RSS RSS

Елена ДУБРОВИНА. Портрет в овальной раме. Отрывок из романа (продолжение)

Начало можно читать в прошлом номере

Глава пятая

Оккупация Невеля

 

15 июля  1941 года немецкая армия вошла в Невель. Весь горизонт был охвачен пламенем. Фашистские танки, машины и мотоциклы, покрытые толстым слоем пыли и гари, двигались по Витебскому проспекту, центральной улице города, сея страх и панику среди его жителей. Вражеские самолеты, как зловещие птицы, раскинули над Невелем свои черные крылья, оставляя за собою смерть на каждой улице когда-то тихого и мирного городка. Главная площадь опустела – горе и разрушения притаились за каждым углом. И хотя все жители были взволнованы последними новостями, люди прятались по домам, надеясь на чудо. Однако чудо не произошло, и город в ужасе замер, притаился. Захватчики уже разрушали все, что попадалось на пути. Будто тяжелые цепи сковали души жителей, страх порабощал сердца и умы растерянных от горя людей, стараясь сломать их дух, их веру, их будущее.

Женщины и дети наблюдали из окон, как проходили мимо них немецкие солдаты. Они видели их застывшие, серые от пыли лица, их зеленую униформу, оружие, готовое стрелять в безвинных жителей. Они уже наслышались о бесчеловечной жестокости фашистов, поджогах, горящих домах, о тысячи выросших на их пути могил, об уничтожении еврейского населения, включая женщин и детей.

     Вскоре после вторжения немцев город был охвачен пожарами: церкви, синагоги, словно карточные домики, рушились на мостовые, а искры огня взлетали высоко в чистое июльское небо.

В первый же день оккупации немцы взяли заложниками 30 красноармейцев. Во дворе дома №58 на Витебском проспекте они устроили массовое убийство заключенных. Тела убитых бросали в вырытую яму и забрасывали грязью.

В некоторых домах, уцелевших после пожара, была устроена немцами тюрьма, где каждый день продолжались убийства заключенных. Охваченные страхом, люди боялись ночью уснуть. Пьяные немцы громко распевали на улицах свои песни, пускали в безоблачное небо хлопушки, ракеты, стрельба слышалась на каждом шагу. Так началась эта страшная оккупация, принесшая голод и смерть в небольшой белорусский городок под названием Невель.

 

*  *  *  *

 

15 июля оказался для Ребекки одним из самых трудных дней в ее жизни. Ночь уже спряталась в глубоких складках уходящих туч. Первые солнечные лучи чуть просочились сквозь плотный утренний туман, разливая яркий свет по всей комнате. Проснувшись, она потянулась и открыла глаза. Пора вставать, хотя и было еще раннее утро.

Когда Ребекка, наконец, вышла во двор набрать воды из колодца, она услышала вдали какой-то странный шум, а затем огромная тень летящего немецкого истребителя закрыла солнечный свет. Облако черного дыма взметнулось в небо и повисло над городом. Наблюдая за ним, Ребекка поняла, что наступили страшные дни  войны со всеми ужасами, горем, разрушениями, с той болью потерь, которые прятались за этой повисшей над городом тенью.   

Каждый новый день Ребекка пыталась подавить в себе этот нарастающий страх смерти, но он не проходил. Она обошла вокруг дома, погруженная в свои мысли, когда мимо нее быстрым шагом прошла возбужденная пожилая соседка.

— Немцы вошли в город, — сообщила она на ходу, задыхаясь от быстрой ходьбы, однако, голос ее поглотил шум пролетающих над городом немецких самолетов.  

Ребекка не расслышала ее слов, но видела бледное в испарине лицо женщины, глаза, полные ужаса. Одновременно из домов стали выходить испуганные соседи. Улица постепенно наполнялась женщинами и детьми, слышались их громкие, взволнованные голоса.

— Я знаю, что немецкие танки уже идут по Витебскому проспекту, я видела их своими собственными глазами, — рассказывала пожилая женщина, вытирая рукавом платья набежавшие слезы, как раз в тот момент, когда где-то рядом раздались оружейные выстрелы.

В первую минуту, охваченные ужасом, все замерли, и воцарилась полная тишина. Выстрелы приближались и были уже слышны где-то недалеко от озера.    Как обезумевшие, метнулись люди в свои жилища, ища защиты в четырех стенах домов, казавшихся им их крепостью, их спасением. Ржавые замки издали тонкий скрипучий звук, и двери плотно за ними закрылись. Ребекка продолжала стоять, ноги не слушались. Она видела, как плотно завесили соседи окна, как быстро позакрывали ставни, отрезав свой мир от солнечного света, от всего происходящего вокруг, от неизвестности, от прошлого и настоящего, погрузившись в темноту наступающего дня. Однако было слишком поздно — немецкие солдаты уже стучались в их двери, требуя, молока, еды, воды и жилья.

Наконец, Ребекка вернулась в дом и села у открытого окна. Облака тяжелого дыма еще висели над городом, над чистыми водами озера и реки. Красное пламя метнулось в небо, и в небе вспыхнуло яркое зарево, отбросив кровавые тени на невельскую землю.

     Каскад выстрелов напомнил Ребекке праздничный фейерверк. Как любила она наблюдать его с родителями и братьями с берега реки, когда причудливые красные искры вздымались в небо и освещали весь город радостным светом! На какой-то короткий момент она забыла о войне. Но вот, еще один выстрел прозвучал совсем близко от дома. Вздрогнув, она пыталась выглянуть в окно, когда услышала за спиной громкий голос мужа, прервавшего ее одиночество.

  Ребекка, Ребекка, — Игорь как вихрь ворвался в комнату, — они здесь, наши освободители, наше будущее! 

Ребекка с трудом заставила себя вернуться мыслями к мужу. Она не произнесла ни слова, только отойдя быстро от окна, направилась на кухню разогреть ему еду.    

Вскоре она снова появилась на пороге комнаты и, поставив на стол горячий суп, почти прошептала:

— Иди, Игорь, мой руки, суп остынет.

— Почему ты такая бледная, Ребекка? Что тебя беспокоит? Ты считаешь, это моя вина, что братья твои ушли добровольцами на войну? Не так ли? Я тоже мог пойти, но у нас с ними разные пути. Понимаешь, Ребекка, разные. Я хочу жить в цивилизованном обществе. Я ненавижу советскую власть, которая уничтожила моих ни в чем не повинных отца и мать и других невинных людей. Ты, как и я, хорошо это знаешь. Почему же ты молчишь, Ребекка?

— Но это не означает, Игорь, что ты можешь предать свою страну, друзей, родных, жену, в тот момент, когда они больше всего в тебе нуждаются, в самый трудный момент нашей жизни. Кто сделал тебя таким, Игорь? Кто? Ответь мне, Игорь?

Слезы душили Ребекку, и она не могла продолжать. Волна ненависти охватила Игоря, когда он услышал эти жестокие, ранящие слова жены, любимого им человека, самого дорогого и близкого для него. Лицо его исказилось болью, ее слова ранили так глубоко, что он уже не мог больше сдерживать свой гнев.    

— К черту всё, включая твою страну. Что за чушь! Я не предавал свою родину – ее предали твои «друзья» коммунисты. Мои родители пострадали ни за что! А ты… ты еще смеешь меня упрекать… Разве я не забочусь в первую очередь о тебе и о нашем ребенке?

Он в ярости ударил по столу, опрокинув тарелку с супом на белоснежную скатерть. Ребекка почувствовала, что сейчас упадет. Она целый день ничего не ела, оставив суп  мужу.

— Я больше не могу этого вынести, — продолжал Игорь, обдав жену такой яростью, что у Ребекки закружилась голова. 

— Убирайся с моего пути, не мешай мне делать то, что я считаю нужным. Молчи, ради Бога, не произноси больше ни одного слова, Оставь меня со своими проповедями в покое.

Ребекка слышала его последние слова сквозь рыдания. Она перестала плакать, услышав, как тяжело хлопнула входная дверь.

Игорь не появлялся дома до поздней ночи, а, когда вернулся, был настолько пьян, что поговорить с ним не было никакой возможности. Ребекка не разговаривала с Игорем несколько дней. Наконец, не выдержав ее молчания, он заговорил первым.   

— Прости меня, Ребекка, не сердись на меня, — голос его был охрипшим, вопрошающим. Он дотянулся до ее руки.

Ребекка отдернула руку, стараясь в душе его простить, хотя всё это уже не имело для нее никакого значения. Она застыла в своем горе, ведь они перестали понимать друг друга. С приходом немцев они стали чужими, у каждого была своя правда, и в дороге они разминулись, каждый пошел своим путем.

— Я прощаю тебя, Игорь, но как же ты изменился. Я больше не узнаю тебя,    — сказала она безразличным голосом.

Теперь, чтобы избежать дальнейшего неприятного разговора, Ребекка резко повернулась и выбежала из дома. Она была рада, что Игорь не последовал за ней и облегченно вздохнула.     

Это лето щедро подарило им солнечные дни, безоблачное небо и теплые вечера, но тишина города была нарушена постоянными выстрелами, гулом летящих самолетов, бесчинствами фашистов, будто пряталась беда за каждым поворотом улицы, за каждым раскидистым деревом, за тихой уединенностью ночи. Ребекке было страшно – она чувствовала эту опасность в дуновении ветра, в треске сухой ветки под ногами. Но она так скучала по своим привычным утренним прогулкам вдоль реки или озера, по обжигающей тело озерной воде! Так, вспоминая, ходила она вокруг дома, наслаждаясь внезапной тишиной среди всего этого шума.    

     Ребекка не помнила, как оказалась у истоков реки там, где она впадала в озеро — ее любимое место, укрытие от скучных и монотонных будней, когда она могла быть одна и предаваться мечтам о будущем. Так пролежала она в густой траве до самого вечера. Ночь как-то сразу опустилась на землю, окутав черной массой все вокруг: деревья, озеро, силуэты домов. Ребекка сбросила одежду на прохладный озерный песок, и, окунувшись, поплыла вдоль лунной полосы. Прозрачные и холодные воды озера встретили ее как старого друга, лаская ее обнаженное тело легким прикосновением, будто восхищаясь его красотой. Тело ее казалось светящимся под серебристыми лучами луны. Ребекка лежала, раскинув руки на зеркальной поверхности воды, давая ей накрыть себя почти до подбородка так, что только лицо, обращенное к небу, смотрело на далекую луну, одинокие звезды, на другой спокойный и недосягаемый мир. Она долго еще плавала в озере, вдали от городского шума, стрельбы, криков, пока луна, превратившись в почти огненный шар, не исчезла за тучей, успев послать ей последний прощальный луч, напоминая о войне, о летящих над городом немецких самолетах.

Ребекка вышла из воды и упала на влажную от росы траву, постепенно погружаясь в сон. Ночь выдалась необычно тихой. Ее убаюкивало небо и звезды, медленно плывущие воды реки пели свою колыбельную песню. Неясные образы родителей, братьев, друзей тревожили ее сон.

Она проснулась с первыми бледными лучами восходящего солнца. Они прорезали спокойные прозрачные воды озера, утопая где-то в его глубине. Ребекка не знала, как долго она спала, но беспокойное пенье птиц и звуки дальних выстрелов заставили ее поторопиться домой.

Когда Ребекка вернулась, Игорь еще спал, распространяя тяжелый запах алкоголя. Она распахнула окно, впуская в комнату свежую утреннюю прохладу, и, осторожно накрыв Игоря легким одеялом, прилегла рядом на диван. Ребекка не заметила, как уснула, как Игорь ушел из дома, осторожно прикрыв за собой дверь.

Когда Ребекка открыла глаза, в комнате было уже темно. Она долго еще лежала, думая о том, как скучала она по родителям, по братьям, а больше всего по тем счастливым дням, когда не было войны, не было рядом чужих, жестоких людей в зеленых мундирах. Ребекка так ничего и не знала о родных с того дня, как они ушли из города, но каждый день молилась о них, об их благополучии, о спасении всех близких. Мысли снова вернулись к Игорю. Дома было тихо, значит, Игорь куда-то опять ушел. Ребекка решила больше не обращать внимания на его странное поведение, а вместо этого сосредоточить все свои мысли и силы на рождении ребенка.

 

Глава шестая

 

Письмо

 

С этого дня жизнь Ребекки полностью изменилась. Ночью она садилась у окна и наблюдала, как темная поверхность воды, сливаясь с землей, образовывала одну непроницаемую массу. Небо, земля, вода – все погружалось в бездну, в какой-то недосягаемый мир горя и страданий. В такой момент Ребекка чувствовала, будто злая сила проходит по ее израненной земле. Бедная Ребекка, она все еще не могла представить себе, что может случиться с ее родными, друзьями и с ней самой. Мысли ее вернулись к письму, которое дала ей мать перед тем, как покинуть город.

  — Прочитай это письмо, Ребекка, когда я буду уже далеко от дома, и помни, что я люблю тебя всем сердцем, ты — вся моя жизнь. Ты внесла в мое одинокое существование свет и тепло.

Ребекка не могла объяснить, почему она так боялась прочитать это письмо, но сегодня она случайно наткнулась на него, открыв томик своих любимых стихов. Оттуда и выпал этот белый, нераспечатанный конверт. Ребекка открыла письмо и, удобно расположившись в кресле, начала читать:

 

«Моя дорогая, любимая доченька, моя Ребекка!

Сколько раз пыталась я рассказать тебе историю твоего рождения, но боязнь потерять тебя навсегда удерживала меня от этого разговора. Ты  — подарок мне от Бога, ты принесла мне счастье. Это длинная история, но мне легче тебе написать, чем рассказать ее, глядя тебе в глаза. Я сожалею и чувствую себя виноватой, что не поведала тебе все это раньше, до моего отъезда, но поверь мне, родная, что я не могла и не в силах была это сделать – не хватало мужества. Если можешь, прости».

 

Не дочитав письма, Ребекка отложила его в сторону и нервно прошлась по комнате, стараясь успокоить и привести в порядок мысли. Черные глаза ночи заглянули в окно, и ночная тишина стала медленно проникать в комнату. Ребекка зажгла свечу и села с письмом к столу, но читать не могла — слова расползались перед глазами в одну темную точку. Она поднесла свечу ближе и продолжала чтение, низко склонившись над столом:

 

«Я не твоя родная мать. Я нашла тебя зимой в снегу, когда тебе был всего один месяц от роду, прелестный ребенок, о котором я мечтала всю свою жизнь. Мой небольшой домик находился возле еврейского кладбища, где я похоронила своих родителей и сестру, когда мне только исполнилось семнадцать лет. Я научилась жить одна и тяжело работать, чтобы себя прокормить. К тому времени, когда я тебя нашла, мне было уже тридцать пять лет, старая дева, одиноко живущая возле заброшенного кладбища. Ты была тем чудом, о котором я могла только мечтать. Новости о том, что я нашла в снегу месячного ребенка, быстро разнеслись по нашей округе. Но чей это ребенок, никто не знал. Вскоре, однако, одним вьюжным, зимним вечером я заметила, что вокруг дома ходит незнакомый молодой человек. На следующий день он пришел опять — на этот раз он остался навсегда. Это был твой родной отец, узнавший о том, что его жена бросила ребенка зимой у колодца. В то время он жил с семьей в небольшом поселке, называвшемся Пустошки, в нескольких километрах от нашего городка. Бросив тебя, твоя настоящая мать исчезла, и никто не знал и не знает, где она. Я хочу верить, что ты простишь меня. Пойми и прости мой грех, моя любимая доченька, моя Ребекка.

Твоя любящая мать,                                                                                                        

Элиза».

 

Капли летнего дождя начали прерывисто стучать в окно, нарушая тишину ночи, дробя ее на мелкие частички — воспоминания прошлого. Минуты счастливого детства пронеслись перед глазами, но видение это стало быстро исчезать. Она старалась удержать эти воспоминания, однако, память постепенно меркла, пока не стала непроницаемо-черной, как эта страшная ночь. Ребекка легла на кровать и закрыла глаза, чувствуя, как боль пронзает тело. Все ее горе, страдание, память прошлого слились с шепотом ветра и дыханием ночи. Но вот мысли снова вернулись к прошлому, к тому дню, когда возвращаясь из поездки в Ленинград, произошла эта странная встреча…

 

* * * *

    

Поезд начал терять скорость, приближаясь к небольшому полустанку и, наконец, резко затормозил, издав при этом неприятный, скрипучий звук. Пассажиры высыпали на платформу, где их уже поджидали местные жители с солеными огурчиками и свежевыпеченным, вкусно пахнущим хлебом. Ребекка тоже спустилась на платформу, завернувшись в теплый мамин шарф, прикрываясь от порывов  ледяного ветра.

Старая женщина, укутанная в яркий русский платок поверх рваного полушубка, схватила ее за руку. Видимо, тяжелая жизнь и страдания пробороздили морщинами ее усталое лицо.

— Эй, красавица, не проходи мимо. Ай-яй-яй, какая же ты худенькая. Наверное, проголодалась. Лучше моих огурчиков и моего хлеба не найдешь во всей округе. Дай мне один рубль, и все это будет твое, — протянула она певуче, кладя в мешочек несколько огурчиков и, улыбаясь Ребекке своим беззубым, желтым ртом, при этом внимательно разглядывая девушку маленькими, слезящимся глазами.

— Послушай, красавица, хочешь знать свою судьбу?

     И, не дожидаясь ответа, старуха открыла ладонь девушки и начала водить по ней своим костлявым пальцем.

— Какая странная судьба! Да у тебя же, красавица, две матери! Так?

Ребекка отдернула руку, и женщина вдруг побледнела и что-то прошептала в сторону:

— Какая страшная судьба ждет тебя, но ты встретишь ее без страха, бедная девочка.

Из-за шума проходящего поезда Ребекка не расслышала последних слов женщины, но и не стала переспрашивать, почувствовав что-то зловещее в ее шепоте. Она подняла голову и взглянула старухе в глаза. Взгляд ее острых, пронзительных глаз напугал девушку.

— Все это неправда, чепуха какая-то. Я знаю свое прошлое. У меня есть только одна мать и, вообще, я не хочу знать свое будущее и не верю в гадание. Спасибо, однако, за сочувствие, но мне оно не нужно.

Ребекка сама удивилась своей неожиданной резкости, однако, протянула женщине рубль, и, не взяв пакетика с огурцами, поспешила нагнать уже набирающий скорость поезд. Женщина пожала плечами и покачала в ответ головой, ничего больше не добавив. Она еще долго оставалась на платформе, горестно смотря вслед уходящему поезду.

Ребекка стояла у окна, прислушиваюсь к шуму поезда и, наблюдая, как темное заболоченное пространство мелькало перед глазами, и грустный, однообразный ландшафт сливался с вечерним небом. Красный шар заходящего солнца упал за горизонт, и его поглотила темная масса земли. Последние всплески уходящего дня осветили горизонт, и сумерки обволокли землю…

 

* * * *

    

Ребекка поднялась с дивана, потушила свечу и зажгла свет. Яркие вспышки памяти вдруг померкли. Постепенно слова из письма матери стали доходить до сознания. Кто же была моя мать? — думала она. Она все еще сидела задумавшись на диване, когда в дом вошел Игорь. В открытую дверь ворвался теплый летний воздух с запахом полевых цветов и скошенной травы. Игорь зажег свет, и темнота, как испуганная птица, метнулась к двери и исчезла за порогом.

Внезапный свет прервал поток мыслей и вернул Ребекку в настоящее. Она быстро поднялась и прошла на кухню, чтобы спрятать письмо ящик, подальше от глаз Игоря. Но всё те же мысли, как назойливые мухи, мешали ей сосредоточиться, не давали ей покоя:  Кто же была моя мать? Почему она бросила меня? Ребекка почувствовала, будто холодом обдало все ее тело, похолодели руки, сердце. С этой минуты душа ее окаменела. Однако со временем боль притупилась, мысли вернулись к будущему ребенку, и только взрывы в городе напоминали ей о войне.

 

Глава седьмая

 

Голубая дача

 

На следующий вечер Ребекка, пожаловавшись мужу на головную боль, рано ушла в свою комнату и заперла дверь. Она долго сидела у окна, наблюдая, как черная гладь реки сливается с землей, образуя одно целое. Низко над городом повисло черное небо, словно море, затихшее перед бурей. «Мы живем в мире иллюзий и реальности, затушевывая между ними границу, как между ложью и правдой, между днем сегодняшним и вчерашним, чтобы утреннее пробуждение не было таким остроболезненным, чтобы не мучил навязчивый вопрос — почему?», — думала Ребекка, наблюдая эту картину и, предчувствуя что-то зловещее в этом вечернем пейзаже.  

В эту ночь она почти не сомкнула глаз, размышляя о случившемся. И только утром Ребекка ощутила опять свое одиночество в этом огромном пространстве времени и бытия. Она еще долго сидела у окна, пока первые лучи солнца не проникли в комнату. Постепенно боль притупилась, и Ребекка ушла на кухню готовить завтрак, прислушиваясь к первым толчкам ребенка, будто требовал он выхода на волю, не понимая еще, каким жестоким и страшным будет этот сегодняшний мир.

Вскоре Ребекка узнала, что Игорь стал работать на гестапо. Она и не могла, и не хотела этому верить. Каждый раз, когда она пыталась узнать у Игоря о его работе, он давал ей только уклончивые ответы.

— Тебя это никак не касается, Ребекка. В конце концов, у тебя на столе всегда есть еда. Что же еще тебе надо? Что ты хочешь от меня? Где твоя благодарность, Ребекка? — обычно зло парировал Игорь.    

Ребекка заметила, что соседи стали ее избегать, особенно ее еврейские подруги и даже родственники, но она не расспрашивала их, почему они стали ее сторониться. Все мысли ее были теперь сконцентрированы только на ребенке.  Как мечтала Ребекка вырастить его сильным и честным, чтобы могла она им гордиться, но скоро поняла, что дни ее сочтены.

Одним августовским утром, возвращаясь с базара с буханкой хлеба, Ребекка увидела на стене плакат, напечатанный на двух языках, немецком и русском. Он был подписан правителем Невеля, неким Васильевым. Ребекке пришлось перечитать его несколько раз, прежде чем она поняла смысл написанного. Это был специальный указ местного Гестапо, обращение ко всем евреям Невеля и окрестностей — молодым и старым — собраться на следующий день с вещами на центральной площади города. Кто не подчинится приказу — будет расстрелян. Ребекка стояла, как вкопанная, парализованная страхом за себя, за  не родившегося еще ребенка, за Игоря, за завтрашний день. Она не могла примириться с такой жестокостью, она просто отказывалась в это поверить. Куда их отправят? Зачем?

Ребекка прижала к груди буханку хлеба и свернула на первую попавшуюся улицу. Она бежала по темному, опустевшему коридору улиц. Наконец, она остановилась и прижалась к стене какого-то дома. Где-то неподалеку слышалась стрельба, громкие крики немцев, плач детей. Она чувствовала, как шевелится в утробе ее ребенок. Ребекка все еще тяжело дышала, внимательно вглядываюсь в темноту незнакомой улицы, почувствовав, как силы покидают ее. Сейчас она была чужой в этом до боли знакомом городе, всеми забытой, оставленной одной умирать. Она свернула еще раз на какую-то улицу, убегая от реальности, от того, что пришлось ей сегодня узнать. Ребекку охватила паника. Ей казалось, что улица эта никогда не кончится, и тишина только пугала ее. Асфальтовое покрытие блестело в темноте, словно гладкая поверхность реки. Ей казалось, что она бежит по воде и река раскрывает свои воды, чтобы навеки поглотить ее, затянуть в свою глубину

Неожиданно, яркий, желтый, веселый месяц, похожий на лимонную корочку, выглянул из-за облака и осветил улицу едва мерцающим светом. Ребекка остановилась растерянная. Где она? Она не узнавала знакомой опустевшей улицы, знакомых домов с закрытыми ставнями. Подавив страх, она пошла по этой освещенной дорожке, умоляя месяц показать ей дорогу домой, подальше от этого ужаса, от войны…

 

*  *  *  *

    

7-ого августа гестапо издало специальный закон, касающийся всего местного еврейского населения. Вооруженные немецкие солдаты окружили площадь  Карла Маркса, куда немцы согнали невинных людей  из Невеля и окружающих деревень, и поселков для регистрации. И вся эта, казалось бы, безликая масса, спокойно ожидали своей судьбы, не ведая, что их ждет.

В то же самое время немецкое командование объявило о том, что тем, кто будет укрывать евреев, грозит смерть. Те евреи, которые не подчинятся приказу, будут публично казнены. Все эти условия вселяли страх в сердца людей. Разве могли они представить себе, что это были последние дни их жизни на этой земле, что никогда больше не обнимут они своих родных, любимых, друзей, что плач их детей еще долго будет звучать над городом, не давая спокойно спать тем, кто уцелел!

Однако в то же самое время, чтобы избежать паники среди населения, нацисты объявили о том, что все еврейское население будет сослано в Палестину. Многие поверили немцам, хватаясь за последнюю надежду остаться в живых. Многие явились на регистрацию, даже не подозревая, что судьба их была уже предрешена, и они никогда уже не вернутся в родной дом. В течение двух последующих дней более 1000 человек были выстроены в одну колонну. Их гнали вдоль Витебского шоссе по направлению к Голубой даче, которая располагалась в двух километрах от Невеля. Все это делалось по приказу шефа полиции, некого Сепунова. Столп сухой едкой пыли поднимался над колонной обреченных людей, покрывая их усталые лица серым слоем, придавая их лицам еще более мертвенный оттенок. 

До захода солнца, под присмотром местных полицаев с собаками, колонна изможденных людей, наконец, прибыла на Голубую Дачу. Последние лучи уходящего дня еще были видны на горизонте, на границе наступающих сумерек. С наступлением ночи Голубая дача была уже заполнена женщинами и детьми. Они не могли уснуть, думая о том, что же будет с ними завтра. В окно они видели, как вооруженные охранники медленно прогуливались вокруг дома, будто охраняли преступников.

И только утром сумели они разглядеть «Голубую дачу». Это был мирный, отдаленный от города уголок. Откуда-то издалека ветер доносил в открытые окна запах скошенного сена и диких полевых цветов. Большой сад с густыми аллеями был разбит в центре пригорода. Дорожки тянулись от старой усадьбы, по обе стороны которой стояли тоненькие березки, склонив свои молодые ветви к земле.  В центре парка была разбита клумба с аккуратно высаженными цветами. Парк этот и красный кирпичный дом, построенный в центре его, и называли местные жители «Голубой дачей». Теперь она стала тем местом, куда свозили немцы обреченных людей. Для них был установлен тяжелый режим. За любую провинность — постоянные избиения, которые были такими жестокими, что крики и плач детей слышались далеко в округе.

В течение нескольких недель люди жили в полном неведении, не зная, что ожидает их в скором будущем. Детей немцы отобрали у матерей. Бедные женщины больше не могли молиться и потому тихо плакали, притаившись, чтобы не слышали охранники. Неожиданно жаркий август с горячими изнуряющими полдниками и холодными ночами, длинные рабочие дни под палящим солнцем — все это изнуряло несчастных людей. Одурманенные нацистской ложью, они жили в этом страшном мире, лишенные всякой надежды на спасение.

Каждый день их отвозили в город на работы, но, ни воды, ни еды им не давали. Это был труд, забирающий последние силы. Тех же, кто был слаб и не мог больше работать, нацисты забивали до смерти. Только иногда местные крестьяне, сочувствуя несчастным, под покровом ночи, рискуя собственной жизнью, приносили им какую-то еду. Голод и жестокость нацистов, лишали людей последних сил и веры в спасение.

 

Глава восьмая

Сны

 

      Ресторан постепенно наполнялся новыми посетителями, однако, ни Алекс, ни Эдуардо, не обращали внимания на усилившийся в зале шум. Они все еще были мысленно там, в оккупированном фашистами Невеле. Дым от сигарет тяжело повис над ними в воздухе, будто дым от горящих церквей, домов, синагоги, только что так ярко описанных в рассказе Алекса. Едуардо был потрясен услышанным, той трагедией, которая произошла в маленьком белорусском городке. Он не мог притронуться к еде. Эдуардо отодвинул от себя тарелку и бокал вина. Боль судорогой прошла по лицу.
      — Кем тебе приходилась Ребекка? Кто были Леон и Марк? Скажи, если они были твоими родными? Где ты родился? В Невеле? Ответь мне, была ли Ребекка твоей матерью?
      — Едуардо, пожалуйста, не торопи меня. Ты скоро все узнаешь. История моей семьи еще далеко не окончена. Трудно описать тебе страдания, которые выпали на долю этих людей. Только те, кто пережил войну, могут это понять. Мой отец был свидетелем происшедшего, и я постараюсь передать тебе его историю и историю его семьи так, как он мне ее рассказал незадолго до смерти.
      — Какая ужасная судьба! — Едуардо покачал головой. — Мне трудно себе представить, как жили люди во время войны, когда смерть поджидала их за каждым углом. Как это страшно и унизительно — жить в постоянном страхе, что завтра могут убить тебя или твоих родных. Какое жуткое преступление было совершено на глазах всего человечества!
      — Сила зла никогда не должна преобладать, и только мы, люди, способны ее остановить, — продолжал Эдуардо после короткой паузы.
      — Ты такой идеалист, Эдуардо. Злые силы всегда побеждают.
      — Может быть, но как насчет силы любви?
      — Такое случается только в наших мечтах. Случалось ли с тобой такое, что тебе постоянно снился один и тот же страшный сон — искаженная реальность, странные образы?
      Казалось, что вопрос Алекса, произвел на Эдуардо неприятное впечатление. Он на минуту задумался.
      — О да, но во сне я не вижу зла. Я часто вижу один и тот же образ молодой женщины с лицом Мадонны, освещенным ярким внутренним светом. Она всегда пытается что-то сказать мне, но каждый раз в этот самый момент, когда я протягиваю к ней руку, она исчезает, и я могу только слышать ее певучий голос, зовущий меня последовать за ней. Мне кажется, что я влюбился в эту иллюзорную женщину из моего сна еще давно, когда-то в моем далеком прошлом. Она была для меня эталоном целомудрия. Она представляла для меня чистоту души и окружающего нас мира. Она представляла Любовь. Раньше я никогда никому не рассказывал об этом странном сне. Ты знаешь, я когда-то читал, что хотя мы все проживаем разные жизни и имеем разные цели и ценности, но есть одна общая страсть, которую мы все разделяем — страсть любить и быть любимыми. Эта фраза навсегда врезалась в мою память.
Эдуардо остановился в неуверенности, вероятно, смутившись от своей внезапной откровенности с незнакомцем, который по странному совпадению оказался его двойником. Однако Алекса этот разговор заинтересовал, так как мысли и чувства их полностью совпадали. Он, как и Эдуардо, всегда был в поисках идеальной любви. Прошло какое-то время, прежде чем Алекс снова заговорил.
      — Знаешь, я читал об интерпретации снов. Может быть, это поможет тебе разгадать твой сон. В 1909 году Зигмунд Фрейд выпустил книгу под названием «Толкование снов», где он высказал мысль, что существует как бы мост между несбывшейся мечтой, бессознательным желанием и реальной жизнью. Это могут быть воспоминания или какие-то ассоциации, связанные с нашим прошлым. Стараясь подавить эти воспоминания в реальной жизни, мы бессознательно вызываем их во сне или связанные с какими-то событиями, ассоциации. Он писал о том, что когда мы спим, происходит изменение, а затем распределение нашей внутренней энергии…
Алекс неожиданно прервал свою речь и посмотрел на Эдуардо, который в это время был погружен в собственные мысли и, казалось, не слушал Алекса. Однако Эдуардо внимательно посмотрел на него и резко сказал:
      — Продолжай, Алекс, почему ты вдруг остановился?
      Алекс кивнул в знак согласия и продолжил свою мысль:
— Для меня каким-то образом погрузиться в сон или галлюцинацию было когда-то равносильно работе над картиной, так как именно погружаясь в такое состояние, у меня рождались мои полотна. Это именно тот момент, когда включаются в действие все бессознательные эмоции. То же самое и в любви. Я считаю, что это бессознательная эмоция, воплощение нашей мечты, созданной где-то в глубине нашего сознания. Мы все мечтаем о любви. Мы все мечтатели, независимо от того, кто мы и что мы ожидаем от жизни. Женщина из твоего сна — это воплощение твоей несбывшейся мечты или образ из твоего далекого прошлого, который ты похоронил в своем сознании, но он живет в тебе в виде невоплощенного желания. Я не ошибся?
      Едуардо бросил на Алекса подозрительный взгляд, удивляясь, как точно мог он прочитать его, Едуардо, сокровенные мысли.
      — Как ты догадываешься, Алекс, мы художники, как правило, живем в своем собственном, созданном нами нереальном мире иллюзий и образов. Ты со мной согласен?
      — Да, конечно, согласен. Для художника, нанести на полотно свои мысли и чувства, свою душу — процесс болезненный. Часто люди видят, понимают и интерпретируют тебя и твое искусство в искаженном виде. Тебя может удивить, почему я рисую только портреты знаменитостей. Меня, как художника, это мое, так называемое «творчество», не удовлетворяет, но зато приносит мне душевный покой. Много лет назад я решил забросить то иллюзорное искусство, которое причиняло мне душевную боль, беспокойство, когда я не мог спать по ночам, когда я вставал и снова судорожно наносил кистью маски, зачеркивая и перечеркивая старое, выплескивая на полотно всю накопившуюся боль, открывая свою душу неизвестному ценителю искусства.
      — Ты затронул, Алекс, очень деликатный вопрос, который глубоко задел меня за живое. Мой творческий процесс — полная противоположность твоему. Поначалу моя живопись была основана на самых примитивных и поверхностных чувствах, но со временем, мое искусство стало отражением моего внутреннего состояния, моих личных переживаний, эмоций, моего видения мира. А случилось это однажды, когда судьба или случайная встреча изменили мою жизнь. У меня такое чувство, что мы родственные души с одной только разницей, что ты умеешь держать свои эмоции под контролем, как в жизни, так и в искусстве. Ты избегаешь сильных чувств и переживаний, рисуя бездушные портреты людей, тебе неинтересных. Ты закрыл свою душу, запер ее на ключ, используя только кисть, краски и свою уже отработанную технику. Я же выплескиваю на полотна все накопившуюся боль, грусть, неудовлетворенность, разочарованность и, таким образом, пытаюсь облегчить свои страдания. Каждый день я надеваю на себя маску, чтобы скрыть от окружающих свои чувства, суть своего несчастливого существования. Я часто думаю о том, что корни нашего неудовлетворения жизнью и неумения быть счастливыми уходят в наше детство. Что ты думаешь по этому поводу, Алекс?
      Алекс внимательно посмотрел на Эдуардо и подумал, что, наконец-то, настал тот момент, когда Эдуардо заговорит о своем прошлом.
      — Я никогда не видел своего отца. Он умер в тот день, когда я родился. Моя мать меня очень любила и всеми силами старалась дать мне хорошее образование. У меня с детства была страсть к рисованию. Как я уже говорил, я родился в Австрии, но рос и жил в Италии, сначала во Флоренции, потом в Риме, окруженный шедеврами мировой живописи.
Казалось, что Эдуардо забыл о присутствии Алекса и говорил, задумавшись, сам с собой. Алекс вспомнил о найденном дневнике. Теперь он стал понимать то, о чем писал Эдуардо. Возможно, его мучило прошлое или несчастливое детство. Но, каково же было его детство, что случилось в его прошлой жизни, что сделало его несчастным? Кто был этот таинственный незнакомец, его, Алекса, точная копия?
      — Эдуардо, ты так мне и не рассказал о своем отце? Кто была твоя мать? Есть ли у тебя русские корни? Есть ли у тебя семья?
     У Алекса было такое чувство, что Эдуардо хочет ему что-то рассказать, но, в тоже время, какое-то сомнение сдерживает его, и он еще не может полностью ему довериться.
      — Хм, мой друг, ты задал слишком прямые вопросы, учитывая тот факт, что мы только недавно познакомились, — парировал Эдуардо, едва сдерживая улыбку.    
      — Моя мать умерла два года назад, так и не дождавшись моего успеха, на который она так надеялась. Я был женат, но развелся после трех лет неудачного брака. У меня есть взрослый сын, которого зовут Марко. Я снова не женился, хотя один раз в своей жизни после развода был по-настоящему влюблен. Однако мне трудно и больно рассказывать о себе и тех событиях, которые произошли в моей жизни много лет назад.
Никогда раньше не приходило Едуардо в голову рассказывать о своей жизни кому-то близкому, а, тем более, постороннему. Он давно перестал анализировать свое прошлое. Когда-то все это казалось ему таким значительным, особенно, то событие, которое полностью изменило его жизнь и его взгляды на его собственное творчество. Однако со временем все ушло в небытие… но сегодня… Эдуардо откинулся на спинку стула. И вот опять образ той женщины, которую он все еще любил, завладел его мыслями, предстал перед ним, как в тот день, когда он ее встретил… Эдуардо долго размышлял, прежде чем начать свой рассказ.
      — На самом деле, именно этот отель напомнил мне ту историю, которая произошла со мной здесь и которая полностью изменила мою жизнь, — сказал он, доверительно взглянув на Алекса.
      Едуардо сделал паузу и посмотрел куда-то поверх головы Алекса, будто пытаясь заглянуть в далекое прошлое, и начал свой рассказ:
— Все, что произошло со мной в Нью-Йорке, случилось ровно двадцать лет назад. Надеюсь, что тебе не наскучит мой рассказ.
— Ну, конечно же, нет, не наскучит. Продолжай, пожалуйста, — энергично запротестовал Алекс, — как ты понимаешь, я хочу найти ту ниточку, которая связывает наши судьбы.
— Прекрасно, — улыбнулся Эдуардо.  – Как замечательно, что ты проявляешь такой интерес к моей личной жизни. Возвращаясь к истории моей любви…
    Он снова замолчал, собираясь с мыслями. Пауза затянулась, но Алекс терпеливо ждал. Наконец, Эдуардо вернулся к своему рассказу:
— Ты будешь удивлен, но я, помимо Академии художеств, окончил Национальную музыкальную академию Санта-Чечилия в Риме и был в то время хорошо известен в музыкальном мире.
      Он залпом осушил бокал красного вина.
      — Я не говорил тебе, что музыка была для меня так же важна, как и живопись. Я сочинял музыку и рисовал одновременно – это было моей страстью и заменяло мне любовь к женщине. Пока однажды не случилось следующее… В тот декабрьский день в Нью-Йорке…

Продолжение следует.
Авторский перевод с английского Елены Дубровиной

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Елена Дубровина

Елена Дубровина — поэт, прозаик, эссеист, переводчик, литературовед. Родилась в Ленинграде. Уехала из России в конце семидесятых годов. Живет в пригороде Филадельфии, США. Является автором ряда книг поэзии и прозы на русском и английском языках, включая сборник статей «Силуэты» Составитель и переводчик антологии «Russian Poetry in Exile. 1917-1975. A Bilingual Anthology», а также составитель, автор вступительной статьи, комментариев и расширенного именного указателя к трехтомнику собрания сочинений Юрия Мандельштама («Юрий Мандельштам. Статьи и сочинения в 3-х томах». М: Изд-во ЮРАЙТ, 2018). В том же издательстве в 2020 г. вышла книга «Литература русской диаспоры. Пособие для ВУЗов». Ее стихи, проза и литературные эссе печатаются в различных русскоязычных и англоязычных периодических изданиях таких, как «Новый Журнал», «Грани», «Вопросы литературы», «Крещатик», «Гостиная», «Этажи». “World Audience,” “The Write Room,” “Black Fox Literary Journal,”, “Ginosco Literary Journal” и т.д. В течение десяти лет была в редакционной коллегии альманаха «Встречи». Является главным редактором американских журналов «Поэзия: Russian Poetry Past and Present» и «Зарубежная Россия: Russia Abroad Past and Present». Вела раздел «Культурно-историческая археология» в приложении к «Новому Журналу». Входит в редколлегию «Нового Журнала» и в редакцию журнала «Гостиная». В 2013 году Всемирным Союзом Писателей ей была присуждена национальная литературная премия им. В. Шекспира за высокое мастерство переводов. В 2017 году – диплом финалиста Германского Международного литературного конкурса за лучшую книгу года «Черная луна. Рассказы». Заведует отделом «Литературный архив» журнала «Гостиная».

Оставьте комментарий