1926 г.)

 

 

Так охарактеризовал свое творчество в стихотворении «Спичка» поэт, писавший под псевдонимом Странник:

          

            Усталый человек взмахнул рукой

            И горький дым глотает по привычке.

            И нет во всех мирах души такой,

            Которая жалела бы о спичке.

 

            Но, может быть, есть всё же сын земной,

            Познавший тайну малого творенья, –

            Пусть будет он, хотя бы, только мной,

            И дар его – одним стихотвореньем.

 

Сейчас мне вспомнилось, как более полусотни лет назад, я поехала в Нью-Йорк на первое американское выступление уже тогда знаменитого Евгения Евтушенко. Еле достала билет и еле протиснулась в зал, переполненный американской и русско-эмигрантской публикой. Последняя, в те далекие времена, была только первой и второй волны – третья никому не снилась даже в самых фантастических снах. После чтения стихов публика наперебой задавала вопросы неутомимому (до сих пор) поэту. На вопрос – кого из эмигрантских поэтов он знает, Евтушенко, не задумываясь, назвал два имени: Иван Елагин и Странник. Имя Странника прозвучало неожиданно в устах советского поэта. Архиепископ Иоанн, в миру князь Дмитрий Шаховской, поэт Странник – аристократ, первая эмиграция, для Советского Союза не столь одиозная, как вторая, но все же!

Странник был известен далеко за пределами его последней земной обители – Калифорнии. Биография его необыкновенна, она на редкость соответствует его литературному псевдониму.

Дмитрий Алексеевич Шаховской родился в 1902 году в Москве. Умер в 1989 в Сан-Франциско. В несовершеннолетнем возрасте он участвовал в Гражданской войне на стороне Белых, в 16 лет был контужен и после госпиталя демобилизован. Затем он поступил радистом на пассажирский пароход, на котором приплыл в Константинополь. Оттуда попал во Францию. Учился в Бельгии, в Лувенском университете на философско-словесном факультете. В Париже, где жила его родная сестра – писательница Зинаида Алексеевна Шаховская, будущий редактор газеты «Русская мысль», Шаховской редактировал журнал «Благонамеренный» (в нем публиковалась Цветаева). В 1926 году он поехал на Афон, там принял монашеский постриг и был наречен Иоанном. Затем служил в европейских православных церквях (Франция, Сербия, Германия), позже переехал в Америку, получил сан Епископа и со временем – сан Архиепископа Сан-францисского. Владыка Иоанн автор многих богословских трудов и также автор ряда поэтических книг и сборников. В Советской России он был более всего известен своими религиозными радиобеседами «Голоса Америки».

Многое о нем, как о человеке, можно найти в довольно большой книге  (318 стр.) «Странник. Переписка с Кленовским»(1). В ней необыкновенно четко вырисовывается портрет двух одаренных людей, пусть поэтически одаренных неодинаково, но глубоко верующих и религиозных.

С Владыкой Иоанном мне не удалось встретиться лично. У нас была лишь небольшая переписка, и в 1984 году я опубликовала в «Новом русском слове» рецензию на его последний сборник стихов «Удивительная земля» (1983). Странник печатался в поэтическом альманахе «Перекрестки». Однажды, вместе со стихами он прислал мне ксерокопию двух коротких писем Надежды Мандельштам, отметив, что они будут для меня интересны (их я приведу в конце этого очерка). Он также подарил мне несколько своих книг с дарственными надписями. Вот одна из них на титульном листе книги «Переписка с Кленовским» (пунктуация оригинала):

 

Поэту Валентине Синкевич, от меня – самое доброе пожелание, а от Вашего друга по искусству, – эта книга и – время ее к Вам посылки.

 

                                                Странник.  Большая эта книга

                                                            с маленькой в контакте.

                                                                             1 сент. 1981. Калифорния

 

«С маленькой в контакте» –  речь идет о небольшом сборнике «Поэма о русской любви», изданном в Париже в 1977 году. Там есть такие строки:

 

 

            С младенчества Россию я люблю.

            С Америкой сдружил я жизнь мою.

            Две с т р а н н о с т и в себе соединяя,

            Я Странником себя лишь называю,

            И потому не говорю – пою…

 

Адресат Странника в «Переписке с Кленовским» – известный поэт второй волны эмиграции (псевдоним стал затем его настоящей фамилией), сын художника-пейзажиста Иосифа Евгеньевича Крачковского. Дмитрий Иосифович родился в 1893 году в Петербурге, умер в 1977 году в небольшом баварском городе Траунштейн.

Знакомство двух поэтов разных эмиграций и судеб вначале было лишь эпистолярным, затем Владыка Иоанн нередко навещал чету Кленовских, проживших долгое время в немецком старческом доме. Их переписка очень скоро переросла в тесную дружбу – творческую и просто человеческую. Кленовский стал поэтическим мэтром Странника. Это он посоветовал поэту-пастырю взять псевдоним Странник для своих поэтических публикаций. «Странствия» – первый сборник стихов под этим псевдонимом вышел в 1960 году в Нью-Йорке. Он был написан во время «странствий» поэта по городам Америки и по странам Европы, и Малой Азии.

О возникновении долголетней дружбы двух поэтов в предисловии к «Переписке» Странник пишет, что «вскоре после войны, меня с ним познакомило одно из лучших религиозных стихотворений русской поэзии: “Свет горит во мне и надо мною”». Это семистрофное стихотворение называется «Всевышнему». Вот его первая строфа:

 

            Свет горит во мне и надо мною –

            Мрака нет и нету пустоты!

            Звездным небом и моей душою

            Ты твердишь, что существуешь Ты!

 

И предпоследняя строфа этого же стихотворения:

 

            Как же я Твое не вспомню имя,

            Сущего, Тебя не назову!

            Жизнь проходит тропами глухими,

            И тобой, щедротами Твоими –

            Только ими! – я еще живу.

 

Я тоже узнала, что есть поэт Дмитрий Кленовский по одному из его стихотворений. Узнала, что он представитель второй волны эмиграции, был единодушно признан «своим» строгими пиитами первой волны.

История такова. Жила я в те давние годы в Гамбурге, в одном из лагерей для перемещенных лиц. После окончания войны, когда еще звучал в ушах «Бомбы истошный крик» (Иван Елагин), и еще становились «дома на костыли» (снова Иван Елагин), вдруг читаешь такие строчки:

 

            Если кошка пищит у двери

            И ты можешь ее впустить –

            Помоги обогреться зверю,

            У плиты молока попить.

 

Что в этих строчках? Поэтическое мастерство? Необыкновенные образы? Редкие рифмы? Нет, не мастерство – образы, рифмы, та или иная замысловатая лирика. В этих простых строчках есть душа, доброта, необходимая во все времена, но особенно в те, уничтожавшие веру в доброту. Это больше, чем литература. Но и в то время нашелся поэт, сказавший доброе слово, попросивший пожалеть даже зверюшку, тоже несчастную и беззащитную.

Странник пишет в предисловии к «Переписке»: «Бывает, что за стилистическими упражнениями и даже мастерством, мы видим поэта. И так он ведет свою строчку, и иначе, и опускает, и поднимает ее, и позванивает аллитерациями, а поэзия лишь мошкой малой летает около стихов».

Основные качества поэзии Странника, конечно же, не нужно искать в поэтическом мастерстве. Корни его поэзии в другом. Тяга к высшему: небо, Бог и религия. Любовь к земле, «удивительной земле», и ко всему на ней, ко всему прекрасному, данному ей свыше: люди, природа, поэзия:

 

            Стучится кровь к сердцам ленивым,

            Летит земля сквозь тьму орбит,

            А василек на белых нивах

            О небе с нами говорит.

 

            И открывая нам несмело

            Дорогу к радостным слезам,

 

            Он прячет худенькое тело

            И васильковые глаза.

 

Притом Архиепископ Иоанн был человеком «от мира сего» и далеким от религиозного фанатизма. Он не запугивал свою паству адскими муками за многия наши человеческие прегрешения. Был и против религиозного насилия. Говорил в стихах:

 

            За горло взявши, в рай тащить нельзя,

            Уж это пробовали многократно.

            В концлагерь только так ведет стезя,

            Не возвращающая нас обратно…

 

Но все-таки в поэзии своим «основным» героем Странник называет небо:

 

            Но главный мой герой – не человек.

            Я человека чту, люблю, но все же,

            Так мало человек поправить может,

            Хотя испортить может целый век.

 

            Над человеком есть и небо тоже,

            Над человеком есть и звездный бег,

            И небо есть над звездами иное…

            Считаю небо основным героем…

 

Человек, действительно, может испортить «целый век». Для подтверждения этих слов не нужно рыться в древних, пыльных архивах: в памяти сразу же возникают две одиозные фигуры – Гитлер и Сталин.

Так же была у Странника глубокая любовь к России – восторженная, ностальгическая и сопереживающая. Вот плач над немой, подцензурной его Россией:

 

            Над русским словом все еще стоит гроза,

            Она идет еще и над Россией.

            Мне трудно ямбу посмотреть в глаза

            Страдальческие, русские такие.

            Без слов дрожит любви моей слеза,

            Поля и города лежат немые…

 

Или:

 

            Мы не ждем никого, не ищем.

            Но вдали, где светел восток,

            Над одной далекой крышей

            Покосился живой дымок.

 

            И для нас это утро сада,

            Вдалеке чуть заметный дым…

            Ничего иного не надо,

            Пусть достанется все другим.

 

«Дым отечества» для этого поэта был, действительно, «сладок и приятен». И мысли поэта в стихах должны быть выражены простыми, четкими человеческими словами. Он повторял это часто и убежденно. Вот одно из многих его высказываний на тему простоты и четкости мыслей и слов:

 

            Он все еще стоит, чудесный русский лес,

            Его листва зазеленела снова.

            Словам простым, как и всему простому,

            Теперь мы придаем все больший вес.

            И хорошо, что новым стало снова

            Простое человеческое слово.

 

Странник, Архиепископ Иоанн Сан-францисский дожил до 87 лет. В антологии «Вернуться в Россию стихами» (1995) Вадим Крейд пишет: «За 18 лет дней до кончины, очнувшись от забытья, больной объявил о точном дне своей смерти». Точный день – 30 мая.

 

* * * * *

Вот два кратких письма Надежды Яковлевны Мандельштам, адресованные Владыке Иоанну.

 

Письмо № 1:

 

«Владыко (4) Иоанн! Мне было очень лестно получить от Вас записку. Рада Вам сообщить, что я верующая (православная в 3 поколениях) – дед со стороны отца был кантонистом (читали у Лескова?). Церковница, с детства. По национальности я еврейка. Мандельштам тоже был верующим. Он крестился не из-за университета, как пишут у Вас, а потому, что не мог жить без Христа. Горько это разделение – никогда не получу от Вас благословения.

                                                                                    Ваша Надежда Мандельштам

                                                                                                12 мая 1979 года

Письмо № 2:

 

«Владыко Иоанн! Мне лестно Ваше внимание. Я его, конечно, отношу к тому, что я вдова Мандельштама. Вы меня зовете за океан, а я еле выползаю на кухню своей квартиры. Мне очень больно, что мы не увидимся, но сколько людей я уже не увидела. Чудо, что я дожила до 90 лет и еще в своем уме. Спасибо за деньги. Вера мне купила в валютном магазине продуктов.

      Я смертно устала от этой жизни, но верю в будущую. Там я надеюсь выцарапать глаза О. М. за то, чему он меня обрек. Книги Вера мне дала.

                                                                                                                                    Н. М.

   

Под письмом Надежды Яковлевны приписка Архиепископа Иоанна:

 

«Примечание: Если первое письмо датировано точно: 12 мая 1979 г., то это второе надо датировать прибл. Годом позже.

 

К сожалению, со второго письма Надежды Мандельштам почти невозможно сделать копию: бледные буквы еле различимы.

 

____________________________  

Примечания:

1.Странник. Переписка с Кленовским. Под ред. Ренэ Герра. – Париж: 

  Альбатрос,1981. 318 с.

2. Ренэ Герра (прим. В. Синкевич)

3Разрядка автора

4. Владыко – не опечатка, а некогда седьмой, звательный падеж русского языка. В середине XVI века он был окончательно упразднен, но остался в православных богослужениях и иногда в обращении к духовным лицам высокого сана (прим. автора).

 

 

                                              

image012[4]

 

ФОТОКОПИЯ ПЕРВОГО ПИСЬМА

НАДЕЖДЫ МАНДЕЛЬШТАМ

 

 

 

                «Петроградский дворик».

 

                      Ирина Панкевич. Нью-Джерси, CША.

                «Петроградский дворик». Живопись по шелку.

 

 

 

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Валентина Синкевич

Валенитина Синкевич, поэтесса, эссеист, литературный критик и издатель, родилась на Украине, в Киеве, в 1926 году. Детство ее прошло в г. Остре, на Украине. Во время войны Остер был оккупирован немцами, и 16-летняя Валентина в 1942 была насильно депортирована в Германию в качестве «остарбайтера» (вывезена в трудовой концлагерь). После окончания войны до 1950 находилась в лагерях для перемещенных лиц во Фленсбурге и Гамбурге. В 1950 году вместе с мужем, художником Михаилом Кaчуровским, и маленькой дочкой, попадает в Америку. Валентина начала писать стихи еще в детстве, но опубликовалась впервые только в 1973 г., когда вышла из печати ее первая книга стихов «Огни». С 1983 года Валентина Синкевич была главным редактором альманаха «Встречи» (до 1983 — «Перекрёстки»). Она является также составителем антологии русских поэтов второй волны эмиграции «Берега» (Филадельфия, 1992). Валентина публиковалась в ряде антологий и сборников, а также печаталась в периодических изданиях России и Америки. Она является одним из авторов-составителей «Словаря поэтов русского зарубежья» и автором около 300 очерков, рецензий и критических статей, автором шести сборников поэзии и двух книг литературных статей и воспоминаний.

One Response to “Валентина СИНКЕВИЧ. Чиннов, Иваск, Странник”

  1. avatar Борис Кушнер says:

    Дорогая Валентина Алексеевна, рад встретиться с Вами в Гостиной. Спасибо за эссе – узнал много нового. И форма замечательна. Спасибо.

Оставьте комментарий