Евгений ГОЛУБОВСКИЙ. Странички из фб-дневника

22 июня

Праведница
Нарушу сложившуюся традицию.
В этот день, 22 июня, сколько бы ни прошло лет от 1941 года, мы вспоминаем погибших на фронтах Великой Отечественной, выживших в сраженьях, победивших.
И я много писал о воинах. Не о своих родных, не о дяде, погибшем в первый месяц войны, не о втором дяде, тяжело раненом при обороне Москвы, не о двоюродном брате, расписавшемся на Рейхстаге, не об отце…
В те годы, что работал в газетах, не принято было писать о родных, даже о близких знакомых.
И все же одна тема, одна судьба живет в моем сердце многие годы. Что-то, где-то, как-то писал. Но не так, как хотелось.
И все время не отпускает чувство вины.
Не воздали по заслугам человеку.
И вот сегодня, 22 июня 2019 года, я хочу напомнить о подвиге …немки.
Да, да. Немки Анны Мюллер.
Начать придется издалека.

Anna and Vera 1975

Анна Мюллер родилась в последнее десятилетие Х1Х века в Австро-Венгерской империи. Мюллер – это фамилия по мужу, за которого вышла замуж. С кем в начале ХХ века переехала в Америку. Дела у молодых пошли хорошо, подняли дом, обзавелись хозяйством, родили двух дочерей – Елену и Жозефину… Много работали, хорошо зарабатывали, но Джозеф, муж Анны, увлекся социалистическими идеями. И когда читал про голод в Советской России, про неурожаи, детдома, принял решение – продать все имущество, купить на эти деньги трактора и отправиться помогать строить социализм.
В 1924 году Джозеф и Анна осуществили свой план. Определили их в совхоз под Херсоном, трактора, естественно в сельхозтехнику, рулоны ткани на платья детишкам в детдома, но бывшие владельцы давали советы, решено было их отселить в Одессу, чтоб не мешали хозяйствовать…
Так в 1928 году Мюллеров поселили в одноэтажное барачное здание, на Белинского, 6, в две комнатки (туалет во дворе). Описать квартиру могу в деталях. Я многократно в ней бывал с начала шестидесятых годов, приходил сюда к своей подружке Лине Шац (сегодня это известный итальянский и русский поэт и художник Эвелина Шац), тут общался с ее мамой Еленой Осиповной, тетей Жозефиной Осиповной, с бабушкой – Анной Мюллер (мы обращались к ней – Анна Матвеевна)
Так что историю этой семьи знаю не понаслышке.
В предвоенные годы Жози, учившаяся в немецком педине, был такой в Одессе, вышла замуж за сокурсника, немца из Петрстали, Эдуарда Штефана, а Хелен, учившаяся в художественном училище, вышла замуж за еврея художника Мануэля Шаца. И в той и другой семье рождается ребенок. У Штефанов – сын Эдгар, с ним позднее будет вместе учиться, дружить Феликс Кохрихт, у Шацев – дочь – Эвелина…
Начинается бесславная советско-финская. Эдуарда Штефана призывают в армию. А Шацы, чтоб продолжить художественное образование едут в Ленинград, поступают в Академию.
После финской вернулся домой, Штефан-старший. И имел неосторожность сказать кому-то из знакомых, что вооружение Красной армии далеко от современного. Через несколько дней его арестовывает НКВД.
Так начинается новый этап жизни семьи.
Но ведь есть старая поговорка – беда не приходит одна…
Не знаю, 22 июня 1941 года или еще через день пришли за Джозефом Мюллером. Дочь Жозефина, беременная вторым ребенком, пыталась не дать арестовать отца. Забрали и ее. Спустя несколько дней в камере преждевременные роды. Младенца, конечно, не спасли.
А в Одессе, на Белинского, 6 оставалась Анна Мюллер с двумя детьми – Линой и Эдгаром.
Эвакуация, родители Мануэля Шаца с огромным трудом получают билеты на пароход «Ленин». Берут с собой Лину.
Анна Матвеевна узнает, что «Ленин» погиб.
Как тут не сойти с ума. Арестован муж. Арестована младшая дочь. Арестован зять. А тут еще сообщили, что погибла внучка… Но у нее на руках внук, его нужно вырастить.

Лишь после войны она узнает, что семью Шац не смогли поместить на «Ленин» и дали возможность сесть на другой пароход. Лина осталась жива.
А 16 октября в Одессу пришли румыны.
Задумываюсь, что должна была испытывать Анна Мюллер в те часы, в те дни. Ненависть к советской власти? Желание мстить? Оказывается, человек много сложнее, чем можно представить. Свое горе не могло помешать увидеть горе других. А горе было рядом. В их дворе. Начали выгонять в гетто, уничтожать евреев.

Чтобы Вам стала ясна ситуация, я должен точно описать квартиру Мюллеров: небольшой передний двор ведет к крошечному коридору. Слева от него находится большая гостиная, справа – небольшая комнатка и прямо по коридору – кухня. Точно так же выглядит квартира соседей Мюллеров. Осенью 1941 года, когда немецко-фашистские и румынские войска вошли в Одессу, единственная разница между этими двумя квартирами была только в том, что в квартире Анны Мюллер был небольшой картофельный погреб, в который можно было легко забраться через отверстие в коридоре. У Грицюков – соседей Анны Мюллер – такого погреба не было.

Это были не просто соседи, а хорошие друзья. Когда румынские оккупационные власти объявили, что на следующий день все еврейское население города должно было собраться в определенных пунктах, тогда сын соседей Анны Мюллер – Николай Грицюк сказал, что он бы тоже быстро соорудил погреб, чтоб укрыть в нем свою жену – еврейку.

Без долгих раздумий, Анна Мюллер предложила спрятать Веру Гинзберг-Грицюк в своём погребе. В эту же ночь Вера Гинзберг на два с половиной года исчезла из родительского дома Николая. Для Анны Мюллер это было началом двух с половиной лет огромного риска, риска, что ее постигнет незавидная участь: быть повешенной с табличкой на груди – она прятала еврейку.
Нужно было понять, что делать с внуком…
Нужно было понять, как зарабатывать на хлеб…
Нужно было понять, как выдержать сплетни двора, что у пятидесятилетней Анны завелся молодой хахаль Николай, так часто он стал захаживать к соседке…
Нужно было еженочно, два с половиной года, выносить ведро в дворовую уборную
Нужно было улыбаться фашистам…
Когда-то, когда я впервые рассказал эту историю заведующему корпунктом Агентства печати новости Иосифу Пикаревичу, он попросил меня написать «рыбу», по которой их корр сделает статью для выходившей в СССР газеты для немцев. И тогда статья вышла. Но, если история спасения Веры была изложена правдиво, то о судьбе семьи невнятно, а точнее – лживо. Не хотели тогда в 1975 году, признавать, что немцев Одессы преследовали за то, что они немцы. Будь то отец Святослава Рихтера, или рабочий человек Джозеф Мюллер.
Помню, с каким трудом я получил справку в партархиве, что в годы войны Анна Мюллер помогала подпольщикам, что слушала немецкое радио, записывала новости и передавала через Николая.
И все же я признателен Агентству печати «Новости», они не только дали на первой странице газеты фото Анны Мюллер, но и сфотографировали Анну и Веру, спасительницу и спасенную.

После 1956 года, собирались в этом доме все участники этой истории. Джозеф Мюллер прожил после освобождения недолго. Я его не знал. Но и с Хелен и с Жози дружил, с Эдгаром Штефаном и с Линой Шац много общался….
Эвелина живет в Милане. Иногда в Москве, в бывшей квартире отца. Ее мама похоронена в Италии
А я если иногда бываю в Прохоровском сквере, чувствую вину, что нет березки в память Анны Мюллер….
Знаю, что Шиндлер спас 1200 человек.
Мэр Черновиц – 20000 человек.
Анна Мюллер спасла одного человека, ежедневно рискуя жизнью.
Анна Мюллер спасла Веру Гинзберг.
Вот о ней мне было важно напомнить 22 июня.

 

14 июля в 23:39

Oleg_Sokolov15 июля 1919 года в Одессе родился художник Олег Соколов.
15 июля 2019 года отмечаем столетие со дня его рождения.
Для тех, кто не знает этого человека, ставшего нарушителем табу в советские времена, этот мой – вновь не короткий – рассказ.

Кто б мог подумать – Арамис!

Познакомился я с Олегом Аркадьевичем Соколовым в 1956 году на вечере-диспуте в Одесском политехническом институте, в котором учился. В тот вечер я делал доклад об искусстве – от импрессионизма до кубофутуризма, сюрреализма, абстракционизма. Мое выступление с использованием репродукций длилось четыре часа (чем не Фидель Кастро). И было мне тогда 20 лет. В зале, среди нескольких сотен слушателей, были молодые художники Олег Соколов, Юрий Егоров, Владимир Власов.
Подчеркиваю, что знакомство состоялось там и тогда, хоть КГБ позднее пытался представить Олега Соколова как закулисного инициатора «провокации» – на их языке. Но это была такая же неправда, как и всё, что городили она тогда, исключая нас из комсомола, изгоняя из Политехнического всех, кто развешивал и крепил к листам ватмана репродукции, кто помогал мне во время выступления – Юлика Златкиса, Мусю Винер, Сашу Ривелиса, Алика Мейстеля. Чтобы завершить этот эпизод, скажу, что благодаря вмешательству и помощи Ильи Эренбурга и Бориса Полевого (их письма об этом опубликованы) всё через какое-то время закончилось благополучно, нас со скрипом восстановили, дали окончить институт.
Так вот именно тогда Олег Соколов на листочке бумаги написал мне свой адрес – в Строительном переулке, и мы договорились, когда я приду смотреть его работы.
Не сосчитать, сколько раз я бывал в этой небольшой квартире, в переулке чуть ниже Старопортофранковской (тогда – Комсомольской) Но первый приход запомнился навсегда. Аскетизм обстановки небольшой комнаты, служившей и спальней, и гостиной, и мастерской, книжный шкаф со старыми, дореволюционными, изданиями, красавица сестра Таня… Но главное – сотни рисунков, акварелей, гуашей.
Олег Аркадьевич был старше меня на 17 лет, он -1919-го, я – 1936-го, но внешне он был настолько молод, энергичен, ироничен, что его предложение перейти на «ты», не удивило меня. Обычно я долго «выкаю» новым знакомым, но тогда, с первого вечера, установилась традиция дружеского обращения: Олег, Таня, Женя. Я не упомянул тогдашнюю жену Олега Люду, в тот вечер ее не было дома.
Я пришел засветло, как мы и договаривались, и успел посмотреть ряд «artbook»-ов. Я впервые услышал этот термин – книг, сделанных художником, с его рисунками, его стихами, с его комментариями к чужим стихам и статьям.
Часам к восьми вечера квартира заполнилась гостями. Именно тогда я познакомился с интереснейшим человеком, филологом и художником Володей Криштопенко. Он сидел в комнате Тани, они пили чай из блюдечек (меня это поразило). Не в тот вечер, позже, я познакомился с мужем Тани Костей, воспитателем в колонии для несовершеннолетних. Поражали его физическая сила, мягкость, интеллигентность и доброта. Как с такими качествами он работал в колонии, трудно представить.
Естественно, главное, что привлекало меня, стены, которые были увешаны миниатюрами Олега. Никаких рам. Он вырезывал стекла по размеру паспарту и бумажными полосками на клейстере обклеивал работу со стеклом, оставляя в картоне отверстия для тонкой тесьмы. У меня до сих пор висят в таком обрамлении работы Олега.
Олег своим миниатюрам непременно давал названия. И дело не только в том, что серия «Пейзажи неведомой звезды» оказывалась изысканными абстракциями, как и «Запах подснежника» или «Этюд Шопена». Название, в чем я позже убедился, часто рождалось до работы, как поэтический образ, и определяло и цвет, и ритм, и композицию листа.
В тот первый вечер я ушел из дома Олега ошеломленный. Ни один художник в Одессе в те годы не позволял себе такой свободы. Соколов первым в Одессе нарушил табу на дозволенное-недозволенное. Его кредо стала убежденность, что дозволенно всё, если это художественно, если это искусство.
А еще через несколько дней Олег пришел ко мне на Кузнечную. Я уже несколько лет собирал книги, изданные в начале 20 века. Олег любил и разбирался в книгах. Сразу попросил почитать «Голод» Кнута Гамсуна. Я подарил ему эту книгу. Через несколько дней Олег, а он был человеком щедрым на подарки, принес мне какую-то из своих работ. Не помню, какую, но так началась моя коллекция «Олега Соколова». И навсегда запомнил, как в 1958 году он принес в подарок портрет неизвестного человека – худого, интеллигентного. На обороте размашисто было написано «Юрий Живаго» и подпись – Олег Соколов.
Ни я, ни Олег тогда еще не читали роман Бориса Пастернака. Но сквозь глушилку по какому-то их «голосов» Олегу удалось прослушать две-три главы из романа. Так возник этот портрет, долгие годы висевший у меня на Кузнечной. Увы, он стал жертвой «технологии», придуманной Олегом. Однажды тесемка на гвозде перетерлась, стекло разбилось и порвало лист. Я попросил Олега восстановить его, но он махнул рукой, мол, два раза в одну реку не войдешь и в утешение мне подарил миниатюры к сказкам Гофмана.
Отца и маму Олега я уже не застал. Но вспоминали в доме их постоянно. Отец был из обедневших дворян, до революции пошедший «в народ». Он был фотографом-любителем, переснимал картинки из журналов, снимал просто на природе. В селах собирал детей, а иногда и их родителей, рассказывал о том, как велик, чудесен и прекрасен этот мир. Кстати, эти стекла-позитивы до сих пор хранит вдова Олега – Елена Николаевна Шелестова.
Мать была из старообрядческой семьи, а это были старинные семьи. В один из вечеров в Строительном переулке Олег достал из шкафа шкатулку с письмами. Там были письма домарочной почты, где-то с 18-го века, которые старообрядцы передавали друг другу.
Нет, Олег не был похож ни на протопопа Аввакума, ни на боярыню Морозову, скорее, Таня – натура страстная, волевая. Так в семье и говорили, что Олег весь в отца с его чувством достоинства, доброжелательности, иронии, а Таня – в мать.
В те годы Олег готовил молодых ребят к поступлению в художественное училище. Он, прекрасно знавший мировую культуру, показывал им репродукции, альбомы старых мастеров и художников начала 20 века – мирискусников, Чюрлёниса, Феофилактова и многих других. Но главное, заставлял рисовать гипсы в зале слепков Музея западного и восточного искусства, брал лист, рисовал с ними, объясняя технику рисунка.
Но этот музей стал для Олега поистине судьбоносным. Он познакомился и подружился с его создателем, художником из «одесских парижан» Теофилом Борисовичем Фраерманом. Беседы с ним, наблюдения, как пишет свои картины Теофил Борисович, стали настоящей Академией для Олега.
В дом Фраерманов Олег привел меня в 1958 году. Теофила Борисовича уже не было. Я видел его посмертную выставку в 1957 году. Но бодра и гостеприимна была Лидия Владимировна Фраерман, показывала работы мужа, старые французские каталоги выставок, в которых принимал участие Т.Б. Фраерман.
С той поры у меня хранится работа Т.Б. Фраермана «Осенний пейзаж» с французским парковым мотивом, написанный темперой, который мне подарила Лидия Владимировна после того, как я буквально заставил Олега написать воспоминания об Учителе и опубликовать их. Однажды я привел к Лидии Владимировне художника Константина Силина. Он хотел купить подарок профессору К.А. Великанову, прооперировавшему его тестя. Лидия Владимировна из-под дивана вытащила картины без рам. Одну из них купил Костя для Великанова, другую, маленький изысканный натюрморт для себя, а я, под возмущенные крики Лидии Владимировны: «Зачем Вам эта незаконченная работа», купил незавершенный мужской портрет, где блестяще написана шляпа, а лицо осталось загадочным, не прорисованным пятном. Эта незавершенность и пленила меня. За этой сценой молча наблюдал пришедший с нами Олег. Когда Лидия Владимировна ворчала, он улыбнулся и показал мне большой палец!
Попытка Олега устроить вторую после посмертной выставку Фраермана в Западном музее была тщетной. Категорически против выступил искусствовед Удалов – фигура, мягко говоря, противоречивая. Он многое знал, понимал, но считал, что другие это знать не должны. Когда художник Абрам Векслер задумал картину «Доносчик», то Удалов сам пришел к нему и предложил себя в качестве модели и откровенничал, да, я писал доносы, но ведь без этого было нельзя. И еще один эпизод, рассказанный мне Олегом Соколовым. В годы оккупации Одессы Удалов отвел свою жену-еврейку в гетто, причем так, чтобы видел это весь двор. А дочь всю войну продержал в шкафу, лишь ночами выводя на балкон. Спас дочь, погубив жену. В нем это уживалось. Этот человек и был антиподом Олега Аркадьевича в музее.
Работал Олег Соколов ночами, дома, а утром приносил работы в музей. У него были ключи от подвалов, и один из них он сделал своим «логовищем». Там он оправлял работы в стекло, там он для коллажей резал газеты и журналы. Любимые – «Огонек» и «Корея». Я упрекал его в мазохизме. Он смеялся и говорил, что ни мазохизм, ни садизм его не привлекают. А вот это, вывернутая наизнанку эстетика должна быть сохранена., люди не должны забыть, чем их кормили.
В этот подвал Олега ходили и врачи, и инженеры, и художники, и студенты. Олег продавал свои работы за гроши – по пять, по десять рублей. И в шестидесятые-семидесятые годы в квартирах одесской интеллигенции висели работы. Олега. Когда начался исход одесситов в начале семидесятых, многие увозили с собой миниатюры Соколова.
Вернусь в дом Олега. Уже в первое посещение моё внимание сразу же привлекла фреска, написанная во всю стену по длине – антисталинская, антилагерная.
Где-то с 1958 года ежедневные, точнее, ежевечерние, а то и еженощные, посиделки упорядочились. Олег стал принимать гостей по средам. Так и говорили – пойду на среду к Соколову. Три вечера-ночи работал, три вечера-ночи отсыпался.
По-своему колоритной и своеобразной была первая жена Олега – Люда. Кажется, Люда и ввела этот «журфикс» в доме Соколова, хоть слово такое вряд ли знала. Она считала себя писателем. Взяла тетрадку и начала писать роман. Когда ее не было, а это случалось часто, Олег читал строчки из этого «романа». Людочка, так ее часто звали, написала страницы две в школьной тетради. Роман назывался «Красная Москва», по названию, популярных в то время духов. Запомнилось начало: «Графиня не любила «Красную Москву».
Затеяв бракоразводный процесс с Олегом, Люда нашла ему объяснение, возможно, вполне искреннее, мол, ее пролетарское происхождение несовместимо с дворянством Олега. Так что опыт Олега повторить «народнические» замашки отца, в первом браке не увенчался успехом.
Впрочем, в этом доме было кого послушать. Очень часто здесь бывал со своей знаменитой трубкой, набитой «капитанским» табаком, детский писатель Александр Батров, лирический поэт, любитель охоты, Володя Домрин, поэт Александр Фрим, не напечатавший ни строчки при жизни, и после смерти, Погиб в экспедиции в Сибири… И композиторы Александр Красотов и Юрий Знатоков, из художников уже упоминавшийся Владимир Криштопенко, Виктор Ефименко…Никого не хочу осуждать. Время было такое. Все знали, что Олега таскают в КГБ, как видно, и за домом велось наблюдение. Одни преодолевали этот страх, другие не могли. И тех, и других можно понять.
Как-то Олегу пришла в голову мысль поставить в «домашнем театре» пьесу Пристли «Опасный поворот». Олег делал декорации. Играли почти все – Таня, мой друг Юлик Златкис, я… Но это совпало с гибелью Фрима, и у Олега начался запой. Затея с «Опасным поворотом» пошла прахом. У меня же на стене висит эскиз одной из декораций Олега к этому «спектаклю».
Не могу сказать, что в пятидесятые-шестидесятые годы Олег пил постоянно. Напротив, он месяцами мог удерживаться от соблазнов Бахуса. Но очередной вызов в КГБ, очередной донос в партийные органы… Тогда и наступал крах. Его находили на улице, приводили то домой, то в музей. И всё кончалось больницей, его из этих состояний выводил замечательный врач и человек Евгений Свидзинский.
И тут нужно поклониться в ноги Елене Николаевне Шелестовой. С ее приходом в музей, а она была молодой и красивой умницей, с ее романа, а потом и брака с Олегом – он изменил образ жизни кардинально. Он перестал пить, вернее, перешел на крепкий кофе, нередко и с рюмкой коньяка. Никаких запоев больше не было, во всяком случае, я о них не знал. Если были, то об этом могла знать только Лена Шелестова, но ее забота, любовь и взаимопонимание Олега излечили.
Олег был веселым человеком, выдумщиком, любил розыгрыши. Представляя знакомого, говорил: «Это полковник КГБ, он приставлен ко мне и следит за мной»… Человек, услышавший это, спешил ретироваться. Но легко разыгрывали и Олега. А. Батров бывал за границей. И вот на бланке какой-то французской гостиницы он попросил девушку из «Интуриста» написать письмо Соколову от Пабло Пикассо. Олег обомлел и месяц всем показывал этот листок с подписью Пикассо (очень похоже скопированной).
Олег был бессеребренник. Сам бесконечно дарил работы. Просил в поездках в Москву, Ленинград показывать их, дарить
Работы Соколова я дарил в Москве Борису Слуцкому, Сергею Бондарину и самому великому коллекционеру Георгию Костаки. Когда Георгий Дионисиевич был в Одессе, он попросил меня повести его к Олегу Соколову. Просмотрел чуть ли не сотню листов, выбрал пять и протянул Олегу пятьсот рублей. Олег был в шоке. Но «дядя Жора», как называли московские художники Костаки, был непреклонен. «Они меньше не стоят, а я не шарлатан»…
Денег у Соколова почти никогда не было. Но он знал, что есть, по крайней мере, десяток домов, где его приходу безмерно рады. Это коллекционеры Беляков, Серединский, Иваницкий, Федорков, ученые Уёмов, Шайкевич, Попова, это музейщики Брыгин, Ашрафьян, композиторы Малюкова, Знатаков…
Олег был безотказным человеком. Нужно было сделать два десятка иллюстраций к фантастическому роману Аркадия Львова – он взялся и сделал. И иллюстрации понравились не только в нашей газете, но и в Москве, где роман был напечатан.
Не было денег, нужно было помочь Борису Нечерде. Олег доставал деньги.
Многие одесские писатели, музыканты, журналисты относились к Олегу с любовью, устраивали его выставки. Конечно не все. Были и такие, что писали доносы в обком партии.
Особенно часто мы общались летом, когда Олег жил у Лены Шелестовой на Баштанной, между 10-й и 11-й станциями Фонтана, а мы рядом с морем на даче в Ванном переулке. Чаще всего по утрам, прежде чем сесть в трамвай и отправиться в музей, Олег приходил к нам, и мы пили крепкий утренний кофе.
Эти утренние беседы были чрезвычайно интересны. Иногда Олег приводил после работы кого-нибудь к нам. Однажды пришел с заезжим французом, с которым познакомился в музее. Олег с гостем легко говорил по-французски, переводил ему наши слова, а нам – французские…
А вот с Николаем Алексеевичем Полторацким всегда говорил по-русски. Им было, что обсудить, к чему же усложнять себе разговор…
Одну из выставок Олега Соколова в редакции «Комсомольской искры» устроил я в 1965 году. Она пользовалась большим успехом, практически все работы к концу выставки были распроданы. Но не только на свою выставку приходил Олег в редакцию. Он помогал делать многие экспозиции. Всегда был благожелателен к молодым художникам. Ценил работы Люды Ястреб, Саши Ануфриева, Володи Стрельникова – видел в них будущее одесской школы. Не чурался, с интересом наблюдал за Колей Новиковым и Витей Павловым. В эстетических пристрастиях был широк и прозорлив.

Прихвостней Союза художников, в котором не состоял, ненавидел. На многих его работы возникали монстры с подписью – «Критик в штатском», «Соцреалист»…
Часто приносил книги: «Прочитай за вечер – я завтра должен отдать». И у меня постоянно брал книги. Его вечными спутниками были Оскар Уайльд, Эрнст Теодор Гофман, Фридрих Ницше, но с интересом читал Рея Брэдбери, Станислава Лемма, любил философскую литературу.
В музей к Олегу нередко приносили антикварные вещи, вдруг купит. Он не был коллекционером. Всех отправлял к Александру Владимировичу Блещунову. Уверен, что ныне в музее А.В. Блещунова есть вещи, которые попали туда благодаря Олегу.
Однажды при мне принесли фарфоровую кружку из так называемого агитационного фарфора, с портретом Ленина работы Натана Альтмана 1924 года. Просили недорого. За это «недорого» я купил эту кружку. Она долго стояла у нас, потом подарил ее на юбилей Виктору Лошаку, который начал собирать агитационный фарфор.
И всё же один год Олег был погружен в коллекцию. Умер муж сестры Костя, и Олегу достался чемодан с почтовыми марками. Как музейный работник Олег раздобыл самый авторитетный в мире каталог Ивера на французском языке и изучил содержимое чемодана. Оказалось, что почти все марки были вполне заурядными, но десяток-другой были редчайшими, и они позволили Соколову около года не продавать свои миниатюры, а накапливать их для очередных выставок.
Стихи Олег писал всю свою жизнь. Ценил настоящую поэзию, знал все недостатки своих поэтических упражнений, но остановиться не мог и не хотел. Радостью для него было увидеть их напечатанными, хоть случалось это очень редко.
Олег Аркадьевич Соколов, в те времена фигура необычная в среде художников, может, еще и потому, что был социально активной личностью. Я начал с того, что увидел его на диспуте в Политехническом. Он был борцом. Когда хотели уничтожить старинную ограду вокруг сквера напротив вокзала, он принес протестное письмо в редакцию «Комсомольской искры». Он организовал пикеты, когда институт связи хотел окончательно уничтожить кирху. Стоял с другими одесситами на Приморском бульваре, когда городские власти собирались уничтожить старые платаны. Русский дворянин, а он об этом всегда помнил, еще тогда, когда об этом боялись говорить вслух, как мог, сражался с антисемитизмом. И одна из его последних статей, незадолго до смерти в 1990 году, была против набиравшей силу «Памяти». Не уверен,что она была тогда напечатана, но написана была.
Совершенно уникальным явлением для тех лет было создание общественной организации «Клуб имени Чюрлёниса» при Музее западного и восточного искусства. Это была, пожалуй, единственная организация которую не придумали «сверху», в каком-нибудь ЦК, а потом спустили в «низы». Это был Клуб, созданный энтузиастами – Олегом Соколовым, Еленой Шелестовой инженером Вадимом Николаевским. Звук, цвет и слово находятся в постоянной связи. Нужно выявить эти связи, как учили А.Скрябин и М.-К.Чюрлёнис. По приглашению Клуба в Одессу приезжали сестра Чюрлёниса и музыковед Ландсбергис, который спустя годы станет Председателем Верховного Совета Литвы, потом Сейма Литовской Республики.
Олег Аркадьевич Соколов прожил чуть больше семидесяти лет, хоть казалось, что он еще молод. Умер на бегу, на ходу. У него было воспаление легких. Вроде бы на пару дней положили в больницу. Не выдержало сердце. Смерть наступила мгновенно. Говорят, что так умирают праведники.
Помню, я был в то время председателем комиссии по культуре Одесского горсовета. Я уговорил мэра города Валентина Симоненко, а он много слышал о Соколове от своего наставника А.В. Блещунова, перевести квартиру Олега в Строительном переулке в нежилой фонд и сделать там Музей-квартиру О.А. Соколова.
Менялись директора Музея Западного и восточного искусства – Н. Луцкевич, В. Никифоров, В. Островский.
Более двух десятков лет квартира стояла пустой. Наконец, не выдержала душа работников ЖЭКа, они переписали распоряжение 1990 года и отдали эту квартиру под жильё. Печально.
Но я рад, что в Музее современного искусства Одессы был зал, полностью посвященный Олегу Соколову. Музеем собрана прекрасная коллекция работ художника. Евгений Деменок взялся за создание сайта, посвященного Олегу Соколову, и у него хорошая коллекция работ художника.
Завершить этот рассказ хотелось бы не патетически, чего не любил Олег, а лирически.
Однажды, вернувшись вечером на дачу, на открытой веранде, на столе я увидел японский журнал. Ни одного иероглифа не знаю. На задней обложке – тушевой рисунок, характерный для японской графики. Из журнала вдруг вылетает листик бумаги: «Не удивляйся – это я, переведенный на язык Хокусаи».
Шутка. Но сколько в ней чувства достоинства.

Много лет назад, болея, я взял в постель книгу, которую мог читать бесконечно, – «Три мушкетера». Пришел Олег, мы разговаривали. Вдруг он посмотрел, что я читаю: «Ты, конечно, видишь себя д’Артаньяном». На его иронию я ответил: «Нет, кардиналом Ришелье!». «Не сердись, – сказал Олег, – как всегда грассируя, – вот я всю жизнь вижу себя Арамисом»

Помню, кто-то, шутя, в Музее назвал Олега великим художником. Потом слово – художник само по себе отпало, а Великим сначала его, а потом и его друга – Веню Млынчика – называли многие годы. И сейчас старожилы музея, вспоминая Олега Аркадьевича Соколова, говорят без всякой усмешки: «Великий». Он и был таким, пробившим брешь в железном занавесе соцреализма.

Уже три больших выставки работ Олега Соколова увидели мы в этом году, году его столетия. В музее современного искусства Одессы на выставке, посвященной музыке, там же – в составе коллекции Евгения Деменка и во Всемирном клубе одесситов – коллекция семьи Осадчих. Еще обещают показать 19 июля большую выставку в Музее западного и восточного искусства, где почти сорок лет проработал Соколов. И это уже было после Великой Отечественной войны, он воевал в кавалерии, после художественного института.
Сегодня, 15 июля в Музее западного и восточного искусства Катя Пименова покажет свой документальный фильм о Соколове.
Как всегда, ко 2-му сентября в Одессе на Ланжероновской открывают говые звезды на аллее звезд. В этом году Всемирный клуб одесситов инициировал и открытие звезды Олега Соколова.

 

8 августа в 19:49

Мемориальная доска памяти Алексея Елисеевича КрученыхСвершилось!
Я стою на улице Малая Арнаутская, у дома 55. Старый, трехэтажный, жилой…
Малая Арнаутская известна далеко за пределами Одессы.
Может, потому, что Ильф когда-то написал, что вся контрабанда в Одессе делается на Малой Арнаутской.
Ему лучше знать. Он и сам жил на этой улице.
Когда Ильф только приехал из Одессы в Москву и пришел в газету «Гудок», кто-то из местных шутников спросил его –
-У вас Малороссийский акцент?
– Малоарнаутский – без тени улыбки ответил Илья Арнольдович..
Так что улица легендарная. А дом?
Когда-то неутомимый краевед Александр Розенбойм, просматривая отчеты полиции за год первой русской революции, натолкнулся на протокол обыска и задержания за хранение нелегальной литературы студента Одесского художественного училища Алексея Елисеевича Крученых. Год 1905. Адрес – Малая Арнаутская, 55.
Да, это тот самый Крученых. Один из создателей футуризма. Друг Маяковского, Хлебникова, Бурлюка.
Когда-то Велимир Хлебников задумал создать правительство земного шара, в котором должно было быть 317 председателей земшара. Трем в Одессе уже были установлены мемориальные доски – Хлебникову, Бурлюку, Маяковскому.
И вот сегодня, 8 августа 2019 года в Одессе, где Алексей Крученых прожил шесть лет – с 1902 по 1906, закончив художественное училище, получив диплом художника, открыта первая в мире доска в память об одном из основателей авангарда.
У многих в памяти строка Маяковского – «комната – глава в крученыховском аде». Это отсыл Маяковского к замечательной поэме Крученыха и Хлебникова «Игра в аду»
Может некоторые помнят поэму Николая Асеева «Маяковский начинается», где есть строки (цитирую по памяти): «Сейчас о Крученых главу бы начать, но знаю завоет журнальная рать…»
К счастью те времена канули. Крученых начал издаваться, цитироваться.
Его роль огромна. В предисловии к его книге «Календарь», вышедшей в двадцатых годах, Борис Пастернак, любивший Крученыха. писал – ты среди нас самый упорный, самый последовательный…
Создатель заумного языка Крученых, когда публиковать свои стихи и теоретические работы в СССР стало уже невозможно, стал фантастическим издателем. На ротопринте, стеклографе он издал 24 выпуска «Неизданного Хлебникова», тексты для которого переписывали Пастернак и Олеша, Кирсанов и Крученых., издал три выпуска «Живой Маяковский».
Это было предшествием самиздата. А потом, когда и эта деятельность стала невозможной, собирал архив писателей, художников, авангардистов. Сегодня 100 альбомов с рукописями, рисунками, письмами, собранными Крученых ,находятся в архиве литературы и это бесценный источник для работы над творчеством его соратников.
Вот такому удивительному человеку сегодня по инициативе Всемирного клуба одесситов мы открывали мемориальную доску.

Ее меценатом и инициатором стал Евгений Деменок, литератор, исследователь русского авангарда, заканчивающий сейчас большую книгу о Давиде Бурлюке.
По нашей просьбе доску сделал известный скульптор Александр Князик. Он автор замечательных мемориальных досок Бабелю и Липкину, Хлебникову и Ильфу.
В этой доске он передал искания художников друзей Крученых – Малевича, Татлина. О чем на открытии говорила доктор искусствоведенья Ольга Тарасенко.
И два художественных акта сопровождали открытие. Художница Ира Озаринская на асфальте написала заумные стихи, замечательно выкрикивая почти непроизносимые согласные. А поэт Влада Ильинская прочла известнейшие стихи Крученых так, что они показались творениями дня сегодняшнего..
Около пятидесяти человек собрались на эту художественную акцию. А я подарил Евгению Деменку (не только же он должен делать подарки городу) «Записные книжки Хлебникова», изданные Алексеем Крученых в 1922 году.

В планах Всемирного клуба одесситов мемориальные доски Бенедикту Лившицу( ищем адрес, где он родился и жил в Одессе), Теофилу Фраерману…Меценаты присоединяйтесь!

9 августа в 19:47

Нежданно-негадано появился еще один праздник. 9 августа – Всемирный день книголюба.
Вспомнил совет Пушкина:
«Как мысли черные к тебе придут,
Откупори шампанского бутылку
Иль перечти «Женитьбу Фигаро»
Мыслей черных вроде и не было. Шампанское не по погоде. Да и Бомарше не привлек.
А тут звонок по телефону. Из Парижа в Одессу прилетел Анатолий Контуш. И человек замечательный, и писатель из любимых
Пришел. Выпили по пятьдесят грамм коньяка. Поговорили. А Толя привез свою новую, еще не напечатанную повесть, сейчас идут переговоры с журналами, и представьте, называется эта повесть, как раз в соответствии с сегодняшним днем – «Искусство правильно читать книги»
Уже прочитал. Научился. Надеюсь вскоре подскажу своим читателям, где прочитать эту повесть.
А пока напомню всем, кто видел фильм «Интонации большой Одессы», что герой парижского сюжета, обаятельный Толя Контуш.
Мне очень хочется познакомить вас с этим человеком – ученым и писателем.

О нем одинаково легко и трудно писать. Легко, потому что своими книгами, выступлениями перед зрителями, сайтом в Интернете он сам задал точки отсчета, горизонты Анатолия Контуша. Но и бесконечно трудно, так как он не просто талантлив, а, тотально талантлив. Хоть, впрочем, вертикаль Анатолия Контуша (имею в виду не только его физический рост) теряется для нас из виду в обществе свободных радикалов, а это только одна из областей науки, в которой он встал во весь рост.
Кстати, понимая сложность своего бытования на планете Земля, Анатолий Контуш написал две свои биографии.
Скажем так: для умных и очень умных, а если вернуться к формулам 60-х годов, когда Толя родился, то для «физиков и лириков».
Помните: что-то физики в почете, что-то лирики в загоне, а, может, наоборот. И предчувствуя необходимость синтеза, в Одессе в 1960 году родился Анатолий Контуш.
Для начала (а точнее, чтобы с этим закончить) я представляю, насколько понимаю сам, его научную биографию.
Естественно, что ребенок, который родился в Одессе в 1960 году, должен был что-либо окончить.
В 1982 году окончил физический факультет Одесского университета.
Работал в Петропавловске-Камчатском, Одессе, Гамбурге, Нью-Йорке.
Доктор естественных наук (степень присвоена Гамбургским университетом в 1996 году).
В настоящее время – руководитель исследований в лаборатории №551 Национального института здоровья и медицинских исследований (госпиталь Питье-Сальпетриер, университет Пьера и Марии Кюри. Париж, Франция).
Круг научных интересов – обмен жиров и липопротеинов. Патологическое окисление, антиоксиданты, болезнь Альцгеймера, атеросклероз, нейродегенеративные и сердечно-сосудистые заболевания.
Лауреат премии Французского общества по изучению атеросклероза. Отмечен наградой фармацевтической фирмы «Пфайзер» (США). Внесен в биографические справочники «Who Is Who in the World» и «Great Minds of the XXI Century».
Член Европейского и Французского обществ по изучению атеросклероза, а также Международного общества по изучению свободных радикалов.
О свободных радикалах я уже упомянул, кажется, некстати (можно подумать, что речь идет о радикалах, которые не сидят в тюрьме!).
Теперь о Лаборатории №551 Французского национального института здоровья и медицинских исследований. Она находится на территории госпиталя Питье-Сальпетриер в 13 округе Парижа. Госпиталь Питье-Сальпнтриер – одно из наиболее известных медицинских учреждений Франции. (В начале Х1Х века замечательный французский художник Теодор Жерико создал серию портретов несчастных обитателей Сальпетриера. В его время это был госпиталь для душевнобольных, более похожий на тюрьму…)
А в наше время здесь оперировали после покушения мэра Парижа Бертрана Деланоэ, здесь пытались спасти принцессу Диану, здесь поставили на ноги знаменитого бразильского футболиста Рональдо.
Лаборатория № 551 относится к университету Пьера и Марии Кюри, в котором эти знаменитые физики работали в первой половине ХХ века. В первой половине ХХI века здесь работает наш земляк Анатолий Контуш.

Отдохнем. Нельзя потреблять так много научной информации сразу. Вспомним, что Анатолий Контуш – писатель. Отличный писатель. Вот, к примеру, как он начал описывать одесситок:

Цветущие, как акации,
мягкие, как брынза,
шумные, как Привоз,
воздушные, как Пассаж,
блистательные, как Оперный театр,
мокрые, как Пятый трамвай,
притягательные, как Дерибасовская,
пугающие, как катакомбы,
любимые, как «Черноморец»,
благородные, как Ришелье,
юные, как Одесса.

Что это? Проза или стихи. Это стиль Анатолия Контуша, уже утвердившийся в тех опубликованных его книгах, в сотнях выступлений на двух материках – в Европе и Америке.
Теперь биография для лириков.
Одесский университет – капитан КВН.
Петропавловск-Камчатский – преподаватель физики.
Одесский институт пищевой промышленности – аспирант.
Всесоюзный КВН 1986-87 годов – чемпион.
«Клуб одесских джентльменов» – автор текстов.
Одесская филармония – актер.
Гамбургский университет – доктор естественных наук.
Нью-йоркский комедийный клуб «Канотье» – актер и автор.

Автор книг «Одесские портреты» (2001) и «Городские портреты» (2004), опубликованных в Петербурге издательством Фонда русской поэзии.
Лауреат литературной премии «Петрополь» (2004, СПб)
АВТОР ПОВЕСТИ В РАССКАЗАХ»»Одесса и другие явления природы», изданной в Одессе в 2015 году.

А теперь несколько штрихов, дополняющих обе биографии.
Когда режиссер Олег Сташкевич пребывал в поисках, как создать атмосферу Клуба одесских джентльменов, он всем участникам дал одно указание: «Посмотрите на Контуша!»
В1986 году капитаном команды КВН ОГУ стал Слава Пелюшенко. Обращаясь к своим товарищам, он сказал: «Если я заболею, капитаном станет Контуш».
Перечислить все репризы Анатолия – невозможно. Но одна из них запомнилась всем, кто ее слышал.
Кто-то из джентльменов бросает реплику: «Почему на наших улицах появилось так много подержанных автомобилей иностранного производства?».
Контуш отвечает: «Просто в битве автомобильных гигантов нам доверили подбирать раненых».
– Ему не нужно было создавать новый образ – и в науке, и в искусстве он был «рассеянным профессором» – говорил мне Сергей Рядченко, про которого Контуш написал в главе «Литераторы» вслед за Бабелем и Багрицким.
Кстати, в главе «Музыканты» у него такие предпочтения: Утесов, Ойстрах, Эрнест Штейнберг.
Профессии – профессиями, но Толя не забывает, что мир делится на женщин и мужчин. Мне кажется, что про женщин он пишет вдохновеннее. И они ему платят взаимностью

Рассеянный профессор? Как бы не так. Это все авиакомпании мира путали его фамилию: Коклюш, Котура, Коитус, Кактус… А он был и остается Анатолием Контушем.
Его увлечения? Наука и литература. Его работа? Наука и литература. И еще путешествия. Он фантастически ориентируется на незнакомой местности. В Амстердаме за полчаса нашел никому не известную гостиницу «Ван Гог», где его поджидал Вадик Царев.
Читает (до сих пор!) газеты. Берет восемь-десять разных газет в самолет от «Пари-Матч» до «Железнодорожника Заполярья» и, не отрываясь, читает.
Может, из этих газет и родилась «Зоология человека», которой А.Контуш и Ю.Сычев представлены в томе «Одесский юмор»?
А теперь о его премии. Премий было множество, но премией «Петрополь» награждаются в Питере самые талантливые авторы каждого года. И то, что одессит Анатолий Контуш, он же парижанин, берлинец, далее – везде, стал лауреатом премии, а в альманахе «Петрополь» печатались и печатаются Д.Самойлов, Т.Толстая, И.Бродский, Л.Лосев, Э.Неизвестный, А.Городницкий, Е.Рейн, А.Битов – определяет уровень литературных горизонтов Анатолия Контуша.
Повторюсь, где бы ни жил сейчас Анатолий, его сайт – один из самых одесских сайтов, его книги – одни из самых одесских книг. И думаю, он был бы прав, если бы в переиздании «Одесских портретов» в главу писатели после И.Бабеля, Э.Багрицкого, С.Рядченко поставил бы свой автопортрет. Художникам можно? А почему же писателям нельзя? Что им делать с собой, если они действительно тотально талантливы!

Кстати, повесть Контуша, что я сегодня прочитал, состоит из семи глав, действие каждой из которых происходит в другом городе. Заключительная глава, ностальгически прекрасная и сомнамбулически страшная переносит нас в Одессу…
Как бы мне хотелось рассказать, опубликовать хоть фрагмент, но пока нельзя. Но обещаю, как только будет можно, так сразу.

А пока, господа книголюбы, читайте книги. Вот 13 августа в во Всемирном клубе одесситов мы будем по результатам «Зеленой волны» награждать Михаила Пойзнера и Олега Губаря, Леонида Авербуха и Аркадия Рыбака, Елену Андрейчикову и Сергея Рядченко, Таю Найденко и Елену Касьян (посмертно), Евгения Ушана и Ольгу Лесовикову, Евгения Деменка и … Так что откупоривайте бутылку шампанского и за чтение.

11 августа в 14:48 ·

Александр Ануфриев

Пришло письмо из Америки от Люсьена Дульфана.
Написал о Саше Ануфриеве, художнике, стоявшем у истока одесского нонконформизма.
Подсказал, что Ануфриев родился 11 августа.
Забыл, какого года. Я напомнил – 1940-го.
Дата не «круглая». Но почему не поздравить?
Дружил и я с ним с 1959 года. Значит – 60 лет.
Но вначале отрывок из письма Дульфана. Полностью мы опубликуем его в конце августа в газете «Всемирные одесские новости»

«Познакомились мы в далёком 1958 году, – пишет Люсик Дульфан –
Оба поступили в ОГХУ. Саша был старше, он поступил после 10 классов, я после 8.
Был умный, задавал много вопросов нашему педагогу Виктору Ивановичу Желтякову.
Он был самый талантливый среди нас, помню его потрясающие акварели.
Был галантен, ухаживая за девушками, носил их этюдники.
Подружился с Володей Стрельниковым. После нескольких месяцев учёбы, они решили, что знают всё и решили оставить художественное обучение. Вызвал их директор Василий Иванович (тут ошибка Дульфана – перепутал Василия Петровича Соколова с Василием Ивановичем Чапаевым. ЕГ)
Очень дружелюбно обратился к ним, мол поговорим по рабоче-крестьянски!
Саша ответил: – Мы не рабочие и не крестьяне, а свободные художники.

Вот со свободными художниками и познакомился я в один из вечеров весны 1959.
Звонок в дверь, на Кузнечную, где я жил.
Открываю дверь – юноша и девушка, красавцы, молодые, стройные
– Мы пришли познакомиться. Впустите?
Так вошли в мою жизнь Саша и Рита Ануфриевы.
Смотрели книги, альбомы. Обрадовало, как много они знают. И как хотят узнавать.
Еще через пару дней я был у них дома, на 4 этаже высокого дома на углу Успенской и Осипова
Эта квартира в те времена стала центром нового объединения художников, которых мы сегодня называем – нонконформистами. Здесь я познакомился с Людой Ястреб и Витей Маринюком, с Володей Стрельниковым и Валерой Басанцом, с Валиком Хрущем и Люсиком Дульфаном.
Здесь рисовали. Здесь обсуждали. Спорили до хрипоты.
Саша Ануфриев в тот год был заражен голубым и розовым Пикассо. Не помню кто, кажется Маринюк, пустил шутку – ПИКАСАША. Но она была необидной, а предостерегающей. Правда, вскоре увлечение Пикассо сменилось у Ануфриева увлечением Модильяни, а потом и вовсе он вышел на свою дорогу.

Хозяйкой дома, салона, мастерской была красавица и умница Рита. Ее подруги становились моделями для живописцев. Она зазывала в дом поэтов, журналистов.
Денег катастрофически не было. И я придумал выход. Возможно, что это ноу-хау, но делюсь.
Я изобрел домашнюю лотерею.
Работы Ануфриева нравились многим моим друзьям. Но позволить себе купить картину мог далеко не каждый. И вот выставляются Сашей 10 картин. От руки он пишет, рисует пятьдесят приглашений. Цена каждого по 10 рублей. Когда они проданы, из шапки Рита достает десять номеров. Десять счастливцев получают картины, а художник 500 рублей. Тогда это были деньги.
В то время Саша написал много портретов наших друзей. У меня и сейчас дома висят портрет моей жены, портрет Инночки Тикер, портрет Риты…
Фантастически удачным был портрет Феликса Кохрихта. Его стоящие торчком рыжие волосы почему-то на фоне римского Колизея запоминались раз и навсегда.
Сейчас этот портрет в коллекции Анатолия Дымчука.
Рита родила Саше сына Сережу. В детстве это был инфант. Ходил в костюме с жабо. Трудно было представить, что станет знаменитым художником – концептуалистом. Но гены генами, а помню, что Саша буквально носил его на руках.
Вообще у Александра Ануфриева была своеобразная программа – установка. Он хотел иметь 10 жен. Не любовных романов, не записей в дон-жуанский список, а официальных жен. И от каждой хотел по ребенку. И самому его воспитать. Желал, чтобы жены были разных национальностей…
В жизни Саши многое сбывалось. А этот план не выдержал проверки реальностью. Жен было, мне кажется, шесть. И не все разных национальностей. Но детей нянчил столь же вдохновенно, сколь писал картины.
Голодная жизнь в Одессе постепенно стала надоедать. Пригласили в Ташкент. Тогда еще с Ритой. Приехали. Ташкент – город хлебный. Но, оказалось, скучный. А тут как раз землетрясение
Дом, в котором жили Ануфриевы развалился.
Но тут случилось чудо. Саша увидел Ангела. И тот на чисто русском языке ему сказал, что все трое они останутся живы, что он прикрыл их своим крылом, но вот с этого дня Саша должен рисовать Ангелов…
Нет, не иконы, а картины. Но сюжеты из жизни Ангелов.
С этим и вернулись Ануфриевы в Одессу.
С тех пор он стал художником Ангелов
Когда-то, когда я тяжело болел, Ануфриев уже давно жил в США, чтоб мне исправить настроение Аня купила мне в подарок Ангела работы Ануфриева. И помогло. Иначе бы не написал то, что читаете.
Нынешняя жена Александра Ануфриева Татьяна Анисимова, прекрасная виолончелистка.
Любит и Сашу, и его Ангелов.
И ее концерты на фоне Ангелов пользуются в Америке успехом.
Когда у моей дочери была галерея «Либерти», к приезду Ануфриева в Одессу она устроила выставку его картин из частных собраний Одессы. И оказалось, что в городе много его работ.
Прекрасные картины в Музее современного искусства Одессы.

Поучителен путь художника. От авангарда, от кубистической ломки он пришел к возрожденческой классике.
Как там у Пастернака: «Нельзя не впасть к концу, как в ересь, в неслыханную простоту»
Сегодня Саше Ануфриеву 79.
Входит в восьмой десяток.
А работы молодые.
Значит, возраст души отмеряется не по паспорту.22 июня

Праведница
Нарушу сложившуюся традицию.
В этот день, 22 июня, сколько бы ни прошло лет от 1941 года, мы вспоминаем погибших на фронтах Великой Отечественной, выживших в сраженьях, победивших.
И я много писал о воинах. Не о своих родных, не о дяде, погибшем в первый месяц войны, не о втором дяде, тяжело раненом при обороне Москвы, не о двоюродном брате, расписавшемся на Рейхстаге, не об отце…
В те годы, что работал в газетах, не принято было писать о родных, даже о близких знакомых.
И все же одна тема, одна судьба живет в моем сердце многие годы. Что-то, где-то, как-то писал. Но не так, как хотелось.
И все время не отпускает чувство вины.
Не воздали по заслугам человеку.
И вот сегодня, 22 июня 2019 года, я хочу напомнить о подвиге …немки.
Да, да. Немки Анны Мюллер.
Начать придется издалека.

Anna and Vera 1975

Анна Мюллер родилась в последнее десятилетие Х1Х века в Австро-Венгерской империи. Мюллер – это фамилия по мужу, за которого вышла замуж. С кем в начале ХХ века переехала в Америку. Дела у молодых пошли хорошо, подняли дом, обзавелись хозяйством, родили двух дочерей – Елену и Жозефину… Много работали, хорошо зарабатывали, но Джозеф, муж Анны, увлекся социалистическими идеями. И когда читал про голод в Советской России, про неурожаи, детдома, принял решение – продать все имущество, купить на эти деньги трактора и отправиться помогать строить социализм.
В 1924 году Джозеф и Анна осуществили свой план. Определили их в совхоз под Херсоном, трактора, естественно в сельхозтехнику, рулоны ткани на платья детишкам в детдома, но бывшие владельцы давали советы, решено было их отселить в Одессу, чтоб не мешали хозяйствовать…
Так в 1928 году Мюллеров поселили в одноэтажное барачное здание, на Белинского, 6, в две комнатки (туалет во дворе). Описать квартиру могу в деталях. Я многократно в ней бывал с начала шестидесятых годов, приходил сюда к своей подружке Лине Шац (сегодня это известный итальянский и русский поэт и художник Эвелина Шац), тут общался с ее мамой Еленой Осиповной, тетей Жозефиной Осиповной, с бабушкой – Анной Мюллер (мы обращались к ней – Анна Матвеевна)
Так что историю этой семьи знаю не понаслышке.
В предвоенные годы Жози, учившаяся в немецком педине, был такой в Одессе, вышла замуж за сокурсника, немца из Петрстали, Эдуарда Штефана, а Хелен, учившаяся в художественном училище, вышла замуж за еврея художника Мануэля Шаца. И в той и другой семье рождается ребенок. У Штефанов – сын Эдгар, с ним позднее будет вместе учиться, дружить Феликс Кохрихт, у Шацев – дочь – Эвелина…
Начинается бесславная советско-финская. Эдуарда Штефана призывают в армию. А Шацы, чтоб продолжить художественное образование едут в Ленинград, поступают в Академию.
После финской вернулся домой, Штефан-старший. И имел неосторожность сказать кому-то из знакомых, что вооружение Красной армии далеко от современного. Через несколько дней его арестовывает НКВД.
Так начинается новый этап жизни семьи.
Но ведь есть старая поговорка – беда не приходит одна…
Не знаю, 22 июня 1941 года или еще через день пришли за Джозефом Мюллером. Дочь Жозефина, беременная вторым ребенком, пыталась не дать арестовать отца. Забрали и ее. Спустя несколько дней в камере преждевременные роды. Младенца, конечно, не спасли.
А в Одессе, на Белинского, 6 оставалась Анна Мюллер с двумя детьми – Линой и Эдгаром.
Эвакуация, родители Мануэля Шаца с огромным трудом получают билеты на пароход «Ленин». Берут с собой Лину.
Анна Матвеевна узнает, что «Ленин» погиб.
Как тут не сойти с ума. Арестован муж. Арестована младшая дочь. Арестован зять. А тут еще сообщили, что погибла внучка… Но у нее на руках внук, его нужно вырастить.

Лишь после войны она узнает, что семью Шац не смогли поместить на «Ленин» и дали возможность сесть на другой пароход. Лина осталась жива.
А 16 октября в Одессу пришли румыны.
Задумываюсь, что должна была испытывать Анна Мюллер в те часы, в те дни. Ненависть к советской власти? Желание мстить? Оказывается, человек много сложнее, чем можно представить. Свое горе не могло помешать увидеть горе других. А горе было рядом. В их дворе. Начали выгонять в гетто, уничтожать евреев.

Чтобы Вам стала ясна ситуация, я должен точно описать квартиру Мюллеров: небольшой передний двор ведет к крошечному коридору. Слева от него находится большая гостиная, справа – небольшая комнатка и прямо по коридору – кухня. Точно так же выглядит квартира соседей Мюллеров. Осенью 1941 года, когда немецко-фашистские и румынские войска вошли в Одессу, единственная разница между этими двумя квартирами была только в том, что в квартире Анны Мюллер был небольшой картофельный погреб, в который можно было легко забраться через отверстие в коридоре. У Грицюков – соседей Анны Мюллер – такого погреба не было.

Это были не просто соседи, а хорошие друзья. Когда румынские оккупационные власти объявили, что на следующий день все еврейское население города должно было собраться в определенных пунктах, тогда сын соседей Анны Мюллер – Николай Грицюк сказал, что он бы тоже быстро соорудил погреб, чтоб укрыть в нем свою жену – еврейку.

Без долгих раздумий, Анна Мюллер предложила спрятать Веру Гинзберг-Грицюк в своём погребе. В эту же ночь Вера Гинзберг на два с половиной года исчезла из родительского дома Николая. Для Анны Мюллер это было началом двух с половиной лет огромного риска, риска, что ее постигнет незавидная участь: быть повешенной с табличкой на груди – она прятала еврейку.
Нужно было понять, что делать с внуком…
Нужно было понять, как зарабатывать на хлеб…
Нужно было понять, как выдержать сплетни двора, что у пятидесятилетней Анны завелся молодой хахаль Николай, так часто он стал захаживать к соседке…
Нужно было еженочно, два с половиной года, выносить ведро в дворовую уборную
Нужно было улыбаться фашистам…
Когда-то, когда я впервые рассказал эту историю заведующему корпунктом Агентства печати новости Иосифу Пикаревичу, он попросил меня написать «рыбу», по которой их корр сделает статью для выходившей в СССР газеты для немцев. И тогда статья вышла. Но, если история спасения Веры была изложена правдиво, то о судьбе семьи невнятно, а точнее – лживо. Не хотели тогда в 1975 году, признавать, что немцев Одессы преследовали за то, что они немцы. Будь то отец Святослава Рихтера, или рабочий человек Джозеф Мюллер.
Помню, с каким трудом я получил справку в партархиве, что в годы войны Анна Мюллер помогала подпольщикам, что слушала немецкое радио, записывала новости и передавала через Николая.
И все же я признателен Агентству печати «Новости», они не только дали на первой странице газеты фото Анны Мюллер, но и сфотографировали Анну и Веру, спасительницу и спасенную.

После 1956 года, собирались в этом доме все участники этой истории. Джозеф Мюллер прожил после освобождения недолго. Я его не знал. Но и с Хелен и с Жози дружил, с Эдгаром Штефаном и с Линой Шац много общался….
Эвелина живет в Милане. Иногда в Москве, в бывшей квартире отца. Ее мама похоронена в Италии
А я если иногда бываю в Прохоровском сквере, чувствую вину, что нет березки в память Анны Мюллер….
Знаю, что Шиндлер спас 1200 человек.
Мэр Черновиц – 20000 человек.
Анна Мюллер спасла одного человека, ежедневно рискуя жизнью.
Анна Мюллер спасла Веру Гинзберг.
Вот о ней мне было важно напомнить 22 июня.

 

14 июля в 23:39

Oleg_Sokolov15 июля 1919 года в Одессе родился художник Олег Соколов.
15 июля 2019 года отмечаем столетие со дня его рождения.
Для тех, кто не знает этого человека, ставшего нарушителем табу в советские времена, этот мой – вновь не короткий – рассказ.

Кто б мог подумать – Арамис!

Познакомился я с Олегом Аркадьевичем Соколовым в 1956 году на вечере-диспуте в Одесском политехническом институте, в котором учился. В тот вечер я делал доклад об искусстве – от импрессионизма до кубофутуризма, сюрреализма, абстракционизма. Мое выступление с использованием репродукций длилось четыре часа (чем не Фидель Кастро). И было мне тогда 20 лет. В зале, среди нескольких сотен слушателей, были молодые художники Олег Соколов, Юрий Егоров, Владимир Власов.
Подчеркиваю, что знакомство состоялось там и тогда, хоть КГБ позднее пытался представить Олега Соколова как закулисного инициатора «провокации» – на их языке. Но это была такая же неправда, как и всё, что городили она тогда, исключая нас из комсомола, изгоняя из Политехнического всех, кто развешивал и крепил к листам ватмана репродукции, кто помогал мне во время выступления – Юлика Златкиса, Мусю Винер, Сашу Ривелиса, Алика Мейстеля. Чтобы завершить этот эпизод, скажу, что благодаря вмешательству и помощи Ильи Эренбурга и Бориса Полевого (их письма об этом опубликованы) всё через какое-то время закончилось благополучно, нас со скрипом восстановили, дали окончить институт.
Так вот именно тогда Олег Соколов на листочке бумаги написал мне свой адрес – в Строительном переулке, и мы договорились, когда я приду смотреть его работы.
Не сосчитать, сколько раз я бывал в этой небольшой квартире, в переулке чуть ниже Старопортофранковской (тогда – Комсомольской) Но первый приход запомнился навсегда. Аскетизм обстановки небольшой комнаты, служившей и спальней, и гостиной, и мастерской, книжный шкаф со старыми, дореволюционными, изданиями, красавица сестра Таня… Но главное – сотни рисунков, акварелей, гуашей.
Олег Аркадьевич был старше меня на 17 лет, он -1919-го, я – 1936-го, но внешне он был настолько молод, энергичен, ироничен, что его предложение перейти на «ты», не удивило меня. Обычно я долго «выкаю» новым знакомым, но тогда, с первого вечера, установилась традиция дружеского обращения: Олег, Таня, Женя. Я не упомянул тогдашнюю жену Олега Люду, в тот вечер ее не было дома.
Я пришел засветло, как мы и договаривались, и успел посмотреть ряд «artbook»-ов. Я впервые услышал этот термин – книг, сделанных художником, с его рисунками, его стихами, с его комментариями к чужим стихам и статьям.
Часам к восьми вечера квартира заполнилась гостями. Именно тогда я познакомился с интереснейшим человеком, филологом и художником Володей Криштопенко. Он сидел в комнате Тани, они пили чай из блюдечек (меня это поразило). Не в тот вечер, позже, я познакомился с мужем Тани Костей, воспитателем в колонии для несовершеннолетних. Поражали его физическая сила, мягкость, интеллигентность и доброта. Как с такими качествами он работал в колонии, трудно представить.
Естественно, главное, что привлекало меня, стены, которые были увешаны миниатюрами Олега. Никаких рам. Он вырезывал стекла по размеру паспарту и бумажными полосками на клейстере обклеивал работу со стеклом, оставляя в картоне отверстия для тонкой тесьмы. У меня до сих пор висят в таком обрамлении работы Олега.
Олег своим миниатюрам непременно давал названия. И дело не только в том, что серия «Пейзажи неведомой звезды» оказывалась изысканными абстракциями, как и «Запах подснежника» или «Этюд Шопена». Название, в чем я позже убедился, часто рождалось до работы, как поэтический образ, и определяло и цвет, и ритм, и композицию листа.
В тот первый вечер я ушел из дома Олега ошеломленный. Ни один художник в Одессе в те годы не позволял себе такой свободы. Соколов первым в Одессе нарушил табу на дозволенное-недозволенное. Его кредо стала убежденность, что дозволенно всё, если это художественно, если это искусство.
А еще через несколько дней Олег пришел ко мне на Кузнечную. Я уже несколько лет собирал книги, изданные в начале 20 века. Олег любил и разбирался в книгах. Сразу попросил почитать «Голод» Кнута Гамсуна. Я подарил ему эту книгу. Через несколько дней Олег, а он был человеком щедрым на подарки, принес мне какую-то из своих работ. Не помню, какую, но так началась моя коллекция «Олега Соколова». И навсегда запомнил, как в 1958 году он принес в подарок портрет неизвестного человека – худого, интеллигентного. На обороте размашисто было написано «Юрий Живаго» и подпись – Олег Соколов.
Ни я, ни Олег тогда еще не читали роман Бориса Пастернака. Но сквозь глушилку по какому-то их «голосов» Олегу удалось прослушать две-три главы из романа. Так возник этот портрет, долгие годы висевший у меня на Кузнечной. Увы, он стал жертвой «технологии», придуманной Олегом. Однажды тесемка на гвозде перетерлась, стекло разбилось и порвало лист. Я попросил Олега восстановить его, но он махнул рукой, мол, два раза в одну реку не войдешь и в утешение мне подарил миниатюры к сказкам Гофмана.
Отца и маму Олега я уже не застал. Но вспоминали в доме их постоянно. Отец был из обедневших дворян, до революции пошедший «в народ». Он был фотографом-любителем, переснимал картинки из журналов, снимал просто на природе. В селах собирал детей, а иногда и их родителей, рассказывал о том, как велик, чудесен и прекрасен этот мир. Кстати, эти стекла-позитивы до сих пор хранит вдова Олега – Елена Николаевна Шелестова.
Мать была из старообрядческой семьи, а это были старинные семьи. В один из вечеров в Строительном переулке Олег достал из шкафа шкатулку с письмами. Там были письма домарочной почты, где-то с 18-го века, которые старообрядцы передавали друг другу.
Нет, Олег не был похож ни на протопопа Аввакума, ни на боярыню Морозову, скорее, Таня – натура страстная, волевая. Так в семье и говорили, что Олег весь в отца с его чувством достоинства, доброжелательности, иронии, а Таня – в мать.
В те годы Олег готовил молодых ребят к поступлению в художественное училище. Он, прекрасно знавший мировую культуру, показывал им репродукции, альбомы старых мастеров и художников начала 20 века – мирискусников, Чюрлёниса, Феофилактова и многих других. Но главное, заставлял рисовать гипсы в зале слепков Музея западного и восточного искусства, брал лист, рисовал с ними, объясняя технику рисунка.
Но этот музей стал для Олега поистине судьбоносным. Он познакомился и подружился с его создателем, художником из «одесских парижан» Теофилом Борисовичем Фраерманом. Беседы с ним, наблюдения, как пишет свои картины Теофил Борисович, стали настоящей Академией для Олега.
В дом Фраерманов Олег привел меня в 1958 году. Теофила Борисовича уже не было. Я видел его посмертную выставку в 1957 году. Но бодра и гостеприимна была Лидия Владимировна Фраерман, показывала работы мужа, старые французские каталоги выставок, в которых принимал участие Т.Б. Фраерман.
С той поры у меня хранится работа Т.Б. Фраермана «Осенний пейзаж» с французским парковым мотивом, написанный темперой, который мне подарила Лидия Владимировна после того, как я буквально заставил Олега написать воспоминания об Учителе и опубликовать их. Однажды я привел к Лидии Владимировне художника Константина Силина. Он хотел купить подарок профессору К.А. Великанову, прооперировавшему его тестя. Лидия Владимировна из-под дивана вытащила картины без рам. Одну из них купил Костя для Великанова, другую, маленький изысканный натюрморт для себя, а я, под возмущенные крики Лидии Владимировны: «Зачем Вам эта незаконченная работа», купил незавершенный мужской портрет, где блестяще написана шляпа, а лицо осталось загадочным, не прорисованным пятном. Эта незавершенность и пленила меня. За этой сценой молча наблюдал пришедший с нами Олег. Когда Лидия Владимировна ворчала, он улыбнулся и показал мне большой палец!
Попытка Олега устроить вторую после посмертной выставку Фраермана в Западном музее была тщетной. Категорически против выступил искусствовед Удалов – фигура, мягко говоря, противоречивая. Он многое знал, понимал, но считал, что другие это знать не должны. Когда художник Абрам Векслер задумал картину «Доносчик», то Удалов сам пришел к нему и предложил себя в качестве модели и откровенничал, да, я писал доносы, но ведь без этого было нельзя. И еще один эпизод, рассказанный мне Олегом Соколовым. В годы оккупации Одессы Удалов отвел свою жену-еврейку в гетто, причем так, чтобы видел это весь двор. А дочь всю войну продержал в шкафу, лишь ночами выводя на балкон. Спас дочь, погубив жену. В нем это уживалось. Этот человек и был антиподом Олега Аркадьевича в музее.
Работал Олег Соколов ночами, дома, а утром приносил работы в музей. У него были ключи от подвалов, и один из них он сделал своим «логовищем». Там он оправлял работы в стекло, там он для коллажей резал газеты и журналы. Любимые – «Огонек» и «Корея». Я упрекал его в мазохизме. Он смеялся и говорил, что ни мазохизм, ни садизм его не привлекают. А вот это, вывернутая наизнанку эстетика должна быть сохранена., люди не должны забыть, чем их кормили.
В этот подвал Олега ходили и врачи, и инженеры, и художники, и студенты. Олег продавал свои работы за гроши – по пять, по десять рублей. И в шестидесятые-семидесятые годы в квартирах одесской интеллигенции висели работы. Олега. Когда начался исход одесситов в начале семидесятых, многие увозили с собой миниатюры Соколова.
Вернусь в дом Олега. Уже в первое посещение моё внимание сразу же привлекла фреска, написанная во всю стену по длине – антисталинская, антилагерная.
Где-то с 1958 года ежедневные, точнее, ежевечерние, а то и еженощные, посиделки упорядочились. Олег стал принимать гостей по средам. Так и говорили – пойду на среду к Соколову. Три вечера-ночи работал, три вечера-ночи отсыпался.
По-своему колоритной и своеобразной была первая жена Олега – Люда. Кажется, Люда и ввела этот «журфикс» в доме Соколова, хоть слово такое вряд ли знала. Она считала себя писателем. Взяла тетрадку и начала писать роман. Когда ее не было, а это случалось часто, Олег читал строчки из этого «романа». Людочка, так ее часто звали, написала страницы две в школьной тетради. Роман назывался «Красная Москва», по названию, популярных в то время духов. Запомнилось начало: «Графиня не любила «Красную Москву».
Затеяв бракоразводный процесс с Олегом, Люда нашла ему объяснение, возможно, вполне искреннее, мол, ее пролетарское происхождение несовместимо с дворянством Олега. Так что опыт Олега повторить «народнические» замашки отца, в первом браке не увенчался успехом.
Впрочем, в этом доме было кого послушать. Очень часто здесь бывал со своей знаменитой трубкой, набитой «капитанским» табаком, детский писатель Александр Батров, лирический поэт, любитель охоты, Володя Домрин, поэт Александр Фрим, не напечатавший ни строчки при жизни, и после смерти, Погиб в экспедиции в Сибири… И композиторы Александр Красотов и Юрий Знатоков, из художников уже упоминавшийся Владимир Криштопенко, Виктор Ефименко…Никого не хочу осуждать. Время было такое. Все знали, что Олега таскают в КГБ, как видно, и за домом велось наблюдение. Одни преодолевали этот страх, другие не могли. И тех, и других можно понять.
Как-то Олегу пришла в голову мысль поставить в «домашнем театре» пьесу Пристли «Опасный поворот». Олег делал декорации. Играли почти все – Таня, мой друг Юлик Златкис, я… Но это совпало с гибелью Фрима, и у Олега начался запой. Затея с «Опасным поворотом» пошла прахом. У меня же на стене висит эскиз одной из декораций Олега к этому «спектаклю».
Не могу сказать, что в пятидесятые-шестидесятые годы Олег пил постоянно. Напротив, он месяцами мог удерживаться от соблазнов Бахуса. Но очередной вызов в КГБ, очередной донос в партийные органы… Тогда и наступал крах. Его находили на улице, приводили то домой, то в музей. И всё кончалось больницей, его из этих состояний выводил замечательный врач и человек Евгений Свидзинский.
И тут нужно поклониться в ноги Елене Николаевне Шелестовой. С ее приходом в музей, а она была молодой и красивой умницей, с ее романа, а потом и брака с Олегом – он изменил образ жизни кардинально. Он перестал пить, вернее, перешел на крепкий кофе, нередко и с рюмкой коньяка. Никаких запоев больше не было, во всяком случае, я о них не знал. Если были, то об этом могла знать только Лена Шелестова, но ее забота, любовь и взаимопонимание Олега излечили.
Олег был веселым человеком, выдумщиком, любил розыгрыши. Представляя знакомого, говорил: «Это полковник КГБ, он приставлен ко мне и следит за мной»… Человек, услышавший это, спешил ретироваться. Но легко разыгрывали и Олега. А. Батров бывал за границей. И вот на бланке какой-то французской гостиницы он попросил девушку из «Интуриста» написать письмо Соколову от Пабло Пикассо. Олег обомлел и месяц всем показывал этот листок с подписью Пикассо (очень похоже скопированной).
Олег был бессеребренник. Сам бесконечно дарил работы. Просил в поездках в Москву, Ленинград показывать их, дарить
Работы Соколова я дарил в Москве Борису Слуцкому, Сергею Бондарину и самому великому коллекционеру Георгию Костаки. Когда Георгий Дионисиевич был в Одессе, он попросил меня повести его к Олегу Соколову. Просмотрел чуть ли не сотню листов, выбрал пять и протянул Олегу пятьсот рублей. Олег был в шоке. Но «дядя Жора», как называли московские художники Костаки, был непреклонен. «Они меньше не стоят, а я не шарлатан»…
Денег у Соколова почти никогда не было. Но он знал, что есть, по крайней мере, десяток домов, где его приходу безмерно рады. Это коллекционеры Беляков, Серединский, Иваницкий, Федорков, ученые Уёмов, Шайкевич, Попова, это музейщики Брыгин, Ашрафьян, композиторы Малюкова, Знатаков…
Олег был безотказным человеком. Нужно было сделать два десятка иллюстраций к фантастическому роману Аркадия Львова – он взялся и сделал. И иллюстрации понравились не только в нашей газете, но и в Москве, где роман был напечатан.
Не было денег, нужно было помочь Борису Нечерде. Олег доставал деньги.
Многие одесские писатели, музыканты, журналисты относились к Олегу с любовью, устраивали его выставки. Конечно не все. Были и такие, что писали доносы в обком партии.
Особенно часто мы общались летом, когда Олег жил у Лены Шелестовой на Баштанной, между 10-й и 11-й станциями Фонтана, а мы рядом с морем на даче в Ванном переулке. Чаще всего по утрам, прежде чем сесть в трамвай и отправиться в музей, Олег приходил к нам, и мы пили крепкий утренний кофе.
Эти утренние беседы были чрезвычайно интересны. Иногда Олег приводил после работы кого-нибудь к нам. Однажды пришел с заезжим французом, с которым познакомился в музее. Олег с гостем легко говорил по-французски, переводил ему наши слова, а нам – французские…
А вот с Николаем Алексеевичем Полторацким всегда говорил по-русски. Им было, что обсудить, к чему же усложнять себе разговор…
Одну из выставок Олега Соколова в редакции «Комсомольской искры» устроил я в 1965 году. Она пользовалась большим успехом, практически все работы к концу выставки были распроданы. Но не только на свою выставку приходил Олег в редакцию. Он помогал делать многие экспозиции. Всегда был благожелателен к молодым художникам. Ценил работы Люды Ястреб, Саши Ануфриева, Володи Стрельникова – видел в них будущее одесской школы. Не чурался, с интересом наблюдал за Колей Новиковым и Витей Павловым. В эстетических пристрастиях был широк и прозорлив.

Прихвостней Союза художников, в котором не состоял, ненавидел. На многих его работы возникали монстры с подписью – «Критик в штатском», «Соцреалист»…
Часто приносил книги: «Прочитай за вечер – я завтра должен отдать». И у меня постоянно брал книги. Его вечными спутниками были Оскар Уайльд, Эрнст Теодор Гофман, Фридрих Ницше, но с интересом читал Рея Брэдбери, Станислава Лемма, любил философскую литературу.
В музей к Олегу нередко приносили антикварные вещи, вдруг купит. Он не был коллекционером. Всех отправлял к Александру Владимировичу Блещунову. Уверен, что ныне в музее А.В. Блещунова есть вещи, которые попали туда благодаря Олегу.
Однажды при мне принесли фарфоровую кружку из так называемого агитационного фарфора, с портретом Ленина работы Натана Альтмана 1924 года. Просили недорого. За это «недорого» я купил эту кружку. Она долго стояла у нас, потом подарил ее на юбилей Виктору Лошаку, который начал собирать агитационный фарфор.
И всё же один год Олег был погружен в коллекцию. Умер муж сестры Костя, и Олегу достался чемодан с почтовыми марками. Как музейный работник Олег раздобыл самый авторитетный в мире каталог Ивера на французском языке и изучил содержимое чемодана. Оказалось, что почти все марки были вполне заурядными, но десяток-другой были редчайшими, и они позволили Соколову около года не продавать свои миниатюры, а накапливать их для очередных выставок.
Стихи Олег писал всю свою жизнь. Ценил настоящую поэзию, знал все недостатки своих поэтических упражнений, но остановиться не мог и не хотел. Радостью для него было увидеть их напечатанными, хоть случалось это очень редко.
Олег Аркадьевич Соколов, в те времена фигура необычная в среде художников, может, еще и потому, что был социально активной личностью. Я начал с того, что увидел его на диспуте в Политехническом. Он был борцом. Когда хотели уничтожить старинную ограду вокруг сквера напротив вокзала, он принес протестное письмо в редакцию «Комсомольской искры». Он организовал пикеты, когда институт связи хотел окончательно уничтожить кирху. Стоял с другими одесситами на Приморском бульваре, когда городские власти собирались уничтожить старые платаны. Русский дворянин, а он об этом всегда помнил, еще тогда, когда об этом боялись говорить вслух, как мог, сражался с антисемитизмом. И одна из его последних статей, незадолго до смерти в 1990 году, была против набиравшей силу «Памяти». Не уверен,что она была тогда напечатана, но написана была.
Совершенно уникальным явлением для тех лет было создание общественной организации «Клуб имени Чюрлёниса» при Музее западного и восточного искусства. Это была, пожалуй, единственная организация которую не придумали «сверху», в каком-нибудь ЦК, а потом спустили в «низы». Это был Клуб, созданный энтузиастами – Олегом Соколовым, Еленой Шелестовой инженером Вадимом Николаевским. Звук, цвет и слово находятся в постоянной связи. Нужно выявить эти связи, как учили А.Скрябин и М.-К.Чюрлёнис. По приглашению Клуба в Одессу приезжали сестра Чюрлёниса и музыковед Ландсбергис, который спустя годы станет Председателем Верховного Совета Литвы, потом Сейма Литовской Республики.
Олег Аркадьевич Соколов прожил чуть больше семидесяти лет, хоть казалось, что он еще молод. Умер на бегу, на ходу. У него было воспаление легких. Вроде бы на пару дней положили в больницу. Не выдержало сердце. Смерть наступила мгновенно. Говорят, что так умирают праведники.
Помню, я был в то время председателем комиссии по культуре Одесского горсовета. Я уговорил мэра города Валентина Симоненко, а он много слышал о Соколове от своего наставника А.В. Блещунова, перевести квартиру Олега в Строительном переулке в нежилой фонд и сделать там Музей-квартиру О.А. Соколова.
Менялись директора Музея Западного и восточного искусства – Н. Луцкевич, В. Никифоров, В. Островский.
Более двух десятков лет квартира стояла пустой. Наконец, не выдержала душа работников ЖЭКа, они переписали распоряжение 1990 года и отдали эту квартиру под жильё. Печально.
Но я рад, что в Музее современного искусства Одессы был зал, полностью посвященный Олегу Соколову. Музеем собрана прекрасная коллекция работ художника. Евгений Деменок взялся за создание сайта, посвященного Олегу Соколову, и у него хорошая коллекция работ художника.
Завершить этот рассказ хотелось бы не патетически, чего не любил Олег, а лирически.
Однажды, вернувшись вечером на дачу, на открытой веранде, на столе я увидел японский журнал. Ни одного иероглифа не знаю. На задней обложке – тушевой рисунок, характерный для японской графики. Из журнала вдруг вылетает листик бумаги: «Не удивляйся – это я, переведенный на язык Хокусаи».
Шутка. Но сколько в ней чувства достоинства.

Много лет назад, болея, я взял в постель книгу, которую мог читать бесконечно, – «Три мушкетера». Пришел Олег, мы разговаривали. Вдруг он посмотрел, что я читаю: «Ты, конечно, видишь себя д’Артаньяном». На его иронию я ответил: «Нет, кардиналом Ришелье!». «Не сердись, – сказал Олег, – как всегда грассируя, – вот я всю жизнь вижу себя Арамисом»

Помню, кто-то, шутя, в Музее назвал Олега великим художником. Потом слово – художник само по себе отпало, а Великим сначала его, а потом и его друга – Веню Млынчика – называли многие годы. И сейчас старожилы музея, вспоминая Олега Аркадьевича Соколова, говорят без всякой усмешки: «Великий». Он и был таким, пробившим брешь в железном занавесе соцреализма.

Уже три больших выставки работ Олега Соколова увидели мы в этом году, году его столетия. В музее современного искусства Одессы на выставке, посвященной музыке, там же – в составе коллекции Евгения Деменка и во Всемирном клубе одесситов – коллекция семьи Осадчих. Еще обещают показать 19 июля большую выставку в Музее западного и восточного искусства, где почти сорок лет проработал Соколов. И это уже было после Великой Отечественной войны, он воевал в кавалерии, после художественного института.
Сегодня, 15 июля в Музее западного и восточного искусства Катя Пименова покажет свой документальный фильм о Соколове.
Как всегда, ко 2-му сентября в Одессе на Ланжероновской открывают говые звезды на аллее звезд. В этом году Всемирный клуб одесситов инициировал и открытие звезды Олега Соколова.

 

8 августа в 19:49

Мемориальная доска памяти Алексея Елисеевича КрученыхСвершилось!
Я стою на улице Малая Арнаутская, у дома 55. Старый, трехэтажный, жилой…
Малая Арнаутская известна далеко за пределами Одессы.
Может, потому, что Ильф когда-то написал, что вся контрабанда в Одессе делается на Малой Арнаутской.
Ему лучше знать. Он и сам жил на этой улице.
Когда Ильф только приехал из Одессы в Москву и пришел в газету «Гудок», кто-то из местных шутников спросил его –
-У вас Малороссийский акцент?
– Малоарнаутский – без тени улыбки ответил Илья Арнольдович..
Так что улица легендарная. А дом?
Когда-то неутомимый краевед Александр Розенбойм, просматривая отчеты полиции за год первой русской революции, натолкнулся на протокол обыска и задержания за хранение нелегальной литературы студента Одесского художественного училища Алексея Елисеевича Крученых. Год 1905. Адрес – Малая Арнаутская, 55.
Да, это тот самый Крученых. Один из создателей футуризма. Друг Маяковского, Хлебникова, Бурлюка.
Когда-то Велимир Хлебников задумал создать правительство земного шара, в котором должно было быть 317 председателей земшара. Трем в Одессе уже были установлены мемориальные доски – Хлебникову, Бурлюку, Маяковскому.
И вот сегодня, 8 августа 2019 года в Одессе, где Алексей Крученых прожил шесть лет – с 1902 по 1906, закончив художественное училище, получив диплом художника, открыта первая в мире доска в память об одном из основателей авангарда.
У многих в памяти строка Маяковского – «комната – глава в крученыховском аде». Это отсыл Маяковского к замечательной поэме Крученыха и Хлебникова «Игра в аду»
Может некоторые помнят поэму Николая Асеева «Маяковский начинается», где есть строки (цитирую по памяти): «Сейчас о Крученых главу бы начать, но знаю завоет журнальная рать…»
К счастью те времена канули. Крученых начал издаваться, цитироваться.
Его роль огромна. В предисловии к его книге «Календарь», вышедшей в двадцатых годах, Борис Пастернак, любивший Крученыха. писал – ты среди нас самый упорный, самый последовательный…
Создатель заумного языка Крученых, когда публиковать свои стихи и теоретические работы в СССР стало уже невозможно, стал фантастическим издателем. На ротопринте, стеклографе он издал 24 выпуска «Неизданного Хлебникова», тексты для которого переписывали Пастернак и Олеша, Кирсанов и Крученых., издал три выпуска «Живой Маяковский».
Это было предшествием самиздата. А потом, когда и эта деятельность стала невозможной, собирал архив писателей, художников, авангардистов. Сегодня 100 альбомов с рукописями, рисунками, письмами, собранными Крученых ,находятся в архиве литературы и это бесценный источник для работы над творчеством его соратников.
Вот такому удивительному человеку сегодня по инициативе Всемирного клуба одесситов мы открывали мемориальную доску.

Ее меценатом и инициатором стал Евгений Деменок, литератор, исследователь русского авангарда, заканчивающий сейчас большую книгу о Давиде Бурлюке.
По нашей просьбе доску сделал известный скульптор Александр Князик. Он автор замечательных мемориальных досок Бабелю и Липкину, Хлебникову и Ильфу.
В этой доске он передал искания художников друзей Крученых – Малевича, Татлина. О чем на открытии говорила доктор искусствоведенья Ольга Тарасенко.
И два художественных акта сопровождали открытие. Художница Ира Озаринская на асфальте написала заумные стихи, замечательно выкрикивая почти непроизносимые согласные. А поэт Влада Ильинская прочла известнейшие стихи Крученых так, что они показались творениями дня сегодняшнего..
Около пятидесяти человек собрались на эту художественную акцию. А я подарил Евгению Деменку (не только же он должен делать подарки городу) «Записные книжки Хлебникова», изданные Алексеем Крученых в 1922 году.

В планах Всемирного клуба одесситов мемориальные доски Бенедикту Лившицу( ищем адрес, где он родился и жил в Одессе), Теофилу Фраерману…Меценаты присоединяйтесь!

9 августа в 19:47

Нежданно-негадано появился еще один праздник. 9 августа – Всемирный день книголюба.
Вспомнил совет Пушкина:
«Как мысли черные к тебе придут,
Откупори шампанского бутылку
Иль перечти «Женитьбу Фигаро»
Мыслей черных вроде и не было. Шампанское не по погоде. Да и Бомарше не привлек.
А тут звонок по телефону. Из Парижа в Одессу прилетел Анатолий Контуш. И человек замечательный, и писатель из любимых
Пришел. Выпили по пятьдесят грамм коньяка. Поговорили. А Толя привез свою новую, еще не напечатанную повесть, сейчас идут переговоры с журналами, и представьте, называется эта повесть, как раз в соответствии с сегодняшним днем – «Искусство правильно читать книги»
Уже прочитал. Научился. Надеюсь вскоре подскажу своим читателям, где прочитать эту повесть.
А пока напомню всем, кто видел фильм «Интонации большой Одессы», что герой парижского сюжета, обаятельный Толя Контуш.
Мне очень хочется познакомить вас с этим человеком – ученым и писателем.

О нем одинаково легко и трудно писать. Легко, потому что своими книгами, выступлениями перед зрителями, сайтом в Интернете он сам задал точки отсчета, горизонты Анатолия Контуша. Но и бесконечно трудно, так как он не просто талантлив, а, тотально талантлив. Хоть, впрочем, вертикаль Анатолия Контуша (имею в виду не только его физический рост) теряется для нас из виду в обществе свободных радикалов, а это только одна из областей науки, в которой он встал во весь рост.
Кстати, понимая сложность своего бытования на планете Земля, Анатолий Контуш написал две свои биографии.
Скажем так: для умных и очень умных, а если вернуться к формулам 60-х годов, когда Толя родился, то для «физиков и лириков».
Помните: что-то физики в почете, что-то лирики в загоне, а, может, наоборот. И предчувствуя необходимость синтеза, в Одессе в 1960 году родился Анатолий Контуш.
Для начала (а точнее, чтобы с этим закончить) я представляю, насколько понимаю сам, его научную биографию.
Естественно, что ребенок, который родился в Одессе в 1960 году, должен был что-либо окончить.
В 1982 году окончил физический факультет Одесского университета.
Работал в Петропавловске-Камчатском, Одессе, Гамбурге, Нью-Йорке.
Доктор естественных наук (степень присвоена Гамбургским университетом в 1996 году).
В настоящее время – руководитель исследований в лаборатории №551 Национального института здоровья и медицинских исследований (госпиталь Питье-Сальпетриер, университет Пьера и Марии Кюри. Париж, Франция).
Круг научных интересов – обмен жиров и липопротеинов. Патологическое окисление, антиоксиданты, болезнь Альцгеймера, атеросклероз, нейродегенеративные и сердечно-сосудистые заболевания.
Лауреат премии Французского общества по изучению атеросклероза. Отмечен наградой фармацевтической фирмы «Пфайзер» (США). Внесен в биографические справочники «Who Is Who in the World» и «Great Minds of the XXI Century».
Член Европейского и Французского обществ по изучению атеросклероза, а также Международного общества по изучению свободных радикалов.
О свободных радикалах я уже упомянул, кажется, некстати (можно подумать, что речь идет о радикалах, которые не сидят в тюрьме!).
Теперь о Лаборатории №551 Французского национального института здоровья и медицинских исследований. Она находится на территории госпиталя Питье-Сальпетриер в 13 округе Парижа. Госпиталь Питье-Сальпнтриер – одно из наиболее известных медицинских учреждений Франции. (В начале Х1Х века замечательный французский художник Теодор Жерико создал серию портретов несчастных обитателей Сальпетриера. В его время это был госпиталь для душевнобольных, более похожий на тюрьму…)
А в наше время здесь оперировали после покушения мэра Парижа Бертрана Деланоэ, здесь пытались спасти принцессу Диану, здесь поставили на ноги знаменитого бразильского футболиста Рональдо.
Лаборатория № 551 относится к университету Пьера и Марии Кюри, в котором эти знаменитые физики работали в первой половине ХХ века. В первой половине ХХI века здесь работает наш земляк Анатолий Контуш.

Отдохнем. Нельзя потреблять так много научной информации сразу. Вспомним, что Анатолий Контуш – писатель. Отличный писатель. Вот, к примеру, как он начал описывать одесситок:

Цветущие, как акации,
мягкие, как брынза,
шумные, как Привоз,
воздушные, как Пассаж,
блистательные, как Оперный театр,
мокрые, как Пятый трамвай,
притягательные, как Дерибасовская,
пугающие, как катакомбы,
любимые, как «Черноморец»,
благородные, как Ришелье,
юные, как Одесса.

Что это? Проза или стихи. Это стиль Анатолия Контуша, уже утвердившийся в тех опубликованных его книгах, в сотнях выступлений на двух материках – в Европе и Америке.
Теперь биография для лириков.
Одесский университет – капитан КВН.
Петропавловск-Камчатский – преподаватель физики.
Одесский институт пищевой промышленности – аспирант.
Всесоюзный КВН 1986-87 годов – чемпион.
«Клуб одесских джентльменов» – автор текстов.
Одесская филармония – актер.
Гамбургский университет – доктор естественных наук.
Нью-йоркский комедийный клуб «Канотье» – актер и автор.

Автор книг «Одесские портреты» (2001) и «Городские портреты» (2004), опубликованных в Петербурге издательством Фонда русской поэзии.
Лауреат литературной премии «Петрополь» (2004, СПб)
АВТОР ПОВЕСТИ В РАССКАЗАХ»»Одесса и другие явления природы», изданной в Одессе в 2015 году.

А теперь несколько штрихов, дополняющих обе биографии.
Когда режиссер Олег Сташкевич пребывал в поисках, как создать атмосферу Клуба одесских джентльменов, он всем участникам дал одно указание: «Посмотрите на Контуша!»
В1986 году капитаном команды КВН ОГУ стал Слава Пелюшенко. Обращаясь к своим товарищам, он сказал: «Если я заболею, капитаном станет Контуш».
Перечислить все репризы Анатолия – невозможно. Но одна из них запомнилась всем, кто ее слышал.
Кто-то из джентльменов бросает реплику: «Почему на наших улицах появилось так много подержанных автомобилей иностранного производства?».
Контуш отвечает: «Просто в битве автомобильных гигантов нам доверили подбирать раненых».
– Ему не нужно было создавать новый образ – и в науке, и в искусстве он был «рассеянным профессором» – говорил мне Сергей Рядченко, про которого Контуш написал в главе «Литераторы» вслед за Бабелем и Багрицким.
Кстати, в главе «Музыканты» у него такие предпочтения: Утесов, Ойстрах, Эрнест Штейнберг.
Профессии – профессиями, но Толя не забывает, что мир делится на женщин и мужчин. Мне кажется, что про женщин он пишет вдохновеннее. И они ему платят взаимностью

Рассеянный профессор? Как бы не так. Это все авиакомпании мира путали его фамилию: Коклюш, Котура, Коитус, Кактус… А он был и остается Анатолием Контушем.
Его увлечения? Наука и литература. Его работа? Наука и литература. И еще путешествия. Он фантастически ориентируется на незнакомой местности. В Амстердаме за полчаса нашел никому не известную гостиницу «Ван Гог», где его поджидал Вадик Царев.
Читает (до сих пор!) газеты. Берет восемь-десять разных газет в самолет от «Пари-Матч» до «Железнодорожника Заполярья» и, не отрываясь, читает.
Может, из этих газет и родилась «Зоология человека», которой А.Контуш и Ю.Сычев представлены в томе «Одесский юмор»?
А теперь о его премии. Премий было множество, но премией «Петрополь» награждаются в Питере самые талантливые авторы каждого года. И то, что одессит Анатолий Контуш, он же парижанин, берлинец, далее – везде, стал лауреатом премии, а в альманахе «Петрополь» печатались и печатаются Д.Самойлов, Т.Толстая, И.Бродский, Л.Лосев, Э.Неизвестный, А.Городницкий, Е.Рейн, А.Битов – определяет уровень литературных горизонтов Анатолия Контуша.
Повторюсь, где бы ни жил сейчас Анатолий, его сайт – один из самых одесских сайтов, его книги – одни из самых одесских книг. И думаю, он был бы прав, если бы в переиздании «Одесских портретов» в главу писатели после И.Бабеля, Э.Багрицкого, С.Рядченко поставил бы свой автопортрет. Художникам можно? А почему же писателям нельзя? Что им делать с собой, если они действительно тотально талантливы!

Кстати, повесть Контуша, что я сегодня прочитал, состоит из семи глав, действие каждой из которых происходит в другом городе. Заключительная глава, ностальгически прекрасная и сомнамбулически страшная переносит нас в Одессу…
Как бы мне хотелось рассказать, опубликовать хоть фрагмент, но пока нельзя. Но обещаю, как только будет можно, так сразу.

А пока, господа книголюбы, читайте книги. Вот 13 августа в во Всемирном клубе одесситов мы будем по результатам «Зеленой волны» награждать Михаила Пойзнера и Олега Губаря, Леонида Авербуха и Аркадия Рыбака, Елену Андрейчикову и Сергея Рядченко, Таю Найденко и Елену Касьян (посмертно), Евгения Ушана и Ольгу Лесовикову, Евгения Деменка и … Так что откупоривайте бутылку шампанского и за чтение.

11 августа в 14:48 ·

Александр Ануфриев

Пришло письмо из Америки от Люсьена Дульфана.
Написал о Саше Ануфриеве, художнике, стоявшем у истока одесского нонконформизма.
Подсказал, что Ануфриев родился 11 августа.
Забыл, какого года. Я напомнил – 1940-го.
Дата не «круглая». Но почему не поздравить?
Дружил и я с ним с 1959 года. Значит – 60 лет.
Но вначале отрывок из письма Дульфана. Полностью мы опубликуем его в конце августа в газете «Всемирные одесские новости»

«Познакомились мы в далёком 1958 году, – пишет Люсик Дульфан –
Оба поступили в ОГХУ. Саша был старше, он поступил после 10 классов, я после 8.
Был умный, задавал много вопросов нашему педагогу Виктору Ивановичу Желтякову.
Он был самый талантливый среди нас, помню его потрясающие акварели.
Был галантен, ухаживая за девушками, носил их этюдники.
Подружился с Володей Стрельниковым. После нескольких месяцев учёбы, они решили, что знают всё и решили оставить художественное обучение. Вызвал их директор Василий Иванович (тут ошибка Дульфана – перепутал Василия Петровича Соколова с Василием Ивановичем Чапаевым. ЕГ)
Очень дружелюбно обратился к ним, мол поговорим по рабоче-крестьянски!
Саша ответил: – Мы не рабочие и не крестьяне, а свободные художники.

Вот со свободными художниками и познакомился я в один из вечеров весны 1959.
Звонок в дверь, на Кузнечную, где я жил.
Открываю дверь – юноша и девушка, красавцы, молодые, стройные
– Мы пришли познакомиться. Впустите?
Так вошли в мою жизнь Саша и Рита Ануфриевы.
Смотрели книги, альбомы. Обрадовало, как много они знают. И как хотят узнавать.
Еще через пару дней я был у них дома, на 4 этаже высокого дома на углу Успенской и Осипова
Эта квартира в те времена стала центром нового объединения художников, которых мы сегодня называем – нонконформистами. Здесь я познакомился с Людой Ястреб и Витей Маринюком, с Володей Стрельниковым и Валерой Басанцом, с Валиком Хрущем и Люсиком Дульфаном.
Здесь рисовали. Здесь обсуждали. Спорили до хрипоты.
Саша Ануфриев в тот год был заражен голубым и розовым Пикассо. Не помню кто, кажется Маринюк, пустил шутку – ПИКАСАША. Но она была необидной, а предостерегающей. Правда, вскоре увлечение Пикассо сменилось у Ануфриева увлечением Модильяни, а потом и вовсе он вышел на свою дорогу.

Хозяйкой дома, салона, мастерской была красавица и умница Рита. Ее подруги становились моделями для живописцев. Она зазывала в дом поэтов, журналистов.
Денег катастрофически не было. И я придумал выход. Возможно, что это ноу-хау, но делюсь.
Я изобрел домашнюю лотерею.
Работы Ануфриева нравились многим моим друзьям. Но позволить себе купить картину мог далеко не каждый. И вот выставляются Сашей 10 картин. От руки он пишет, рисует пятьдесят приглашений. Цена каждого по 10 рублей. Когда они проданы, из шапки Рита достает десять номеров. Десять счастливцев получают картины, а художник 500 рублей. Тогда это были деньги.
В то время Саша написал много портретов наших друзей. У меня и сейчас дома висят портрет моей жены, портрет Инночки Тикер, портрет Риты…
Фантастически удачным был портрет Феликса Кохрихта. Его стоящие торчком рыжие волосы почему-то на фоне римского Колизея запоминались раз и навсегда.
Сейчас этот портрет в коллекции Анатолия Дымчука.
Рита родила Саше сына Сережу. В детстве это был инфант. Ходил в костюме с жабо. Трудно было представить, что станет знаменитым художником – концептуалистом. Но гены генами, а помню, что Саша буквально носил его на руках.
Вообще у Александра Ануфриева была своеобразная программа – установка. Он хотел иметь 10 жен. Не любовных романов, не записей в дон-жуанский список, а официальных жен. И от каждой хотел по ребенку. И самому его воспитать. Желал, чтобы жены были разных национальностей…
В жизни Саши многое сбывалось. А этот план не выдержал проверки реальностью. Жен было, мне кажется, шесть. И не все разных национальностей. Но детей нянчил столь же вдохновенно, сколь писал картины.
Голодная жизнь в Одессе постепенно стала надоедать. Пригласили в Ташкент. Тогда еще с Ритой. Приехали. Ташкент – город хлебный. Но, оказалось, скучный. А тут как раз землетрясение
Дом, в котором жили Ануфриевы развалился.
Но тут случилось чудо. Саша увидел Ангела. И тот на чисто русском языке ему сказал, что все трое они останутся живы, что он прикрыл их своим крылом, но вот с этого дня Саша должен рисовать Ангелов…
Нет, не иконы, а картины. Но сюжеты из жизни Ангелов.
С этим и вернулись Ануфриевы в Одессу.
С тех пор он стал художником Ангелов
Когда-то, когда я тяжело болел, Ануфриев уже давно жил в США, чтоб мне исправить настроение Аня купила мне в подарок Ангела работы Ануфриева. И помогло. Иначе бы не написал то, что читаете.
Нынешняя жена Александра Ануфриева Татьяна Анисимова, прекрасная виолончелистка.
Любит и Сашу, и его Ангелов.
И ее концерты на фоне Ангелов пользуются в Америке успехом.
Когда у моей дочери была галерея «Либерти», к приезду Ануфриева в Одессу она устроила выставку его картин из частных собраний Одессы. И оказалось, что в городе много его работ.
Прекрасные картины в Музее современного искусства Одессы.

Поучителен путь художника. От авангарда, от кубистической ломки он пришел к возрожденческой классике.
Как там у Пастернака: «Нельзя не впасть к концу, как в ересь, в неслыханную простоту»
Сегодня Саше Ануфриеву 79.
Входит в восьмой десяток.
А работы молодые.
Значит, возраст души отмеряется не по паспорту.