Эли ЛЕЙН. Путь к Эллен. Отрывок из повести «Нежные сумерки лета»

Странно это, путешествовать по тем местам, где раньше была Эллен. Исчезновение человека подталкивает тебя к воспоминаниям о моментах и обстоятельствах жизни, которым раньше не придавалось особого значения. Достаточно одного воспоминания, чтобы возник эффект присутствия того, о ком думаешь. И ты уже движешься не в поисках соборов и других достпримечтальностей, а в поисках переживаний прошлого. Вот собор Дель Вото Насиональ, где Эллен гоняла стаи голубей, небольшой отель Летисия, напомнивший о бессонной и влажной ночи перед вылетом на Галапагосы, неподалёку Терминаль Вьехо, где мы ошиблись автобусом, и нам пришлось соскакивать на ходу – потом мы бежали вслед за ним, требуя вернуть деньги за билет… Ты все-таки догнала его и дала пинок по железному выцветшему бамперу, который вдруг отвалился и заскрежетал по асфальту, как сломанная скрипка, – и тогда нам пришлось бежать по-настоящему, спасаясь от обезумевшего водителя и от раздавшегося свистка полицейского. Митад Дель Мундо, где проходит линия экватора, через которую ты прыгала, будто играла в классики… то оказываясь на разных полушариях, то пробегая между ними по разделительной полосе. Тогда это казалось детской забавой, а сейчас… мне кажется, что слова «Майк, теперь я была везде, и больше мне некуда идти» могли иметь и другой смысл.

КИТЫ

Пуэрто Лопес – небольшая деревушка на берегу Тихого океана, куда приплывает огромное количество китов. Был пасмурный день, и мы пытались скрыть друг от друга легкое разочарование погодой; каждый был уверен, что если первый раз в жизни увидеть китов, то это должно случиться при идеальной погоде: вода обязана быть прозрачной, небо – солнечным и синим, а поверхность океана – ровной и зеркальной.

Перед отплытием гид сказал, что киты иногда выпрыгивают из океана, но я почему-то был уверен, что при мне этого не произойдет; и когда кит всё же вынырнул и на несколько секунд завис в воздухе, я моментально забыл обо всем… Когда я вспоминаю моменты своей жизни, то в них всегда есть «я» – я трогаю за нос аллигатора в Руренабаке, на моих глазах раскололся ледник и упал огромным айсбергом в озеро Лаго Морено, я спустился на дно каньона Колка… но когда я вспоминаю этого кита, то всё остальное исчезает.
В памяти вдруг вспыхивает, как порыв ветра откинул черную копну волос и оголил твое плечо; оно было покрыто мурашками и каплями воды, которая мелкими брызгами окатывала нас при каждом ударе корабля о волны. Я помню, как моя рука обняла тебя и прижала… я часто боялся подобных сентиментальных и банальных проявлений нежности, но в этот раз я вдруг почувствовал такую необходимость ощутить тебя рядом, вжать в себя, словно пространство стало враждебной разделительной полосой, которая навсегда отнимает тебя.

Я не только ощутил эту границу, но и ее непреодолимость – есть ты, есть я; и мы никогда не будем единым. Я помню, как ты в первый раз увидела спину кита и закричала, не обращая внимания на шарахающихся в стороны туристов: «Смотри, Майк, смотри! Он живой!». А затем мы оба посмотрели на горизонт, и где-то вдали над поверхностью океана снова выпрыгнул кит – и мы оба, не сговариваясь, одновременно сказали что-то про падающие звезды и про то, как это странно только по ним загадывать желания. Я бы хотел знать, что ты тогда подумала… но мы смотрели на горизонт, и я почему-то был уверен, что мы думаем об одном и том же, даже если выражаем это разными словами. А может, и не было слов; может, было только вот это молчание, которое часто заставляло меня чувствовать, что я могу понимать тебя, не используя слова и не подыскивая метафоры. В этот момент казалось, что нас нет, есть только океан, и он является тем самым клеем, который связывает наши жизни.

 

БЕЗМЯТЕЖНОСТЬ

Кристина Нгуен. Синие сумеркиЯ помню, как вечером мы ходили по берегу и заглядывали в небо, отражавшееся в прибрежных лужах, и как мы вдруг наткнулись на морского ерша, выброшенного волнами на берег. Он был мертв, но его кожа была мягкой на ощупь; его глаза, затянутые белой пленкой, казались осмысленными и поразительно живыми. Я помню, как ты долго вертела его в руках, а затем зашла по пояс в воду и кинула в океан: ты сказала, что ему не место на этом берегу, и что, возможно, какая-то сила вернет нас в такой же океан безмятежности, где есть мир, которого мы жаждем, но который остается всегда недоступен; и в этот момент мне стало предельно одиноко – будто мы так и останемся на этом берегу навсегда; будто необъятный океан, раскинувшийся перед нами, всегда будет близким и одновременно недосягаемым.

Потом мы пошли на рыбацкий пляж, где грифы бесстыдно, ничуть не стесняясь нашего присутствия, раздирали в клочья умершее животное, которое невозможно было опознать. Вдруг вспомнилось, как в Боливии, недалеко от Туписы я в сумерках возвращался в поселение по каньону Торойо. На дороге лежал пес. Мне сначала показалась, что он просто уснул. Я осторожно подошел к нему, но он оставался неподвижным, и вдруг я понял – он мертв. Я помню лица умерших людей – они всегда были страшными, до такой степени, что я один раз потерял сознание и просто свалился на пол у гроба отца – и с тех пор мне смерть всегда казалась чем-то в равной степени отвратительным и ужасным. Но этот пес был явно счастлив, как будто он просто уснул. И в этот момент я осознал, что смерть – это что-то реальное, она здесь, точно так же, как эти горы Каньона Ангосто, выглядывающие из тумана зазубренными снежными оконечностями, как этот холодный ручей, по дну которого безмолвно стелятся водоросли, как небо над долиной, подсвеченное лучами исчезающего солнца… Она здесь, но это не конец всего. Смерть – это не только окаменевший и белесый труп моего отца, смерть – это также беззаботное счастье на лице у пса, умершего посреди этих гор.

 

ПО ДОЖДЮ

На следующий день пошел мелкий моросящий дождь, который практически не ощущался кожей – можно было подставить ладонь, видеть его нити, но ничего не чувствовать, кроме едва различимых касаний. Дождь был мыслью и взглядом, но не влагой, и это породило ощущение сна – то самое, за которым я так часто гоняюсь, попадая в другие города. И тогда я вспоминаю о тебе, Эллен, и бесцельно слоняюсь по улицам незнакомых городов, надеясь, что во «сне-наяву» невозможное возможно и нереальное реально. Может, я заверну за угол и увижу тебя, и ты как ни в чем не бывало скажешь: «Смотри, Майк, вон там, на крыше… В Кито, оказывается, живут орлы». В такие моменты мне кажется, что ты, как тот дождь в Пуэрто Лопес, – только мысль и взгляд, и никакого ощущения на ладони…

 

ЧАЙКИ

Через неделю мы оказались на Галапагосских островах. Когда засыпаешь в темной каюте, и тебя качает, то кажется, ты подвешен в невесомости бесконечного ночного неба. Ты не видишь звезд, но знаешь что они рядом так же, как мерно колышащийся за бортом океан. Днем качать может так, что иногда волны запрыгивают на стекло и медленно сползают разбегающимися каплями, размывая в своём узоре мир за бортом…

В сумерках за нашим кораблем увязалась стая чаек; они кружили в поисках рыбы, но через несколько минут повернули к горизонту и вскоре пропали из виду. Мне не удалось отследить момент, когда они окончательно исчезли… Я помню, как взгляд задержался на самой последней из них. Где сейчас эта чайка? Продолжает лететь? Растворилась в неизвестности? Осталась ли чайкой после того, как исчезла в тех летних сумерках? Вспоминая о ней, я думаю о тебе, Эллен. Где бы ты сейчас ни была, ты просто чайка, которая исчезла с видимого горизонта.Странно это, путешествовать по тем местам, где раньше была Эллен. Исчезновение человека подталкивает тебя к воспоминаниям о моментах и обстоятельствах жизни, которым раньше не придавалось особого значения. Достаточно одного воспоминания, чтобы возник эффект присутствия того, о ком думаешь. И ты уже движешься не в поисках соборов и других достпримечтальностей, а в поисках переживаний прошлого. Вот собор Дель Вото Насиональ, где Эллен гоняла стаи голубей, небольшой отель Летисия, напомнивший о бессонной и влажной ночи перед вылетом на Галапагосы, неподалёку Терминаль Вьехо, где мы ошиблись автобусом, и нам пришлось соскакивать на ходу – потом мы бежали вслед за ним, требуя вернуть деньги за билет… Ты все-таки догнала его и дала пинок по железному выцветшему бамперу, который вдруг отвалился и заскрежетал по асфальту, как сломанная скрипка, – и тогда нам пришлось бежать по-настоящему, спасаясь от обезумевшего водителя и от раздавшегося свистка полицейского. Митад Дель Мундо, где проходит линия экватора, через которую ты прыгала, будто играла в классики… то оказываясь на разных полушариях, то пробегая между ними по разделительной полосе. Тогда это казалось детской забавой, а сейчас… мне кажется, что слова «Майк, теперь я была везде, и больше мне некуда идти» могли иметь и другой смысл.

КИТЫ

Пуэрто Лопес – небольшая деревушка на берегу Тихого океана, куда приплывает огромное количество китов. Был пасмурный день, и мы пытались скрыть друг от друга легкое разочарование погодой; каждый был уверен, что если первый раз в жизни увидеть китов, то это должно случиться при идеальной погоде: вода обязана быть прозрачной, небо – солнечным и синим, а поверхность океана – ровной и зеркальной.

Перед отплытием гид сказал, что киты иногда выпрыгивают из океана, но я почему-то был уверен, что при мне этого не произойдет; и когда кит всё же вынырнул и на несколько секунд завис в воздухе, я моментально забыл обо всем… Когда я вспоминаю моменты своей жизни, то в них всегда есть «я» – я трогаю за нос аллигатора в Руренабаке, на моих глазах раскололся ледник и упал огромным айсбергом в озеро Лаго Морено, я спустился на дно каньона Колка… но когда я вспоминаю этого кита, то всё остальное исчезает.
В памяти вдруг вспыхивает, как порыв ветра откинул черную копну волос и оголил твое плечо; оно было покрыто мурашками и каплями воды, которая мелкими брызгами окатывала нас при каждом ударе корабля о волны. Я помню, как моя рука обняла тебя и прижала… я часто боялся подобных сентиментальных и банальных проявлений нежности, но в этот раз я вдруг почувствовал такую необходимость ощутить тебя рядом, вжать в себя, словно пространство стало враждебной разделительной полосой, которая навсегда отнимает тебя.

Я не только ощутил эту границу, но и ее непреодолимость – есть ты, есть я; и мы никогда не будем единым. Я помню, как ты в первый раз увидела спину кита и закричала, не обращая внимания на шарахающихся в стороны туристов: «Смотри, Майк, смотри! Он живой!». А затем мы оба посмотрели на горизонт, и где-то вдали над поверхностью океана снова выпрыгнул кит – и мы оба, не сговариваясь, одновременно сказали что-то про падающие звезды и про то, как это странно только по ним загадывать желания. Я бы хотел знать, что ты тогда подумала… но мы смотрели на горизонт, и я почему-то был уверен, что мы думаем об одном и том же, даже если выражаем это разными словами. А может, и не было слов; может, было только вот это молчание, которое часто заставляло меня чувствовать, что я могу понимать тебя, не используя слова и не подыскивая метафоры. В этот момент казалось, что нас нет, есть только океан, и он является тем самым клеем, который связывает наши жизни.

 

БЕЗМЯТЕЖНОСТЬ

Кристина Нгуен. Синие сумеркиЯ помню, как вечером мы ходили по берегу и заглядывали в небо, отражавшееся в прибрежных лужах, и как мы вдруг наткнулись на морского ерша, выброшенного волнами на берег. Он был мертв, но его кожа была мягкой на ощупь; его глаза, затянутые белой пленкой, казались осмысленными и поразительно живыми. Я помню, как ты долго вертела его в руках, а затем зашла по пояс в воду и кинула в океан: ты сказала, что ему не место на этом берегу, и что, возможно, какая-то сила вернет нас в такой же океан безмятежности, где есть мир, которого мы жаждем, но который остается всегда недоступен; и в этот момент мне стало предельно одиноко – будто мы так и останемся на этом берегу навсегда; будто необъятный океан, раскинувшийся перед нами, всегда будет близким и одновременно недосягаемым.

Потом мы пошли на рыбацкий пляж, где грифы бесстыдно, ничуть не стесняясь нашего присутствия, раздирали в клочья умершее животное, которое невозможно было опознать. Вдруг вспомнилось, как в Боливии, недалеко от Туписы я в сумерках возвращался в поселение по каньону Торойо. На дороге лежал пес. Мне сначала показалась, что он просто уснул. Я осторожно подошел к нему, но он оставался неподвижным, и вдруг я понял – он мертв. Я помню лица умерших людей – они всегда были страшными, до такой степени, что я один раз потерял сознание и просто свалился на пол у гроба отца – и с тех пор мне смерть всегда казалась чем-то в равной степени отвратительным и ужасным. Но этот пес был явно счастлив, как будто он просто уснул. И в этот момент я осознал, что смерть – это что-то реальное, она здесь, точно так же, как эти горы Каньона Ангосто, выглядывающие из тумана зазубренными снежными оконечностями, как этот холодный ручей, по дну которого безмолвно стелятся водоросли, как небо над долиной, подсвеченное лучами исчезающего солнца… Она здесь, но это не конец всего. Смерть – это не только окаменевший и белесый труп моего отца, смерть – это также беззаботное счастье на лице у пса, умершего посреди этих гор.

 

ПО ДОЖДЮ

На следующий день пошел мелкий моросящий дождь, который практически не ощущался кожей – можно было подставить ладонь, видеть его нити, но ничего не чувствовать, кроме едва различимых касаний. Дождь был мыслью и взглядом, но не влагой, и это породило ощущение сна – то самое, за которым я так часто гоняюсь, попадая в другие города. И тогда я вспоминаю о тебе, Эллен, и бесцельно слоняюсь по улицам незнакомых городов, надеясь, что во «сне-наяву» невозможное возможно и нереальное реально. Может, я заверну за угол и увижу тебя, и ты как ни в чем не бывало скажешь: «Смотри, Майк, вон там, на крыше… В Кито, оказывается, живут орлы». В такие моменты мне кажется, что ты, как тот дождь в Пуэрто Лопес, – только мысль и взгляд, и никакого ощущения на ладони…

 

ЧАЙКИ

Через неделю мы оказались на Галапагосских островах. Когда засыпаешь в темной каюте, и тебя качает, то кажется, ты подвешен в невесомости бесконечного ночного неба. Ты не видишь звезд, но знаешь что они рядом так же, как мерно колышащийся за бортом океан. Днем качать может так, что иногда волны запрыгивают на стекло и медленно сползают разбегающимися каплями, размывая в своём узоре мир за бортом…

В сумерках за нашим кораблем увязалась стая чаек; они кружили в поисках рыбы, но через несколько минут повернули к горизонту и вскоре пропали из виду. Мне не удалось отследить момент, когда они окончательно исчезли… Я помню, как взгляд задержался на самой последней из них. Где сейчас эта чайка? Продолжает лететь? Растворилась в неизвестности? Осталась ли чайкой после того, как исчезла в тех летних сумерках? Вспоминая о ней, я думаю о тебе, Эллен. Где бы ты сейчас ни была, ты просто чайка, которая исчезла с видимого горизонта.