RSS RSS

Елена ДУБРОВИНА (составитель). Стихи поэтов русского зарубежья о серебряном веке

                                       ГЕОРГИЙ АДАМОВИЧ

ПАМЯТИ МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ

Поговорить бы хоть теперь, Марина!
При жизни не пришлось. Теперь вас нет.
Но слышится мне голос лебединый,
Как вестник торжества и вестник бед.

При жизни не пришлось. Не я виною.
Литература — приглашенье в ад,
Куда я радостно входил, не скрою,
Откуда никому — путей назад.

Не я виной. Как много в мире боли.
Но ведь и вас я не виню ни в чем.
Всё — по случайности, всё — поневоле.
Как чудно жить. Как плохо мы живем.

clip_image006

 

КОНСТАНТИН БАЛЬМОНТ

 

 

СНЕЖНЫЙ ЛИК

(Памяти Блока)

 

Крутилась пушистая вьюга,

Он шел, не боясь ничего.

От Севера шел он до Юга,

Но Север скучал без него.

 

И кликнули в воздух метели,

До волчьих приземившись ям.

И снежные птицы летели

Вернуть его снежным полям.

 

Кружились снежистые лики,

Был в саван весь город одет.

И вихри, безумны и дики,

Роняли мерцанье примет.

 

В зловещих, полночных хоромах

Он пил золотое вино.

К отстою терзаний знакомых

Вело обнаженное дно.

 

Кружился он в пляске повторной,

В багряном свиданьи сердец.

И в сказке напевно-узорной

Острийный змеился конец.

 

 

Снежистые пчелы летели,

Мерцал серебристый полет.

И лилии лунно глядели,

И был в них отравленный мед.

 

Крутясь, все напевы упали

На снежный обветренный скат.

И в перстне, в заветном опале,

Зажегся кровавый гранат.

 

Зажженный, светился, молился,

Истаял в оснеженной тьмой.

И с Млечной дорогою слился

Изгнанник, пришедший домой.

 

 

 

clip_image009

 

ДМИТРИЙ БОБЫШЕВ

 

 

            БУДЕТЛЯНИН

 

Что-то лепечет листва верховая —

это ночной Велимир, колоброд,

так выдыхает свои волхвованья…

Так, что изнанкой навыворот – рот!

 

Чуешь, и чувству такому не веришь,

но по вершинам идет налегке

наш коренной председатель и дервиш.

Только стихи шевелятся в мешке.

 

В них разливаются чудью озерной

меря да кривичи с весью лесной.

То неразвернут язык, то разорван –

странно опасный, чудной, озорной.

 

Вместе – не каждым листком или словом –

общей листвою древлян и древес,

ясенной мазью и маслом еловым

скулы черёмит, шалит, куролес.

 

Как из ручейного бучила – вычур,

свирь саранчевую, птицын чирик

прямо живьем, целиком закавычил

пращура – в свой беловой черновик.

 

Но не дремуч –  лишь юродив и странен;

так и велит повернуть и не ждать

бывший на нашей земле будетлянин:

В путь сквозь былое за будущим вспять!

 

Общее дело листвы облетанье…

Страшно сказать, но земля всё родней;

всё обитаемей в ней стала тайна:

труд сокровенных и сладких корней.

                     

* * *

                                  Ю. К.

 

Радость отныне вижу такою:

соловьиная ночь над Окою…

Можно ль теперь так писать?

Можно. Пиши – если видишь чрез око

Анны Ахматовой; голосом Блока

пой аллею и сад.

 

Свисту заречному несколько тактов

дай для начала, и сам оттатакай.

Трелью залившись, услышь

(миром сердечным на мир и ответив),

как отвечает мерцанию тверди

мимо-текучая тишь.

 

Странно и струнно рекою струима

песнь хоровая, как “свят” херувима, –

весть это тоже и свет.

Даль – это высь, это глуби и блески,

и горловые рулады, и всплески;

“да” это может быть “нет”.

 

Жизнь это может быть миг. Он огромен,

и ничего как бы не было, кроме

длящегося через годы “сейчас”.

Жизнь отныне вижу такою:

блеск, мрак, соловьи за Окою,

труд, боль и гора, пред коей

яро горит свеча.

 

Поленово – Москва 5 июня – 21 окт. 2003 г.    

 

                                                                                            

clip_image012

 

ЗИНАИДА ГИППИУС

 

 

              «А. БЛОКУ»

 

Все это было, кажется в последний,

          В последний вечер, в вешний час…

И плакала безумная в передней,

О чем-то умоляя нас.

 

Потом сидели мы под лампой блеклой,

Что золотила тонкий дым,

А поздние распахнутые стекла

Отсвечивали голубым.

 

Ты, выйдя, задержался у решетки,

Я говорил с тобою из окна.

И ветви юные чертились четко

На небе – зеленей вина.

 

Прямая улица была пустынна,

И ты ушел – в нее, туда…

Я не прощу. Душа твоя невинна.

Я не прощу ей – никогда.

 

 

clip_image014

 

ГЕОРГИЙ ИВАНОВ

 

Ликование вечной, блаженной весны,
Упоительные соловьиные трели
И магический блеск средиземной луны
Головокружительно мне надоели.

Даже больше того. И совсем я не здесь,
Не на юге, а в северной царской столице.
Там остался я жить. Настоящий. Я – весь.
Эмигрантская быль мне всего только снится,
И Берлин, и Париж, и постылая Ницца.

…Зимний день. Петербург. С Гумилевым вдвоем,
Вдоль замерзшей Невы, как по берегу Леты,
Мы спокойно, классически просто идем,
Как попарно когда-то ходили поэты.

 

 

clip_image016

 

ЮРИЙ ИВАСК

 

 

МАНДЕЛЬШТАМ


Жестокий век, но снова постучится
Летунья-ласточка в твое окно.
Добро и зло пусть искажают лица,
Еще струится красное вино.

Пестра Венеция и смугл Акрополь
И, доживая век, волы жуют.
Не назову некрополем Петрополь,
Где ласточку нетерпеливо ждут.

Его Сибирь еще не раз приснится,
Цепная, забайкальская, его.
Медовой, матовой рекой струится
Пчелино-солнечное волшебство.

 

 

clip_image019

 

ДМИТРИЙ КЛЕНОВСКИЙ

 

 

Когда я мальчиком с тобой дружил,

Прекрасный город одиноких статуй,

Густой сирени и пустых дворцов,

Тебя еще не посетили беды:

Твой Гумилев был юношей веселым,

Ахматова – влюбленной гимназисткой,

А Иннокентий Анненский еще

Не задохнулся на твоем вокзале,

И даже Пушкин твой казался мне

Еще не мертвым и не взрослым даже,

А шумным одноклассником моим.

 

Прошли десятилетия. Не счесть

Твоих утрат. Твои дворцы во прахе

Лежат. Твои поэты казнены

Презреньем, пулею или молчаньем.

И только имя Пушкина одно

Еще, как встарь, сияет над тобою

Прекрасным обещанием, залогом

Грядущей правды.

 

 

* * *

 

Казненных муз умолкший городок!

Ты сам отрекся от своей же славы,

Ты грязной тряпкой вытер след кровавый

И притаился… Или изнемог?

 

И странно: в нашей нищенской судьбе,

Не чающей ни милости, ни срока,

В чужой ночлежке нашего далека

К тебе мы ближе, чем ты сам к себе.

 

Для нас одних звучат твои сады,

И шевелятся статуи, и зданья

Хранят неизгладимые названья

И даты несмываемой беды.

 

И обезглавленных тобою муз

Еще садятся тени рядом с нами

И говорят стихами и слезами,

И знаем мы: «прекрасен наш союз!»

 

… Ты значишься на карте? Это ложь!

Тебя там нет, – мы тоже знаем это!

Ты вместе с нами странствуешь по свету

И вместе с нами – скоро! – ты умрешь.

 

 

 

clip_image021

 

ВАДИМ КРЕЙД

 

 

ВЛАДИСЛАВ ХОДАСЕВИЧ

Он мог в четырехстопном ямбе,
с архангелами в унисон
шептать о всероссийской амбе,
прозреть – увидеть горний сон…
и столько лет слепит баллада
в шестнадцать жалостных свечей,
победоносная Паллада
«бессвязных и страстных речей».

Остра, опасна, осияна,
сквозь бархат звездной черноты
из голубого океана
в глухой ночи слетала ты,
и чудилось – опять спадало
с экрана жизни полотно,
слетала и слова шептала,
но всех расслышать – не дано.

 

 

 

clip_image023

 

ЮСТИНА КРУЗЕРНШТЕРН-ПЕТЕРЕЦ

 

 

– Что вы говорите? Гумилева?

Где? Когда? Простите, – ерунда. –

– Видела. Вблизи. Даю вам слово.

Это было. Это было. Да.

 

Посреди языческого храма,

Непривычно, невозможно тих,

Он стоял, держа в руке панаму,

Наблюдая змеек золотых.

 

Он одну мне нацепил на шею,

Будто ожерельем наградил.

Я ему казалась ворожеей

Вся в дыму невидимых кадил.

 

Змейка нежная, нежней атласа,

Вы не знаете змеиных шкур?

Почему вы думаете Лхасса?

Нет. Обыкновенный Сингапур. –

 

– Азия, мой друг, страна фантазий. –

– Вот еще. А то, что с дальних гор, –

Ну, его-то не узнала б, разве я, –

Вышел сам Рабиндранат Тагор?

 

Змеи выползли к гостям заранее,

Вежливая, дружная семья.

И торжественнее магарани

Поклонилась главная змея.

  

              ЕСЕНИН

 

Смотрит исподлобья – слишком зорко.

– Хороша. Взаправду хороша.

Одного я не пойму, танцорка,

Что в тебе? Духи ли душа?

 

Были ночи. Ночи вихревые.

В доме темень. Двери на запор.

Целоваться нам ведь не впервые,

Лапать баб привыкши с давших пор.

 

А теперь пора закончить эту,

Не сказать бы хуже, канитель.

Погуляли мы с тобой по свету

И земля постыла, как постель.

 

Вот и кончено. Канун да ладан.

Шарф он легче, он тебе нужней.

Мне ремень на шею. Путь угадан.

Про любовь не надо. Черта в ней.

 

 

clip_image025 

 ВЕРА ЛУРЬЕ

        

 

НА СМЕРТЬ ГУМИЛЕВА

 

Дай скончаться под той сикоморой,
                          Где с Христом отдыхала Мария…
                                                             Н. Гумилёв

Слишком трудно идти по дороге,
Слишком трудно глядеть в облака.
В топкой глине запутались ноги,
Длинной плетью повисла рука.
Был он сильным, свободным и гордым
И построил из мрамора дом,
Но не умер под той сикоморой,
Где Мария сидела с Христом.
Он прошел, спокойно, угрюмо,
Поглядел в черноту небес;
И его последние думы
Знает только северный лес!

 

 

* * *

 

На смерть Гумилёва

 

«Никогда не увижу Вас»,
Я не верю в эти слова!
Разве солнечный свет погас,
Потемнела небес синева?

Но такой как и все этот день,
Только в церкви протяжней звонят,
И повисла чёрная тень!
Не увижу тот серый взгляд!

А последней зелёной весной
Он мимозу напомнил мне…
Подойду и открою окно,
От заката весь город в огне.

 

* * *

 

ЦВЕТАЕВОЙ (ПОСЛЕ ПРОЧТЕНИЯ «РЕМЕСЛА»)

 

Ритмов неизведанных узор —

 Не любовь — звезда моя отныне.

Загляну завистливо в простор

«Ремесла» и разом кровь отхлынет.

Милостыню скудную подай,

Нищая протягиваю руку.

Грешнице покаявшейся — рай

Мне одно: пути в твою «Разлуку».

 

 

clip_image027

 

ЮРИЙ МАНДЕЛЬШТАМ

 

 

Бывало – с полузвука, с полуслова
Рождалась музыка твоих стихов.
Ты вспоминал зачем-то Гумилёва,
Но был тебе не нужен Гумилёв.

Над островами солнечной пустыни,
Над радостью неопытных страстей,
Твоя звезда –  ничем не хуже Синей –  
Тебе светила золотом лучей.

Как было тяжело с таким сияньем
Тебе расстаться. Наступила ночь
С отчаяньем, сомненьем и незнаньем.
Ты плачешь, но тебе нельзя помочь.

Теперь узнаешь ты, что боль напрасна,
Что есть любовь, но счастья нет в любви,
Что даже музыка не так прекрасна,
Как верил ты.
И все-таки живи.

 

clip_image029

                                                                                               НИКОЛАЙ ОЦУП

Где снегом занесенная Нева,
И голод, и мечты о Ницце,
И узкими шпалерами дрова,
Последние в столице.

Год восемнадцатый и дальше три,
Последних в жизни Гумилева,
Не жалуйся, на прошлое смотри,
Не говоря ни слова.

О, разве не милее этих роз
У южных волн для сердца было
То, что оттуда в ледяной мороз
Сюда тебя  манило.                                                            

                      1926

 

 

clip_image031

 

АННА ПРИСМАНОВА

 

 

                                              Владиславу Ходасевичу

Разве помнит садовник, откинувший стёкла  к весне,
как всю зиму блистали в них белые стебли мороза?
Разве видит слепой от рожденья, хотя бы во сне,
как, пылая над стеблем, весною красуется роза?

Проза в полночь стиху полагает нижайший поклон.
Слёзы служат ему, как сапожнику в деле колодка.
На такой высоте замерзает воздушный баллон,
на такой глубине умирает подводная лодка.

Нас сквозь толщу воды не услышат: кричи не кричи.
Не  для зверя рожок, что трубит на осенней ловитве.
Ведь и храм не услышит, как падает тело свечи,
отдававшей по капле себя на съеденье  молитве.

1936 

                                       Георгию Иванову

Всю суть души мы отдали для пенья.
Для головы похерил тело Кант.
Художник под конец лишился зренья,
и слуха – совершенный музыкант.

К потере сердца – пусть хотя бы части
(но самой, по несчастию, большой),
пришла и я, у слов своих во власти,
без устали работая душой.

Слова мои ко мне приходят сами,
во сне, когда совсем их не зову.
И я с рассыпанными волосами,
Офелией, большие розы рву.

И так живу я, отроду имея
неизмеримо много сотен лет:
мой яд ещё у райского был змея,
и у Орфея – узкий мой скелет.

Не к раю приближаюсь я, а к краю
мне данной жизни, плача и звеня…
От музыки, друзья, я умираю:
вся сердцевина рвётся из меня.

1938

 

 

clip_image033

 

ИГОРЬ СЕВЕРЯНИН

 

БАЛЬМОНТУ

Мы обокрадены своей эпохой,
Искусство променявшей на фокстрот.
Но как бы ни было нам плохо,
В нас то, чего другим не достает.

Талантов наших время не украло.
Не смело. Не сумело. Не смогло.
Мы — голоса надземного хорала.
Нам радостно. Нам гордо. Нам светло.

С презреньем благодушным на двуногих
Взираем, справедливо свысока,
Довольствуясь сочувствием немногих,
Кто золото отсеял от песка.

Поэт и брат! Мы двое многих стоим
И вправе каждому сказать в лицо:
— Во всей стране нас только двое-трое,
Последних Божьей милостью певцов!

1927

 

 

clip_image035

 

ВАЛЕНТИНА СИНКЕВИЧ

 

 

ГУМИЛЕВ В АМЕРИКЕ

Нет, он писал бы и здесь не про шумы и крики,
электричество, автомобили, мосты.
Он писал бы про Запад –  дальний и дикий,
бег индейцев, каньонов драконьи хребты.

Смерть в стреле, пущенная смелой рукою,
зло сверкают на каменном лице глаза.
А вдалеке, а вдалеке не дает покоя
песня девушки, льющаяся в небеса.

Что писал бы он здесь в Нью-Йорке? –
Небоскребы, рекламы, автобусы и метро…
Ах, смуглой девушке с поцелуем сладким и горьким
он дарит бирюзовые кольца и серебро.

Ярко пылает костер – искры пламя
застилают зловещий путь впереди.
Завтра битва,  – надо спасать эти травы и камни.
Но падает он – который по счету? – с пулей в груди.

 

clip_image037

 

ЮРИЙ СОФИЕВ

 

Нас тешит память — возвращая снова.
Далекий друг, далекие года.
И книжки со стихами Гумилева
Мной для тебя раскрытые тогда.

И (помнишь ли?) далекие прогулки.
Наивно деревенскую луну,
Ночной экспресс, сияющий и гулкий —
Ворвавшийся в ночную тишину.

Ты помнишь ли? — (банальные вопросы!)
Но сердце грустно отвечает: да!
Следя за синей струйкой папиросы,
Тебя я возвращаю без труда.

И в суете подчеркнуто вокзальной —
(Ты тоже помнишь небольшой вокзал.)
Сияют мне уже звездою дальней
Лукавые и синие глаза.

 

 

 

clip_image039

ВАСИЛИЙ СУМБАТОВ

 

 

«ГИПЕРБОРЕЙ»

 

Ахматова, Иванов, Мандельштам, –

Забытая тетрадь «Гиперборея» –

Приют прохожим молодым стихам –

Счастливых лет счастливая затея.

Сегодня я извлек ее со дна

Запущенного старого архива.

Иль сорок лет – еще не старина?

И уцелеть средь них – совсем не диво?

«Октябрь. Тетрадь восьмая. Девятьсот

Тринадцатого года…» Год заката,

Последний светлый беззаботный год.

Потом – не жизнь, – расправа и расплата.

Тетрадь – свидетель золотой поры,

Страницы, ускользнувшие от Леты.

Раскрыл, читаю, а глаза мокры, –

Как молоды стихи, как молоды поэты!

И как я стар! Как зря прошли года!

Как впереди темно, и как пустынно сзади!

Как жутко знать, что от меня следа

Никто не встретит ни в какой тетради.

 

              

ПАМЯТИ МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ

 

В стихах ни с кем несхожая,
Несхожеством горда,
Дорогою прохожею
Не шла ты никогда.

Ты видела и слышала
По-своему и стих
Узором новым вышила
Из лучших слов своих.

К укорам равнодушная,
И в дружестве трудна,
Лишь ритму слов послушная,
Осталась ты одна

И, не стерпев изгнания,
Домой вернулась вдруг,
Но там нашла страдания,
Веревку, стул да крюк.

И в петле непреклонная
Склонилась голова,
И смолкли самозвонные
Ударные слова.

 

 

                                                                      ЮРИЙ ТЕРАПИАНО

 

Каким скупым и беспощадным светом

Отмечены гонимые судьбой,

Непризнанные критикой поэты –

И Анненский, поэт любимый мой.

 

О, сколько раз в молчанье скучной ночи

Смотрел он, тот, который лучше всех,

На рукопись, на ряд ненужных строчек,

Без всяческой надежды на успех.

 

Нам так мучительно читать, с какою

Любезностью, став с веком наравне,

Он прославлял восторженной статьею

Баяна, что гремел по всей стране,

 

И шел в тот парк, где муз следы святые

И память прошлого хранила мгла,

А будущая музыка России

Его и Блока с нежностью ждала.

 

 

clip_image043

 

МАРИНА ЦВЕТАЕВА

  

       БАЛЬМОНТУ

                        

Пышно и бесстрастно вянут
Розы нашего румянца.
Лишь камзол теснее стянут:
Голодаем как испанцы.

Ничего не можем даром
Взять — скорее гору сдвинем!
И ко всем гордыням старым —
Голод: новая гордыня.

В вывернутой наизнанку
Мантии Врагов Народа
Утверждаем всей осанкой:
Луковица — и свобода.

Жизни ломовое дышло
Спеси не перешибло
Скакуну. Как бы не вышло:
— Луковица — и могила.

Будет наш ответ у входа
В Рай, под деревцем миндальным:
— Царь! На пиршестве народа
Голодали — как гидальго!

 

 

clip_image045

 

ИГОРЬ ЧИННОВ

 

 

Георгию Иванову

 

О, Планида-Судьба, поминдальничай,

Полимонничай, поапельсинничай,

Чтоб душа пожила не страдалицей,

Пожила бы душа именинницей,

 

Баловницей, царицей, капризницей!

Захотелось душонке понежиться –

Потому что еще мы не при смерти,

Далеко до зубовного скрежета.

 

Сокруши-ка, Судьба, врата адовы,

Улыбнись ты, Дурёха Ивановна,

Чтобы райской невиданной радости

Было море кругом разливанное!

 

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Елена Дубровина

Елена Дубровина — поэт, прозаик, эссеист, переводчик, литературовед. Родилась в Ленинграде. Уехала из России в конце семидесятых годов. Живет в пригороде Филадельфии, США. Является автором ряда книг поэзии и прозы на русском и английском языках, включая сборник статей «Силуэты» Составитель и переводчик антологии «Russian Poetry in Exile. 1917-1975. A Bilingual Anthology», а также составитель, автор вступительной статьи, комментариев и расширенного именного указателя к трехтомнику собрания сочинений Юрия Мандельштама («Юрий Мандельштам. Статьи и сочинения в 3-х томах». М: Изд-во ЮРАЙТ, 2018). В том же издательстве в 2020 г. вышла книга «Литература русской диаспоры. Пособие для ВУЗов». Ее стихи, проза и литературные эссе печатаются в различных русскоязычных и англоязычных периодических изданиях таких, как «Новый Журнал», «Грани», «Вопросы литературы», «Крещатик», «Гостиная», «Этажи». “World Audience,” “The Write Room,” “Black Fox Literary Journal,”, “Ginosco Literary Journal” и т.д. В течение десяти лет была в редакционной коллегии альманаха «Встречи». Является главным редактором американских журналов «Поэзия: Russian Poetry Past and Present» и «Зарубежная Россия: Russia Abroad Past and Present». Вела раздел «Культурно-историческая археология» в приложении к «Новому Журналу». Входит в редколлегию «Нового Журнала» и в редакцию журнала «Гостиная». В 2013 году Всемирным Союзом Писателей ей была присуждена национальная литературная премия им. В. Шекспира за высокое мастерство переводов. В 2017 году – диплом финалиста Германского Международного литературного конкурса за лучшую книгу года «Черная луна. Рассказы». Заведует отделом «Литературный архив» журнала «Гостиная».

3 Responses to “Елена ДУБРОВИНА (составитель). Стихи поэтов русского зарубежья о серебряном веке”

  1. avatar Артур says:

    Спасибо

  2. avatar Александр Фишер says:

    Спасибо за великолепную подборку!
    Мне знаком поэт Юрий Бунчик, урождённый одессит, последние почти 40 лет жвёт и пишет в Нью-Йорке. У него есть нескоько посвящённых Марине Цветаевой стихов, на мой взгляд — очень хороших. Вот, например:

    Ой, не плачьте вы, зелёные луга,
    Ой, не плачь, ЕлАбуга, ЕлабугА.
    Не Цветаева там на петле висит,
    Не в груди её всё стонет и болит.
    Обожглась она о черствость мертвых душ,
    Не вернется из застенка ее муж,
    Рано, рано отлетели дочь и сын.
    Не узнала… Только горечь и полынь.
    А писала так светло – светло – светло,
    Что, казалось, в небе солнышко взошло.
    А страдала так горько – горько – горько,
    Не хватало ей на хлеб, на молоко.
    Боже праведный, о дай же свой ответ
    Той, которая ушла во цвете лет…
    Ой, не плачь, не плачь, Россия, ты не плачь.
    Пусть несется кобылица Блока вскачь!
    Ой, не плачьте вы, зеленые луга,
    Ой, не плачь, ЕлАбуга, ЕлабугА.

  3. avatar elena says:

    Спасибо Артур и Александр за Ваши комментарии и такое внимательное прочтение этой подборки!

Оставьте комментарий