Ефим ЯРОШЕВСКИЙ. Среда обитания

из книги «Непрошеная речь»

 

* * *

Тоска по осени…

Рвёт провода восточный ветер,

страна осенняя   дрожит на белом свете,

там  курит трубочку медлительный генсек,

валяет дурочку известный  гомосек,

и  рубит тумбочку сибирский дровосек

(лесоповал мне друг, но враг полей и рек!).

Трава измучена, река зализывает раны,

 и  пляшет кришнаит 

                       в предчувствии нирваны.                       

Спецназ по осени  уже людей считает…

по пням, по сосенкам страна прогноз читает.

там  дети курят травку втихаря,

там звезды падают в холодные моря,

и  избы  светятся

                      в  преддверье января…

 

* * *

Смеркается… на улице мороз,

скопление  созвездий и берез.

Уже пробрал Снегурочку мороз, 

до  возбухания  грудных желез,

до синевы, до поздних зимних гроз,

до  звездных сумерек  в пупырышках,

 до слез…

Простуда, миазит, туберкулёз.

Там  до сих пор  стоит зарёванная Ева,               

вкусившая  плодов сомнительного древа.

Глядит испуганно направо и налево

и  ждёт автобуса беременная Дева…

 

* * *

От теплого хлеба и нищей сумы –

до звездного неба,  где все спасены.  

От спелого лета,

от белого Фета 

до грозной метели  и  трезвой страны…

От тихого Дона – до тихого  стона,

от Волги – до волка… 

и вечной вины.

 

* * *

Ледяное в лугах Лукоморье,

калорифер согреет леса…

Утопая в поверьях и в горе,

проступает зари полоса.

 

Там, где кофе был жёстко размолот,

сделан первый  горячий глоток,

Где  ножом Митридат был заколот

и закатан в цементный каток.

 

Там  рванулся в снега Ломоносов,

Соломон комсомолу не рад.

Вся москва, посинев от заносов, 

завершает  осенний парад.

 

* * *

Поговорим о прозе Пастернака.

Но  тут легко   запутаться, однако. 

 

Он  зачитался, он читал давно.

Злой  ветер дул в осеннее окно.

Однако, Рильке  тайну все о Ларе

чуть не раскрыл ему… и дело не в пожаре.

Ужели  ларчик просто открывался?

Поэт   с трудом от прозы отрывался,

чтобы примкнуть к поэзии. О нем

сложили  сказку. Впрочем, ход конем

избавил  бы его  от ужаса и плена,

и  участи   слепого Гуинплена.

А  заодно – от Сартра и Гюго.

 

А там Бахтин, там  тайные намеки.

И шахматы. (Набоков – да, талант!)

Идущий на работу дуэлянт 

уже  давал   суровые    уроки. 

Он был  достоин всяческих похвал,

трудолюбив, учтив, благопристоен.

Был  образован.  Был  отважный   воин.

Но  Сартра  никогда не понимал.

 

Кого там только не было, однако!

Был  Пушкин, ловелас, был  Крузенштерн,

Патрис  Лумумба, царь и Анна Керн.

Там  тайная обитель Пастернака.

Там Персия  и грозные набеги,

и  бабочки, и злые печенеги.

… Однако мы забылись…

Ночь взошла 

и  пролилась чернилами. Открыто

окно, как рана. И не спит Лолита.

(Молчим о Ходасевиче, о Польше,

мы все сказали, и не нужно больше)

Так мало в мироздании  тепла!

Вселенная,  сгоревшая дотла,

еще сияет, но уже мертва.

… Мела метель, куражились морозы.

 Умберто Эко гладил  имя Розы.

Живаго медлил.

Вся в огне Лариса…

Так начинался новый день Бориса.

(2014)

 

Из цикла «Серпентарий»

 

* * *

Виноградная давка в давильне мира,

полуголая девка в разгаре пира,

подноготная  лавка  в ногах кумира,

там  гуляет кафка вокруг овира.

 

Карнавальные лавры в подвалах духа,

повариха мавра, зима-старуха…

Грозный мрак хол,окоста,

 голодная вьюга,

мировые погосты 

                да метель-подруга. 

             

* * *

Не слушай отрока, не чествуй водолея!

Играя стеклами над впадиной пруда,

зеленым паводком над родиною рея,

белела облаков летучая гряда.

Но грозный увалень таинственного брега

туманом северным заворожил стада.

Где  по ночам  скитается орда –

без сна, без отдыха,  (без чести, без стыда!),

там  в  звездах катится

                           небесная телега,

храня  и пестуя ночные города.

 

* * *

Алеет помидор, синеет слива,

и  пахнет  рыбой 

море в час отлива. 

Там   обрастает  инеем амбар,

там  партитура  оперы, там бар –

и  крики мусульман:  «Аллах Акбар!»

 

Там брат сестру торопит в час заката

  в комнате  нет ни сестры, ни брата!)

Там  преступленье, призрак, там  обман.

Там  площадь изуродовал туман.

Там  трапеза,

где  гордый  лист лавровый

ложится  в лебединый суп багровый…

Там   Бэрримор, там баронесса  Штраль.

Чудак  Арбенин.

Лермонтов.

 Мистраль.

 

* * *

На губах томится Бах,

и слезой сочится вереск.

Где треска идет на нерест,

там бессонница и страх.

Рыба тает на кострах

(стирка маек и рубах),

где луна ползет на берег,

рыбки в маленьких гробах

засыпают без истерик.

Соль на девичьих губах….

 

 ФРАГМЕНТ

 

А наша Россия не наша,

и спят в опустевших гробах

знакомая Чехова – Маша

и бедный барон Тузенбах.

 

Сквозь кружево пауз и реплик

Тригорин  уходит в туман,

за пулю хватается Треплев,

Шарлотта стучит в барабан.

 

Дымится вдали синагога,

и в холоде страшных равнин

еврей уповает на Бога

и верит в судьбу славянин.

 

Поклонимся вечной отчизне.

Натянуто время – струной!

Концертная слава при жизни,

посмертный костюм ледяной…

 

* * *

Вселенским ужасом полны

ночные крики паровоза

и недописанная проза

страдает комплексом вины.

 

И я с отверженным стихом

Стою у врат чужого храма.

Нет никого.

Уснула мама.

Я снюсь ей. Бедным пастухом.

                

* * *

 Пока идет война, витийствует оратор.

Рим кончился –

и некому качать гражданские права.

Приходит подшофе любимый император,

и мягко стелется дельфийская  трава…

Но  очень жестко спать

в подножии у трона,

на бархатной щеке убийцы и патрона.

  

Мы пьем дыханье мглы и грозных песнопений

и тайных прихотей своих не узнаем.

Нам страшен рев толпы сквозь крики наслаждений,

но милой родины своей не предаем.

 

Опустоши бокал и выплесни остаток –

в огонь, в очаг, в пожар, где корчится чума.

Пчела-невольница, отяжелев от взяток,

летит над городом. И сходит мир с ума.

… О,  древо мужества!  над жирным черноземом

летает божество и смерти, и беды.

Напрасно ты бежишь – мудрей остаться дома,

где пламя очага, где Чистые пруды,

где хлеба и воды вполне достаточно,

где тихие сады родных библиотек,

где все давно знакомо,

где стриженых овец кудрявые ряды,

где  лица прадедов  и варваров следы.

И где достаточно,

по смете предзавкома ,

запасов совести, и чести, и еды.

 

Там ходит Бомарше, с ним Фауст молодой

и старец ветреный, трясущий бородой.

 

из книги «Непрошеная речь»

 

* * *

Тоска по осени…

Рвёт провода восточный ветер,

страна осенняя   дрожит на белом свете,

там  курит трубочку медлительный генсек,

валяет дурочку известный  гомосек,

и  рубит тумбочку сибирский дровосек

(лесоповал мне друг, но враг полей и рек!).

Трава измучена, река зализывает раны,

 и  пляшет кришнаит 

                       в предчувствии нирваны.                       

Спецназ по осени  уже людей считает…

по пням, по сосенкам страна прогноз читает.

там  дети курят травку втихаря,

там звезды падают в холодные моря,

и  избы  светятся

                      в  преддверье января…

 

* * *

Смеркается… на улице мороз,

скопление  созвездий и берез.

Уже пробрал Снегурочку мороз, 

до  возбухания  грудных желез,

до синевы, до поздних зимних гроз,

до  звездных сумерек  в пупырышках,

 до слез…

Простуда, миазит, туберкулёз.

Там  до сих пор  стоит зарёванная Ева,               

вкусившая  плодов сомнительного древа.

Глядит испуганно направо и налево

и  ждёт автобуса беременная Дева…

 

* * *

От теплого хлеба и нищей сумы –

до звездного неба,  где все спасены.  

От спелого лета,

от белого Фета 

до грозной метели  и  трезвой страны…

От тихого Дона – до тихого  стона,

от Волги – до волка… 

и вечной вины.

 

* * *

Ледяное в лугах Лукоморье,

калорифер согреет леса…

Утопая в поверьях и в горе,

проступает зари полоса.

 

Там, где кофе был жёстко размолот,

сделан первый  горячий глоток,

Где  ножом Митридат был заколот

и закатан в цементный каток.

 

Там  рванулся в снега Ломоносов,

Соломон комсомолу не рад.

Вся москва, посинев от заносов, 

завершает  осенний парад.

 

* * *

Поговорим о прозе Пастернака.

Но  тут легко   запутаться, однако. 

 

Он  зачитался, он читал давно.

Злой  ветер дул в осеннее окно.

Однако, Рильке  тайну все о Ларе

чуть не раскрыл ему… и дело не в пожаре.

Ужели  ларчик просто открывался?

Поэт   с трудом от прозы отрывался,

чтобы примкнуть к поэзии. О нем

сложили  сказку. Впрочем, ход конем

избавил  бы его  от ужаса и плена,

и  участи   слепого Гуинплена.

А  заодно – от Сартра и Гюго.

 

А там Бахтин, там  тайные намеки.

И шахматы. (Набоков – да, талант!)

Идущий на работу дуэлянт 

уже  давал   суровые    уроки. 

Он был  достоин всяческих похвал,

трудолюбив, учтив, благопристоен.

Был  образован.  Был  отважный   воин.

Но  Сартра  никогда не понимал.

 

Кого там только не было, однако!

Был  Пушкин, ловелас, был  Крузенштерн,

Патрис  Лумумба, царь и Анна Керн.

Там  тайная обитель Пастернака.

Там Персия  и грозные набеги,

и  бабочки, и злые печенеги.

… Однако мы забылись…

Ночь взошла 

и  пролилась чернилами. Открыто

окно, как рана. И не спит Лолита.

(Молчим о Ходасевиче, о Польше,

мы все сказали, и не нужно больше)

Так мало в мироздании  тепла!

Вселенная,  сгоревшая дотла,

еще сияет, но уже мертва.

… Мела метель, куражились морозы.

 Умберто Эко гладил  имя Розы.

Живаго медлил.

Вся в огне Лариса…

Так начинался новый день Бориса.

(2014)

 

Из цикла «Серпентарий»

 

* * *

Виноградная давка в давильне мира,

полуголая девка в разгаре пира,

подноготная  лавка  в ногах кумира,

там  гуляет кафка вокруг овира.

 

Карнавальные лавры в подвалах духа,

повариха мавра, зима-старуха…

Грозный мрак хол,окоста,

 голодная вьюга,

мировые погосты 

                да метель-подруга. 

             

* * *

Не слушай отрока, не чествуй водолея!

Играя стеклами над впадиной пруда,

зеленым паводком над родиною рея,

белела облаков летучая гряда.

Но грозный увалень таинственного брега

туманом северным заворожил стада.

Где  по ночам  скитается орда –

без сна, без отдыха,  (без чести, без стыда!),

там  в  звездах катится

                           небесная телега,

храня  и пестуя ночные города.

 

* * *

Алеет помидор, синеет слива,

и  пахнет  рыбой 

море в час отлива. 

Там   обрастает  инеем амбар,

там  партитура  оперы, там бар –

и  крики мусульман:  «Аллах Акбар!»

 

Там брат сестру торопит в час заката

  в комнате  нет ни сестры, ни брата!)

Там  преступленье, призрак, там  обман.

Там  площадь изуродовал туман.

Там  трапеза,

где  гордый  лист лавровый

ложится  в лебединый суп багровый…

Там   Бэрримор, там баронесса  Штраль.

Чудак  Арбенин.

Лермонтов.

 Мистраль.

 

* * *

На губах томится Бах,

и слезой сочится вереск.

Где треска идет на нерест,

там бессонница и страх.

Рыба тает на кострах

(стирка маек и рубах),

где луна ползет на берег,

рыбки в маленьких гробах

засыпают без истерик.

Соль на девичьих губах….

 

 ФРАГМЕНТ

 

А наша Россия не наша,

и спят в опустевших гробах

знакомая Чехова – Маша

и бедный барон Тузенбах.

 

Сквозь кружево пауз и реплик

Тригорин  уходит в туман,

за пулю хватается Треплев,

Шарлотта стучит в барабан.

 

Дымится вдали синагога,

и в холоде страшных равнин

еврей уповает на Бога

и верит в судьбу славянин.

 

Поклонимся вечной отчизне.

Натянуто время – струной!

Концертная слава при жизни,

посмертный костюм ледяной…

 

* * *

Вселенским ужасом полны

ночные крики паровоза

и недописанная проза

страдает комплексом вины.

 

И я с отверженным стихом

Стою у врат чужого храма.

Нет никого.

Уснула мама.

Я снюсь ей. Бедным пастухом.

                

* * *

 Пока идет война, витийствует оратор.

Рим кончился –

и некому качать гражданские права.

Приходит подшофе любимый император,

и мягко стелется дельфийская  трава…

Но  очень жестко спать

в подножии у трона,

на бархатной щеке убийцы и патрона.

  

Мы пьем дыханье мглы и грозных песнопений

и тайных прихотей своих не узнаем.

Нам страшен рев толпы сквозь крики наслаждений,

но милой родины своей не предаем.

 

Опустоши бокал и выплесни остаток –

в огонь, в очаг, в пожар, где корчится чума.

Пчела-невольница, отяжелев от взяток,

летит над городом. И сходит мир с ума.

… О,  древо мужества!  над жирным черноземом

летает божество и смерти, и беды.

Напрасно ты бежишь – мудрей остаться дома,

где пламя очага, где Чистые пруды,

где хлеба и воды вполне достаточно,

где тихие сады родных библиотек,

где все давно знакомо,

где стриженых овец кудрявые ряды,

где  лица прадедов  и варваров следы.

И где достаточно,

по смете предзавкома ,

запасов совести, и чести, и еды.

 

Там ходит Бомарше, с ним Фауст молодой

и старец ветреный, трясущий бородой.