Анатолий ВЕРШИНСКИЙ. При свете дня

ВЕЧЕР ПОЭЗИИ

Тетрадь в переплёте картонном
страховкою стиснута в пальцах.
Читаю стихи за кордоном.
С печалью о русских скитальцах.

Читаю певцам и поэтам.
Питомцев былого Союза
свела по особым приметам
бродячая отчая муза.

Пустеют читальные зальцы.
Тускнеют совместные фотки.
Но век полудетские пальцы
пока не смыкает на глотке.

 

УШЕЛЕЦ

От чужого злословья не больно;
от сыновнего — боль не унять.
Кто из дома ушёл своевольно,
тот не должен сердиться на мать.

Был бы сын бестолковым, убогим,
так ведь нет же — учён, даровит,
но изъяны, присущие многим,
только матери ставит на вид.

То дороги, как водится, плохи,
то сородичи — сплошь дурачьё…
Погостит он, помается трохи —
и умчит в чужеземье своё.

Кривотолки и взоры косые
стерпит матушка, сколь ни злословь.
Он по-своему верен России.
Пуще смерти такая любовь.

 

ХРАНИТЕЛИ НОТР-ДАМ-ДЕ-ПАРИ

Как стражники в бессменном карауле,
с высот собора, изо всех углов,
следят за мной замшелые гаргульи —
драконье войско, стая в сто голов.

И слышу я глухие их упрёки:
«Доколе слыть чудовищами нам?
Не монстры мы — всего лишь водостоки,
в сезон дождей спасающие храм».

Собор веками скапливал, как улей,
и воск утрат, и мёд удач людских.
Не страх живыми делает гаргулий,
а непохожесть каждой — на других…

Я прочь иду. Навстречу, вдоль ограды,
шагают автоматчики, храня
спокойствие Парижа; их отряды
тревожат, но и радуют меня.

От сырости вечерней сводит спину,
а весело! И верится, как встарь,
что выстоит собор. И я не сгину…
Ударь в колокола, горбун-звонарь!

 

ИСКУСТВЕННЫЙ ОТБОР

В праздничные дни, как в будни, рано
утром просыпаться; из окна
радоваться снегу; из-под крана
брызжущей водой ошмётки сна
наскоро смывать, и на планшете
снизывать слова за нитью нить,
веря, что получится при свете
в мусор бисер их не обронить…

 

ИСКАТЕЛЬ ЖЕМЧУГА

Не поют застольных песен
на мои слова.
Чем я миру интересен,
дурья голова?

Взгляд, как в детстве, ненасытен.
Жалко, голос тих.
Чем я звёздам любопытен?
Тем, что вижу их?

Вижу в городе — за смогом,
в поле — сквозь пургу.
Между Гогом и Магогом
маюсь как могу.

Между Сциллой и Харибдой
чудом не тону
и тяну гортанью хриплой
песенку одну:

— Горстку и моих жемчужин,
век, возьми в оклад
образа, что людям нужен
более стократ…

 

 ВЕЧЕР ПОЭЗИИ

Тетрадь в переплёте картонном
страховкою стиснута в пальцах.
Читаю стихи за кордоном.
С печалью о русских скитальцах.

Читаю певцам и поэтам.
Питомцев былого Союза
свела по особым приметам
бродячая отчая муза.

Пустеют читальные зальцы.
Тускнеют совместные фотки.
Но век полудетские пальцы
пока не смыкает на глотке.

 

УШЕЛЕЦ

От чужого злословья не больно;
от сыновнего — боль не унять.
Кто из дома ушёл своевольно,
тот не должен сердиться на мать.

Был бы сын бестолковым, убогим,
так ведь нет же — учён, даровит,
но изъяны, присущие многим,
только матери ставит на вид.

То дороги, как водится, плохи,
то сородичи — сплошь дурачьё…
Погостит он, помается трохи —
и умчит в чужеземье своё.

Кривотолки и взоры косые
стерпит матушка, сколь ни злословь.
Он по-своему верен России.
Пуще смерти такая любовь.

 

ХРАНИТЕЛИ НОТР-ДАМ-ДЕ-ПАРИ

Как стражники в бессменном карауле,
с высот собора, изо всех углов,
следят за мной замшелые гаргульи —
драконье войско, стая в сто голов.

И слышу я глухие их упрёки:
«Доколе слыть чудовищами нам?
Не монстры мы — всего лишь водостоки,
в сезон дождей спасающие храм».

Собор веками скапливал, как улей,
и воск утрат, и мёд удач людских.
Не страх живыми делает гаргулий,
а непохожесть каждой — на других…

Я прочь иду. Навстречу, вдоль ограды,
шагают автоматчики, храня
спокойствие Парижа; их отряды
тревожат, но и радуют меня.

От сырости вечерней сводит спину,
а весело! И верится, как встарь,
что выстоит собор. И я не сгину…
Ударь в колокола, горбун-звонарь!

 

ИСКУСТВЕННЫЙ ОТБОР

В праздничные дни, как в будни, рано
утром просыпаться; из окна
радоваться снегу; из-под крана
брызжущей водой ошмётки сна
наскоро смывать, и на планшете
снизывать слова за нитью нить,
веря, что получится при свете
в мусор бисер их не обронить…

 

ИСКАТЕЛЬ ЖЕМЧУГА

Не поют застольных песен
на мои слова.
Чем я миру интересен,
дурья голова?

Взгляд, как в детстве, ненасытен.
Жалко, голос тих.
Чем я звёздам любопытен?
Тем, что вижу их?

Вижу в городе — за смогом,
в поле — сквозь пургу.
Между Гогом и Магогом
маюсь как могу.

Между Сциллой и Харибдой
чудом не тону
и тяну гортанью хриплой
песенку одну:

— Горстку и моих жемчужин,
век, возьми в оклад
образа, что людям нужен
более стократ…