Вадим КРЕЙД. Неточкин салон. О салоне Анны Элькан

Вадим КРЕЙД. Неточкин салон. О салоне Анны ЭльканРусский Париж двадцатых и тридцатых годов известен лучше, изучен подробнее, чем Париж послевоенный.  Конечно, среди расцвета, предвоенные десятилетия привлекают своим блеском больше, чем менее яркое послевоенное время. Юрий Терапиано, участник и вдумчивый наблюдатель этих обоих периодов зарубежной литературы, назвал сороковые-пятидесятые годы «смутным временем». Литература послевоенного Парижа заметно обеднела. На весь русский Париж имелся только один литературный журнал «Возрождение» – основанное в 1949 г. издание правого направления. Русская словесность во Франции к тому времени недосчитывала многих своих творческих участников. Перед началом войны умер Ходасевич. Во время войны – Мережковский, Милюков, П. Струве, Бурцев, Осоргин, Бальмонт, Кнорринг. В 1944 году умер в Швейцарии Анатолий Штейгер. Сразу после войны – Гиппиус, в 1948 – Бердяев. Погибли от рук фашистов М. Горлин, Р. Блох, И. Британ, И. Фондаминский, Ю. Фельзен, Ю. Мандельштам, А. Кулишер, Б. Вильде, А. Скрябина. Многие литераторы после поражения Франции перебрались за океан: Алданов, Г. Федотов, Вишняк, Цетлин, Набоков и др. В 1949 г. уехал в Израиль Д. Кнут. Некоторые приняли советское гражданство и вернулись в СССР (Ладинский, Софиев и др.). Из послевоенной Европы велика была эмиграция в Америку. Париж уже не называли столицей русского Зарубежья. В бывшей «столице» оставалась теперь едва ли не одна треть литераторов старшего и младшего поколений поэтов и прозаиков, философов и публицистов, критиков и видных журналистов, еще недавно определявших в совокупности лик блистательного русского Парижа. Говорили: Париж опустел.

И всё же литературная жизнь начала возрождаться сразу после окончания войны. Уже в 1945 году выходят книги парижских поэтов-эмигрантов: «Сирко» (1945) Н. Туроверова, «Звезды в аду» (1946) В. Мамченко, «Somnium breve» (1948) С. Маковского. В 1949 г. вышли сборники стихов Довида Кнута, Юрия Одарченко, Николая Станюковича. Были изданы посмертно книги Ирины Кнорринг и Матери Марии. А в 1950-м можно говорить даже как о некотором расцвете: одновременно выходит несколько книг, которые остались в русской поэзии. Прежде всего, это «Портрет без сходства» Георгия Иванова, не выпускавшего своих сборников 13 лет. Затем – монументальный «Дневник в стихах» Н. Оцупа, «Роза и чума» А. Ладинского, «Воздушный змей» В. Корвина-Пиотровского, «Монолог» – первая книга Игоря Чиннова; сборники А. Шиманской и И. Одоевцевой. Кроме того, в 1950 г. вышли посмертно «Годы» Юрия Мандельштама и «Дважды два четыре» Анатолия Штейгера.

Снова зарождалась кружковая жизнь, которая была столь интенсивной и обогащающей в годы между мировыми войнами. На четверговых встречах у Бунина собиралось по 30 человек. С конца 40-х годов в более узком кругу были известны «литературные четверги» у Кирилла Померанцева, а по средам поэты встречались в тесной квартире у А. Гингера и А. Присмановой. Там бывали Г. Иванов, Одоевцева, Раевский, Софиев, Можайский, Адамович и др. Устраивала у себя на дому творческие вечера и поэтесса Тамара Величковская.

Но единственным литературным салоном в полном смысле этого слова были собрания у Анны Морисовны Элькан (? – 22 июня 1962), у Неточки (как ее называли друзья) в доме на улице Тильзит и авеню Ваграм. Ю. Терапиано, участник этих собраний, рассказывал о них много лет спустя: «В послевоенном Париже литературная жизнь в среде оставшихся довоенных парижан как-то сама собой сосредоточилась в салоне Анны Морисовны Элькан, жившей когда-то в Петербурге и ставшей свидетельницей тамошней литературной жизни первых лет революции» (1).

Слова о том, что всё это вышло как-то само собой, в известной степени справедливы. Терапиано говорит о личности Элькан, о ее обаянии, энергии, биографии, богатой значительными встречами. Но были и другие сопутствующие обстоятельства: просторная, например, квартира, удобно расположенная (недалеко от знаменитой площади Звезды). Немаловажным фактором было и то, что в этой квартире снимал две комнаты С. К. Маковский, в прошлом редактор журнала «Аполлон», поэт, историк искусства, в будущем автор книги «На Парнасе Серебряного века», да и сам – живая история того кратковременного, задушенного русского ренессанса. Маковский был председателем существовавшего до войны и теперь заново организованного Объединения писателей и журналистов (2), а Анна Элькан – секретарем. Так что неформальные собрания поэтов у нее на квартире имели и организованное, формальное подспорье в виде названного Объединения. Маковский и Элькан знакомы были еще до эмиграции, в Петрограде.

Литературное объединение, кружок или салон, приобретают как бы второе дыхание, если собрания участников располагают еще к своим печатным изданиям. Салон Элькан своего периодического издания не имел, зато был тесно связан с издательством «Рифма». Основанное в конце 1949 г., оно специализировалось на выпуске эмигрантских сборников стихов. За время своего существования «Рифма» выпустила примерно тридцать поэтических книжек, оформленных строго и со вкусом под наблюдением Маковского, председателя редколлегии «Рифмы». Секретарем издательства была выбрана Элькан. Первая книга вышла в феврале 1950 г. и с того времени, оставаясь хозяйкой салона и секретарем Объединения писателей и журналистов, она в качестве секретаря участвовала в подготовке к изданию поэтических книг Г. Иванова, Штейгера, Набокова, Булич, Ю. Трубецкого, Одоевцевой, Ладинского, И. Чиннова, Яс-сен, Андреева, Мамченко, Терапиано, Г. Раевского, Червинской, Т. Величковской, двух книг самого Маковского и др.

Работа в издательстве, взыскательном в отношении художественного оформления книги, не была для Элькан совершенно новым опытом. Еще в Петрограде она принимала участие в издательских делах своего мужа Б. В. Элькана. Бернард Вениаминович, пылкий коллекционер-энтузиаст, основал совместно с другим коллекционером, несравненным знатоком книжной графики Ф. Ф. Нотгафтом издательство «Аквилон». Издательство было задумано оригинально. Ведущую роль в нем играли оформители и иллюстраторы книг, причем в ту пору, когда в Петрограде еще была жива и активна целая плеяда выдающихся художников-графиков – Добужинский, Бенуа, Конашевич и др. Художник, как правило, сам выбирал классическое произведение – например, Карамзина, Пушкина, Достоевского или Фета – и создавал цикл иллюстраций. “Аквилон” существовал в годы нэпа, возникнув в самом его начале, в 1921 г. «Появление «Аквилона» тогда радовало как культура книги и любовь к ней», – писал Элькан. Изящество этих книг, иллюстрации выдающихся мастеров, общий эстетический уровень, привлекавший внимание по контрасту с остальной книжной продукцией, сделали аквилоновские издания раритетами, предметом вожделения собирателей художественной книги.

Круг художников, с которыми лично встречалась Элькан, был обширный. Она называла такие значительные имена, как Головин, Лансере, Сомов, Бенуа, Добужинский, Кустодиев, Анненков, Верейский, Митрохин, Конашевич. Многое она помнила о встречах и умела увлекательно рассказать, обладая прирожденным данным мемуариста – цепкой памятью, острой наблюдательностью и повествовательным даром.

Петербургские художники не были единственным кругом ее встреч. Еще в доме своего отца, статского советника Мориса Абельмана, придворного врача-окулиста, ей доводилось встречаться с людьми науки. Ее мать, Мария Вениаминовна Абельман (1875-8 февраля 1958) происходила из семьи баронов Гинцбургов. По словам одного из посетителей салона Элькан, Мария Вениаминовна «была великим меломаном и не только любила музыку, но и знала лично большинство мировых знаменитостей» (4). Благодаря одному из таких знакомств, а именно дружбе с Шаляпином, семье Элькан удалось эмигрировать в конце двадцатых годов, когда массовая эмиграция уже давно закончилась и бывали лишь единичные случаи отъезда на Запад. Мария Вениаминовна была страстной любительницей поэзии. Кроме русских поэтов, всю жизнь перечитывала Гете, а «Фауста» знала почти наизусть. В Париже она жила вместе с дочерью до своей смерти в возрасте 83 лет. «Она осталась светлым образом не только во мне, но и в памяти всех ее знавших людей», – писал Кирилл Померанцев (5). На поэтических собраниях в салоне Элькан она не присутствовала, но была знакома по-домашнему со многими, в особенности же с теми, кто засиживались допоздна, когда все другие уже разошлись по домам. Георгий Иванов, восхищавшийся ее душевной открытостью, врожденным тактом и пронесенной через всю жизнь любовью к поэзии, посвятил ей стихотворение: «Я в вашем доме гость случайный…». О ней вспоминал Кирилл Померанцев: «Я никогда так не испытывал присутствие человека – не человека, состоявшего из тела и костей, но Человека, чьим духом создано всё святое и великое на земле… В ее взгляде никогда не было упрека или осуждения: было желание понять, было стремление помочь, и всегда светилась любовь… С Марией Вениаминовной дружили многие известные люди… Но если ее любили и почитали, то и она любила всех, с кем ей только приходилось встречаться, без всякого различия национальности, ранга, титула и положения. Она любила лишь одно, чтобы человек был правдив». (6)

Любовью к поэзии Элькан была обязана матери. Стихи она начала писать еще в Петербурге. Печаталась она мало и в поэзию вошла лишь несколькими стихотворениями в журнале Софии Прегель «Новоселье». О встречах с поэтами Элькан рассказала в мемуарном очерке «Дом Искусства». Судя по этому слишком сжато написанному очерку, ей довелось видеть и слышать, как читали свои стихи Блок, Кузмин, Гумилев, Ходасевич. Много раз встречала она Ахматову, а Гумилева, когда он жил в «Доме Искусств» – почти ежедневно. Элькан сама назвала свои мемуары о «Дом Искусств» «беглыми строками» и закончила воспоминания словами: «Люди и дни “Дома Искусств” далеко не исчерпаны этими беглыми строками, к ним надо еще возвращаться, дополняя свои воспоминания». До-полнила ли она их? Достоверно об этом ничего неизвестно, однако, при ее склонности к литературному труду, можно предположить, что к своим запискам о виденном и пережитом она, действительно, возвращалась. Мы не знаем, например, ни о содержании, ни о судьбе произведения «Плавки», о существовании которого известно лишь со слов Адамовича (8). Писала она и газетные статьи на литературные темы. Одна из них – отклик в защиту своего старого петербургского знакомого, написанный вслед за появлением в «Гранях» разносного очерка Глеба Струве «Об Адамовиче-критике». Знакомство с Адамовичем – важная страница в биографии Элькан. Познакомились они, очевидно, в «Доме Искусств», о чем не слишком отчетливо говорится в ее мемуарном очерке: «Помню по Дому Искусств, на этом или другом вечере, Григория Викторовича Адамовича. При нашем долголетнем знакомстве, позволю себе сказать, дружбе, впечатление от его личности в разные годы на протяжении жизни сливаются в нечто целое. Тогда уже вышла книга Георгия Викторовича «Чистилище», стихи его волновали особой простой выразительностью, каким-то заострением поэтического переживания; в его даре поражало сразу достигнутое мастерство… От него многого ждали и тогда уже порой ссылались на его высказывания, поражавшие умом и благожелательной проницательностью (9).

«Чистилище» Адамовича вышло в 1922 году. К этому времени Элькан уже сама писала стихи. О том, как в парке, быть может, в Летнем саду, в петроградской «летней тишине» она впервые почувствовала прикосновение музы. Элькан писала через много лет в Париже:

Небо розовеет над Сенатом,
Холодно, в тумане фонари,
Сани на мосту скрипят покатом,
Светит снег на крышах до зари.
————-
Жесткий гравий и скамейку сада,
Где когда-то в легкой тишине,
В первый раз с глубокою отрадой
Заглянула муза в душу мне.

В этом ностальгическом стихотворении переплетаются реалии двух городов, Петербурга и Парижа, в которых прошла жизнь Элькан:

Вечер, даль над Сеной розовеет,
В темном небе вспыхнул огонек,
Высоко стальная птица реет,
Держит путь на северо-восток.

Это и еще два стихотворения были напечатаны в журнале «Новоселье» в 1949-1950-х гг. Стихи четкие, свидетельствующие о вкусе и начитанности, дилетантскими их не назовешь. Вряд ли окружающие воспринимали ее как поэта. Но есть интересное свидетельство, противоречащее этому восприятию. В 1948 г. Александр Гингер завел альбом, в который посетители его домашних литературных вечеров записывали свои стихи. Число посетителей каждый раз было невелико, но в течении времени общее их число было около пятидесяти. Все поэты оставили записи в альбоме Гингера. Выборочный перечень этих имен может дать представление о круге знакомств Элькан, о том круге, в котором протекала ее жизнь в послевоенном Париже: Бунин, Маковский, Смоленский, Ладинский, Корвин-Пиотровский, Померанцев, Чиннов, Терапиано, Адамович, Горская, Величковская, Можайская, Мамченко, Г. Раевский, Ставров, жена Гингера, поэтесса Присманова, блестящий и очень субъективный критик Эммануил Райс, сестра Юрия Мандельштама, погибшего от рук нацистов, поэтесса Татьяна Штиль-ман; ближайший друг Поплавского, много о нем писавший, переводчик и поэт Н. Татищев, и еще Довид Кнут, Борис Закович, Николай Оцуп, Леонид Ганский, Александр Браславский (издавший до войны три сборника, первый из них под псевдонимом Булкин); Перикл Ставров, Николай Оболенский, напечатавший как раз в то время свои стихи в первой послевоенной антологии «Эстафета».

А. Элькан как и все вышеназванные оставила в альбоме Гингера свои стихи – то шуточные, то лирические, Ранее это ее стихотворение, насколько известно, не печаталось.

Уж тяжелеет поступь по земле,
Быстрее время пролетает мимо,
А где-то там, на самой глубине
Жизнь продолжает течь неуловимо,
С трудом передвигаясь, как слепой,
Ты ощупью бредешь в беззвучье мира,
И лиры сослепу касаешься рукой,
И чистым звуком отвечает лира.

Большинство, если не все поэты альбома Гингера бывали или побывали в салоне Элькан, но на основании проверенных фактов можно говорить как о действительных участниках, только о Маковском, Адамовиче, Г. Иванове, Одоевцевой, Терапиано, Померанцеве, Г. Раевском, Гингере, Присмановой, Корвин-Пиотровском, Оцупе, Ставрове, Бек-Софиеве, Ладинском, Смоленском. Бывала на улице Тильзит София Прегель, переехавшая из Нью-Йорка в Париж в 1948 году. Побывала в салоне и жившая с 1923 г. в Нью-Йорке поэтесса Ирина Яссен, приехавшая летом 1949 г. в Париж по делам основанного ею издательства «Рифма». И еще посетитель – журналист, критик и один из замечательных мемуаристов Александр Бахрах. Посещала встречи на улице Тильзит также Л. Е. Руманова, жена Аркадия Вениаминовича Руманова, одного из известнейших в дореволюционной России журналистов.

Многим из собиравшихся в салоне выпала тяжелая участь в военные годы. Этот опыт на грани жизни и смерти, острая память о нем должны быть приняты во внимание, чтобы понять психологию бывавших у Элькан на улице Тильзит. Корвин-Пиотровский участвовал в движении Сопротивления, был арестован, сидел в нацистской тюрьме в камере смертников. Участниками движения Сопротивления были Померанцев и Оцуп, причем последний полтора года отсидел в итальянской тюрьме; бежал, был пойман, отправлен в концлагерь, совершил новый побег. Адамович, уже немолодым человеком, вступил добровольцем во французскую армию. Гингер во время войны остался в Париже. Четыре раза его приходили арестовывать, чтобы депортировать в Германию, и было подлинным чудом, что он уцелел в годы нацистской оккупации.

Хозяйка салона тоже имела за своими плечами длительный опыт жизни на краю гибели. В апреле 1944 г. она была схвачена французскими жандармами и отправлена в тюрьму в Ницце, а оттуда в лагерь, о котором через года два после освобождения писала: «… Толпа людей… На всех одно клеймо – желтая звезда. Мы в лагере Дранси – преддверии того ада, который был создан нацистской Германией… Прямой путь к смерти: депортация. Это пронзает, как молния… Все наши усилия должны быть теперь направлены на одно: остаться в Дранси. Это возможно в самых редких случаях… Мы с дочерью сразу решили встать на путь борьбы и отрицания. Наш славянский тип будет первой защитой, в остальном вверимся судьбе… Депортация в Аушвиц… не меньше двух в месяц. Эшелон состоит из 1200 – 1500 человек… Депортация для Дранси – это тоже, что печи для Аушвица» (11).

Так в напряжении, унижении, страхе, глядя в лицо смерти несколько месяцев, она жила в преддверии ада до освобождения в 1944 году. Не было в истории другого такого литературного салона, участники которого прошли через столь жестокие испытания.

Встречались «раза два в месяц за чайным столом», по словам К. Померанцева. (12). Согласно же воспоминаниям Терапиано, «квартира А. М. Элькан в последнее время и особенно по вечерам почти всегда была полна литераторов» (13). В возникавших в гостиной (по словам Терапиано – «в столовой») беседах ведущая роль принадлежала Маковскому. Говоря о том, сколь часты бывали встречи в «Тильзите», как в обиходе называли салон, по-видимому, более точен Померанцев, а не Терапиано. Кроме неформальных встреч за большим круглым столом в той же гостиной проходили и вполне формальные заседания Объединения писателей и журналистов. Полтора года (с конца 1950 до середины 1952) председателем Объединения был Адамович. Когда Адамович, живший в то время то в Манчестере, то в Ницце и бывавший в Париже наездами, 7 июня сложил с себя полномочия председателя, было избрано новое правление (председатель – Терапиано, секретарь – Элькан и казначей – Бахрах).

На неформальных встречах в «Тильзите» поэты читали стихи, обсуждали их, велись беседы на литературные темы. Устраивались и тематические вечера с докладами. «У Неточки я читал доклад о «русской душе», что накануне читал у масонов», – писал в 1952 году Адамович Бахраху (14). В феврале 1953 года читал о Гумилеве свой доклад Николай Оцуп. В марте 1952 года Элькан хлопотала об устройстве вечера, посвященного столетию со дня смерти Гоголя.

При участии Элькан Объединение пыталось создать свой журнал – попытка кончилась неудачей: собрано было всего около тысячи франков. Элькан находилась в центре всей этой порой успешной, порой безрезультатной деятельности. Благодаря ее личному обаянию, на встречах установилась та дружеская атмосфера, которая притягивала к себе «весь» русский литературный Париж конце сороковых – начала пятидесятых годов. Порой проявлялась в ней и какая-то наивная импульсивность, которую вышучивал в своих письмах Адамович. «У Веры Николаевны, – пишет он Бахраху, – был траурный прием (по случаю годовщины со дня смерти Бунина. – В. К.); Неточка заявила, что она в Ницце не боялась немцев, когда вспоминала, что где-то недалеко Иван Алексеевич» (15). Но дружеские отношения с Эльканшей, как называл ее Адамович, не прекращались до ее смерти. Всякий раз, приезжая из Манчестера в Париж, Адамович навещал ее и узнавал от нее новости русско-парижского литературного быта.

Литературное наследие, которое Элькан оставила после себя, весьма скромное. Количество выявленных ее стихотворений столь мало, что причислять ее к поэтам русского Зарубежья было бы неосмотрительно. Но и в тех немногих стихотворениях, которые нам известны, просматриваются настроение и общая атмосфера эмигрантской послевоенной поэзии. Чуть более весомым оказался ее вклад в мемуаристику. Ее основной – и немалый – вклад в литературную жизнь русского Парижа остался за текстом. Она была лицом объединяющим. Без нее, как создательницы литературного салона, без ее участия в Объединении писателей и журналистов, без ее деятельности в издательстве «Рифма» русский литературный Париж жил бы более разобщенно, и нечто малое, но невосполнимое было бы утрачено в самом литературном процессе послевоенных лет.

_______________________________________________

Примечания:

  1. Терапиано Ю. Литературная жизнь русского Парижа за полвека. – Париж-Нью-Йорк, 1988. С. 188.
  2. Впоследствии председателем «Объединения» состоял Георгий Адамович.
  3. Элькан, Анна. Дом Искусств // Мосты, №5, 1960. С. 298.
  4. Померанцев, Кирилл. Сквозь смерть. Воспоминания. – Лондон: ОРI, 1986.
  5. Там же.
  6. Русская мысль, 18 февраля 1958 г.
  7. Мосты, №5, 1960. С. 298
  8. Минувшее. №5, 1997. С. 408
  9. Мосты, №5, 1960. С. 296-297
  10. Печатается по автографу.
  11. Элькан, Анна. Дранси – лагерь во Франции // Новоселье, №33-34, 1947. С. 122-123.
  12. Померанцев К. Указ. Соч. С. 86.
  13. Терапиано Ю. Указ. Соч. С. 189.
  14. Новый Журнал, №217, 1999. С. 47
  15. Неопубликованное письмо Адамовича от 14 ноября 1954 г.; хранится в Бахметьевском архиве (Нью-Йорк)

Вадим КРЕЙД. Неточкин салон. О салоне Анны ЭльканРусский Париж двадцатых и тридцатых годов известен лучше, изучен подробнее, чем Париж послевоенный.  Конечно, среди расцвета, предвоенные десятилетия привлекают своим блеском больше, чем менее яркое послевоенное время. Юрий Терапиано, участник и вдумчивый наблюдатель этих обоих периодов зарубежной литературы, назвал сороковые-пятидесятые годы «смутным временем». Литература послевоенного Парижа заметно обеднела. На весь русский Париж имелся только один литературный журнал «Возрождение» – основанное в 1949 г. издание правого направления. Русская словесность во Франции к тому времени недосчитывала многих своих творческих участников. Перед началом войны умер Ходасевич. Во время войны – Мережковский, Милюков, П. Струве, Бурцев, Осоргин, Бальмонт, Кнорринг. В 1944 году умер в Швейцарии Анатолий Штейгер. Сразу после войны – Гиппиус, в 1948 – Бердяев. Погибли от рук фашистов М. Горлин, Р. Блох, И. Британ, И. Фондаминский, Ю. Фельзен, Ю. Мандельштам, А. Кулишер, Б. Вильде, А. Скрябина. Многие литераторы после поражения Франции перебрались за океан: Алданов, Г. Федотов, Вишняк, Цетлин, Набоков и др. В 1949 г. уехал в Израиль Д. Кнут. Некоторые приняли советское гражданство и вернулись в СССР (Ладинский, Софиев и др.). Из послевоенной Европы велика была эмиграция в Америку. Париж уже не называли столицей русского Зарубежья. В бывшей «столице» оставалась теперь едва ли не одна треть литераторов старшего и младшего поколений поэтов и прозаиков, философов и публицистов, критиков и видных журналистов, еще недавно определявших в совокупности лик блистательного русского Парижа. Говорили: Париж опустел.

И всё же литературная жизнь начала возрождаться сразу после окончания войны. Уже в 1945 году выходят книги парижских поэтов-эмигрантов: «Сирко» (1945) Н. Туроверова, «Звезды в аду» (1946) В. Мамченко, «Somnium breve» (1948) С. Маковского. В 1949 г. вышли сборники стихов Довида Кнута, Юрия Одарченко, Николая Станюковича. Были изданы посмертно книги Ирины Кнорринг и Матери Марии. А в 1950-м можно говорить даже как о некотором расцвете: одновременно выходит несколько книг, которые остались в русской поэзии. Прежде всего, это «Портрет без сходства» Георгия Иванова, не выпускавшего своих сборников 13 лет. Затем – монументальный «Дневник в стихах» Н. Оцупа, «Роза и чума» А. Ладинского, «Воздушный змей» В. Корвина-Пиотровского, «Монолог» – первая книга Игоря Чиннова; сборники А. Шиманской и И. Одоевцевой. Кроме того, в 1950 г. вышли посмертно «Годы» Юрия Мандельштама и «Дважды два четыре» Анатолия Штейгера.

Снова зарождалась кружковая жизнь, которая была столь интенсивной и обогащающей в годы между мировыми войнами. На четверговых встречах у Бунина собиралось по 30 человек. С конца 40-х годов в более узком кругу были известны «литературные четверги» у Кирилла Померанцева, а по средам поэты встречались в тесной квартире у А. Гингера и А. Присмановой. Там бывали Г. Иванов, Одоевцева, Раевский, Софиев, Можайский, Адамович и др. Устраивала у себя на дому творческие вечера и поэтесса Тамара Величковская.

Но единственным литературным салоном в полном смысле этого слова были собрания у Анны Морисовны Элькан (? – 22 июня 1962), у Неточки (как ее называли друзья) в доме на улице Тильзит и авеню Ваграм. Ю. Терапиано, участник этих собраний, рассказывал о них много лет спустя: «В послевоенном Париже литературная жизнь в среде оставшихся довоенных парижан как-то сама собой сосредоточилась в салоне Анны Морисовны Элькан, жившей когда-то в Петербурге и ставшей свидетельницей тамошней литературной жизни первых лет революции» (1).

Слова о том, что всё это вышло как-то само собой, в известной степени справедливы. Терапиано говорит о личности Элькан, о ее обаянии, энергии, биографии, богатой значительными встречами. Но были и другие сопутствующие обстоятельства: просторная, например, квартира, удобно расположенная (недалеко от знаменитой площади Звезды). Немаловажным фактором было и то, что в этой квартире снимал две комнаты С. К. Маковский, в прошлом редактор журнала «Аполлон», поэт, историк искусства, в будущем автор книги «На Парнасе Серебряного века», да и сам – живая история того кратковременного, задушенного русского ренессанса. Маковский был председателем существовавшего до войны и теперь заново организованного Объединения писателей и журналистов (2), а Анна Элькан – секретарем. Так что неформальные собрания поэтов у нее на квартире имели и организованное, формальное подспорье в виде названного Объединения. Маковский и Элькан знакомы были еще до эмиграции, в Петрограде.

Литературное объединение, кружок или салон, приобретают как бы второе дыхание, если собрания участников располагают еще к своим печатным изданиям. Салон Элькан своего периодического издания не имел, зато был тесно связан с издательством «Рифма». Основанное в конце 1949 г., оно специализировалось на выпуске эмигрантских сборников стихов. За время своего существования «Рифма» выпустила примерно тридцать поэтических книжек, оформленных строго и со вкусом под наблюдением Маковского, председателя редколлегии «Рифмы». Секретарем издательства была выбрана Элькан. Первая книга вышла в феврале 1950 г. и с того времени, оставаясь хозяйкой салона и секретарем Объединения писателей и журналистов, она в качестве секретаря участвовала в подготовке к изданию поэтических книг Г. Иванова, Штейгера, Набокова, Булич, Ю. Трубецкого, Одоевцевой, Ладинского, И. Чиннова, Яс-сен, Андреева, Мамченко, Терапиано, Г. Раевского, Червинской, Т. Величковской, двух книг самого Маковского и др.

Работа в издательстве, взыскательном в отношении художественного оформления книги, не была для Элькан совершенно новым опытом. Еще в Петрограде она принимала участие в издательских делах своего мужа Б. В. Элькана. Бернард Вениаминович, пылкий коллекционер-энтузиаст, основал совместно с другим коллекционером, несравненным знатоком книжной графики Ф. Ф. Нотгафтом издательство «Аквилон». Издательство было задумано оригинально. Ведущую роль в нем играли оформители и иллюстраторы книг, причем в ту пору, когда в Петрограде еще была жива и активна целая плеяда выдающихся художников-графиков – Добужинский, Бенуа, Конашевич и др. Художник, как правило, сам выбирал классическое произведение – например, Карамзина, Пушкина, Достоевского или Фета – и создавал цикл иллюстраций. “Аквилон” существовал в годы нэпа, возникнув в самом его начале, в 1921 г. «Появление «Аквилона» тогда радовало как культура книги и любовь к ней», – писал Элькан. Изящество этих книг, иллюстрации выдающихся мастеров, общий эстетический уровень, привлекавший внимание по контрасту с остальной книжной продукцией, сделали аквилоновские издания раритетами, предметом вожделения собирателей художественной книги.

Круг художников, с которыми лично встречалась Элькан, был обширный. Она называла такие значительные имена, как Головин, Лансере, Сомов, Бенуа, Добужинский, Кустодиев, Анненков, Верейский, Митрохин, Конашевич. Многое она помнила о встречах и умела увлекательно рассказать, обладая прирожденным данным мемуариста – цепкой памятью, острой наблюдательностью и повествовательным даром.

Петербургские художники не были единственным кругом ее встреч. Еще в доме своего отца, статского советника Мориса Абельмана, придворного врача-окулиста, ей доводилось встречаться с людьми науки. Ее мать, Мария Вениаминовна Абельман (1875-8 февраля 1958) происходила из семьи баронов Гинцбургов. По словам одного из посетителей салона Элькан, Мария Вениаминовна «была великим меломаном и не только любила музыку, но и знала лично большинство мировых знаменитостей» (4). Благодаря одному из таких знакомств, а именно дружбе с Шаляпином, семье Элькан удалось эмигрировать в конце двадцатых годов, когда массовая эмиграция уже давно закончилась и бывали лишь единичные случаи отъезда на Запад. Мария Вениаминовна была страстной любительницей поэзии. Кроме русских поэтов, всю жизнь перечитывала Гете, а «Фауста» знала почти наизусть. В Париже она жила вместе с дочерью до своей смерти в возрасте 83 лет. «Она осталась светлым образом не только во мне, но и в памяти всех ее знавших людей», – писал Кирилл Померанцев (5). На поэтических собраниях в салоне Элькан она не присутствовала, но была знакома по-домашнему со многими, в особенности же с теми, кто засиживались допоздна, когда все другие уже разошлись по домам. Георгий Иванов, восхищавшийся ее душевной открытостью, врожденным тактом и пронесенной через всю жизнь любовью к поэзии, посвятил ей стихотворение: «Я в вашем доме гость случайный…». О ней вспоминал Кирилл Померанцев: «Я никогда так не испытывал присутствие человека – не человека, состоявшего из тела и костей, но Человека, чьим духом создано всё святое и великое на земле… В ее взгляде никогда не было упрека или осуждения: было желание понять, было стремление помочь, и всегда светилась любовь… С Марией Вениаминовной дружили многие известные люди… Но если ее любили и почитали, то и она любила всех, с кем ей только приходилось встречаться, без всякого различия национальности, ранга, титула и положения. Она любила лишь одно, чтобы человек был правдив». (6)

Любовью к поэзии Элькан была обязана матери. Стихи она начала писать еще в Петербурге. Печаталась она мало и в поэзию вошла лишь несколькими стихотворениями в журнале Софии Прегель «Новоселье». О встречах с поэтами Элькан рассказала в мемуарном очерке «Дом Искусства». Судя по этому слишком сжато написанному очерку, ей довелось видеть и слышать, как читали свои стихи Блок, Кузмин, Гумилев, Ходасевич. Много раз встречала она Ахматову, а Гумилева, когда он жил в «Доме Искусств» – почти ежедневно. Элькан сама назвала свои мемуары о «Дом Искусств» «беглыми строками» и закончила воспоминания словами: «Люди и дни “Дома Искусств” далеко не исчерпаны этими беглыми строками, к ним надо еще возвращаться, дополняя свои воспоминания». До-полнила ли она их? Достоверно об этом ничего неизвестно, однако, при ее склонности к литературному труду, можно предположить, что к своим запискам о виденном и пережитом она, действительно, возвращалась. Мы не знаем, например, ни о содержании, ни о судьбе произведения «Плавки», о существовании которого известно лишь со слов Адамовича (8). Писала она и газетные статьи на литературные темы. Одна из них – отклик в защиту своего старого петербургского знакомого, написанный вслед за появлением в «Гранях» разносного очерка Глеба Струве «Об Адамовиче-критике». Знакомство с Адамовичем – важная страница в биографии Элькан. Познакомились они, очевидно, в «Доме Искусств», о чем не слишком отчетливо говорится в ее мемуарном очерке: «Помню по Дому Искусств, на этом или другом вечере, Григория Викторовича Адамовича. При нашем долголетнем знакомстве, позволю себе сказать, дружбе, впечатление от его личности в разные годы на протяжении жизни сливаются в нечто целое. Тогда уже вышла книга Георгия Викторовича «Чистилище», стихи его волновали особой простой выразительностью, каким-то заострением поэтического переживания; в его даре поражало сразу достигнутое мастерство… От него многого ждали и тогда уже порой ссылались на его высказывания, поражавшие умом и благожелательной проницательностью (9).

«Чистилище» Адамовича вышло в 1922 году. К этому времени Элькан уже сама писала стихи. О том, как в парке, быть может, в Летнем саду, в петроградской «летней тишине» она впервые почувствовала прикосновение музы. Элькан писала через много лет в Париже:

Небо розовеет над Сенатом,
Холодно, в тумане фонари,
Сани на мосту скрипят покатом,
Светит снег на крышах до зари.
————-
Жесткий гравий и скамейку сада,
Где когда-то в легкой тишине,
В первый раз с глубокою отрадой
Заглянула муза в душу мне.

В этом ностальгическом стихотворении переплетаются реалии двух городов, Петербурга и Парижа, в которых прошла жизнь Элькан:

Вечер, даль над Сеной розовеет,
В темном небе вспыхнул огонек,
Высоко стальная птица реет,
Держит путь на северо-восток.

Это и еще два стихотворения были напечатаны в журнале «Новоселье» в 1949-1950-х гг. Стихи четкие, свидетельствующие о вкусе и начитанности, дилетантскими их не назовешь. Вряд ли окружающие воспринимали ее как поэта. Но есть интересное свидетельство, противоречащее этому восприятию. В 1948 г. Александр Гингер завел альбом, в который посетители его домашних литературных вечеров записывали свои стихи. Число посетителей каждый раз было невелико, но в течении времени общее их число было около пятидесяти. Все поэты оставили записи в альбоме Гингера. Выборочный перечень этих имен может дать представление о круге знакомств Элькан, о том круге, в котором протекала ее жизнь в послевоенном Париже: Бунин, Маковский, Смоленский, Ладинский, Корвин-Пиотровский, Померанцев, Чиннов, Терапиано, Адамович, Горская, Величковская, Можайская, Мамченко, Г. Раевский, Ставров, жена Гингера, поэтесса Присманова, блестящий и очень субъективный критик Эммануил Райс, сестра Юрия Мандельштама, погибшего от рук нацистов, поэтесса Татьяна Штиль-ман; ближайший друг Поплавского, много о нем писавший, переводчик и поэт Н. Татищев, и еще Довид Кнут, Борис Закович, Николай Оцуп, Леонид Ганский, Александр Браславский (издавший до войны три сборника, первый из них под псевдонимом Булкин); Перикл Ставров, Николай Оболенский, напечатавший как раз в то время свои стихи в первой послевоенной антологии «Эстафета».

А. Элькан как и все вышеназванные оставила в альбоме Гингера свои стихи – то шуточные, то лирические, Ранее это ее стихотворение, насколько известно, не печаталось.

Уж тяжелеет поступь по земле,
Быстрее время пролетает мимо,
А где-то там, на самой глубине
Жизнь продолжает течь неуловимо,
С трудом передвигаясь, как слепой,
Ты ощупью бредешь в беззвучье мира,
И лиры сослепу касаешься рукой,
И чистым звуком отвечает лира.

Большинство, если не все поэты альбома Гингера бывали или побывали в салоне Элькан, но на основании проверенных фактов можно говорить как о действительных участниках, только о Маковском, Адамовиче, Г. Иванове, Одоевцевой, Терапиано, Померанцеве, Г. Раевском, Гингере, Присмановой, Корвин-Пиотровском, Оцупе, Ставрове, Бек-Софиеве, Ладинском, Смоленском. Бывала на улице Тильзит София Прегель, переехавшая из Нью-Йорка в Париж в 1948 году. Побывала в салоне и жившая с 1923 г. в Нью-Йорке поэтесса Ирина Яссен, приехавшая летом 1949 г. в Париж по делам основанного ею издательства «Рифма». И еще посетитель – журналист, критик и один из замечательных мемуаристов Александр Бахрах. Посещала встречи на улице Тильзит также Л. Е. Руманова, жена Аркадия Вениаминовича Руманова, одного из известнейших в дореволюционной России журналистов.

Многим из собиравшихся в салоне выпала тяжелая участь в военные годы. Этот опыт на грани жизни и смерти, острая память о нем должны быть приняты во внимание, чтобы понять психологию бывавших у Элькан на улице Тильзит. Корвин-Пиотровский участвовал в движении Сопротивления, был арестован, сидел в нацистской тюрьме в камере смертников. Участниками движения Сопротивления были Померанцев и Оцуп, причем последний полтора года отсидел в итальянской тюрьме; бежал, был пойман, отправлен в концлагерь, совершил новый побег. Адамович, уже немолодым человеком, вступил добровольцем во французскую армию. Гингер во время войны остался в Париже. Четыре раза его приходили арестовывать, чтобы депортировать в Германию, и было подлинным чудом, что он уцелел в годы нацистской оккупации.

Хозяйка салона тоже имела за своими плечами длительный опыт жизни на краю гибели. В апреле 1944 г. она была схвачена французскими жандармами и отправлена в тюрьму в Ницце, а оттуда в лагерь, о котором через года два после освобождения писала: «… Толпа людей… На всех одно клеймо – желтая звезда. Мы в лагере Дранси – преддверии того ада, который был создан нацистской Германией… Прямой путь к смерти: депортация. Это пронзает, как молния… Все наши усилия должны быть теперь направлены на одно: остаться в Дранси. Это возможно в самых редких случаях… Мы с дочерью сразу решили встать на путь борьбы и отрицания. Наш славянский тип будет первой защитой, в остальном вверимся судьбе… Депортация в Аушвиц… не меньше двух в месяц. Эшелон состоит из 1200 – 1500 человек… Депортация для Дранси – это тоже, что печи для Аушвица» (11).

Так в напряжении, унижении, страхе, глядя в лицо смерти несколько месяцев, она жила в преддверии ада до освобождения в 1944 году. Не было в истории другого такого литературного салона, участники которого прошли через столь жестокие испытания.

Встречались «раза два в месяц за чайным столом», по словам К. Померанцева. (12). Согласно же воспоминаниям Терапиано, «квартира А. М. Элькан в последнее время и особенно по вечерам почти всегда была полна литераторов» (13). В возникавших в гостиной (по словам Терапиано – «в столовой») беседах ведущая роль принадлежала Маковскому. Говоря о том, сколь часты бывали встречи в «Тильзите», как в обиходе называли салон, по-видимому, более точен Померанцев, а не Терапиано. Кроме неформальных встреч за большим круглым столом в той же гостиной проходили и вполне формальные заседания Объединения писателей и журналистов. Полтора года (с конца 1950 до середины 1952) председателем Объединения был Адамович. Когда Адамович, живший в то время то в Манчестере, то в Ницце и бывавший в Париже наездами, 7 июня сложил с себя полномочия председателя, было избрано новое правление (председатель – Терапиано, секретарь – Элькан и казначей – Бахрах).

На неформальных встречах в «Тильзите» поэты читали стихи, обсуждали их, велись беседы на литературные темы. Устраивались и тематические вечера с докладами. «У Неточки я читал доклад о «русской душе», что накануне читал у масонов», – писал в 1952 году Адамович Бахраху (14). В феврале 1953 года читал о Гумилеве свой доклад Николай Оцуп. В марте 1952 года Элькан хлопотала об устройстве вечера, посвященного столетию со дня смерти Гоголя.

При участии Элькан Объединение пыталось создать свой журнал – попытка кончилась неудачей: собрано было всего около тысячи франков. Элькан находилась в центре всей этой порой успешной, порой безрезультатной деятельности. Благодаря ее личному обаянию, на встречах установилась та дружеская атмосфера, которая притягивала к себе «весь» русский литературный Париж конце сороковых – начала пятидесятых годов. Порой проявлялась в ней и какая-то наивная импульсивность, которую вышучивал в своих письмах Адамович. «У Веры Николаевны, – пишет он Бахраху, – был траурный прием (по случаю годовщины со дня смерти Бунина. – В. К.); Неточка заявила, что она в Ницце не боялась немцев, когда вспоминала, что где-то недалеко Иван Алексеевич» (15). Но дружеские отношения с Эльканшей, как называл ее Адамович, не прекращались до ее смерти. Всякий раз, приезжая из Манчестера в Париж, Адамович навещал ее и узнавал от нее новости русско-парижского литературного быта.

Литературное наследие, которое Элькан оставила после себя, весьма скромное. Количество выявленных ее стихотворений столь мало, что причислять ее к поэтам русского Зарубежья было бы неосмотрительно. Но и в тех немногих стихотворениях, которые нам известны, просматриваются настроение и общая атмосфера эмигрантской послевоенной поэзии. Чуть более весомым оказался ее вклад в мемуаристику. Ее основной – и немалый – вклад в литературную жизнь русского Парижа остался за текстом. Она была лицом объединяющим. Без нее, как создательницы литературного салона, без ее участия в Объединении писателей и журналистов, без ее деятельности в издательстве «Рифма» русский литературный Париж жил бы более разобщенно, и нечто малое, но невосполнимое было бы утрачено в самом литературном процессе послевоенных лет.

_______________________________________________

Примечания:

  1. Терапиано Ю. Литературная жизнь русского Парижа за полвека. – Париж-Нью-Йорк, 1988. С. 188.
  2. Впоследствии председателем «Объединения» состоял Георгий Адамович.
  3. Элькан, Анна. Дом Искусств // Мосты, №5, 1960. С. 298.
  4. Померанцев, Кирилл. Сквозь смерть. Воспоминания. – Лондон: ОРI, 1986.
  5. Там же.
  6. Русская мысль, 18 февраля 1958 г.
  7. Мосты, №5, 1960. С. 298
  8. Минувшее. №5, 1997. С. 408
  9. Мосты, №5, 1960. С. 296-297
  10. Печатается по автографу.
  11. Элькан, Анна. Дранси – лагерь во Франции // Новоселье, №33-34, 1947. С. 122-123.
  12. Померанцев К. Указ. Соч. С. 86.
  13. Терапиано Ю. Указ. Соч. С. 189.
  14. Новый Журнал, №217, 1999. С. 47
  15. Неопубликованное письмо Адамовича от 14 ноября 1954 г.; хранится в Бахметьевском архиве (Нью-Йорк)