Тая Найденко. «Поэзия не может…» -

* * *

Как будто всё тепло ушло наружу.
Мы выстыли, мы вымерзли, нам хуже,
Чем было в январе – вообрази!
Противно на себя глядеть вблизи,
Всё главное случается не с нами.
Мы всё ещё своё волочим знамя,
Но кто упал – так и лежит в грязи.

Как будто мы чего-то расхотели,
На чём держалось главное, и в теле
Нет больше ни кости. И поделом.
Нас так пугал случайный перелом,
Безумие зимы, ожоги лета,
Что нам и не положено скелета.
Оставили бы место за столом!

Как будто стол накрыт, и гости в сборе.
Но отмечают праздник или горе –
Не разобрать по лицам. Тишина.
Свет падает из битого окна
И делит мир на мелочи, которым
Нет имени. Теперь задёрни шторы
И назови мне эти имена.

* * *
Какая-то особенная ложь
Есть в том, как улыбаются супруги,
Одежду поправляя друг на друге.
С такой улыбкой всаживают нож

Во вражескую кожистую шею,
Пробормотав: «Ты сдохнешь, сука? Ну!».
Но он твердит: «Люблю её одну!
С годами-то она всё хорошеет…».

Она же, как положено жене,
Нахваливает быт, семью и мужа,
И тем сильней старается, чем хуже
Ей после будет с ним наедине.

Любовь? Какое, к чёрту… Брачный ад!
С любовью не рифмуется морковка,
Усталость, злость и то, как он неловко,
С неё сползая, ищет свой халат.

Взаимно каждый выкрик, жест и всхрап –
Изучен, ненавистен, презираем,
И утешает только миг, когда им
Сын отвечает в трубку «мам» и «пап».

Живая рана – каждый божий день, –
Прожитый так. Жужжит кофемашина.
Не женщина уже и не мужчина,
А общий враг отбрасывает тень.

И два навеки спаянных врага
Уже не могут жить без жуткой фальши.
И разойтись не могут. Что же дальше?
А дальше будет утро четверга.

Когда на кухне заорут коты,
И муж, привычно скинув одеяло,
Вдруг осознает, что его не стало,
За миг до наступленья черноты.

А ей ещё понадобится час
На поиски дыхания и пульса,
На бормотанье «Тихо, не волнуйся…»,
Бессмысленное, в общем-то, сейчас.

Сперва она распробует «не жив».
«Не дышит». И уже «одна», не «двое».
И закричит.

Вот в том животном вое
Не слышится уже ни капли лжи.

* * *
Обнимешь мёртвого – и спать
Под небом из сосны.
А время повернётся вспять,
Пока ты смотришь сны.

Такая сила мертвецам
От Родины дана.
Такая Родина, что сам
Уже не видишь сна.

Да и зачем тебе кошмар
Из личных неудач?
Куда ни кинешься – зашквар.
Обнимемся! Не плачь.

У мертвых – бархат и атлас,
Особенный уют.
Лежи, не открывая глаз,
И за помин нальют.

Плеснут и мёртвому, но он –
Рассыпался давно.
А смерть стоит со всех сторон.
И наше пьёт вино.

ПОЭЗИЯ НЕ МОЖЕТ

Все говорят:
– Поэзия не может
Быть больше скучной! Всё! Какого чёрта
Мы терпим эту нудную бодягу –
О Родине, о птичках, о любовных
Страданиях какого-то урода,
Довольного собой при этом, в общем,
Но как-то недовольного вообще?!
Пусть эта поэтическая сволочь
Хотя бы выступает перед нами!
Пред публикой, точнее. Или перед
Любым, кто оказался впереди!
Пусть он поёт хотя бы под гитару,
Пусть он хотя бы хорошо танцует,
Или хотя бы носит трость и шляпу,
Пусть он хотя бы ногти подстрижёт!
Пусть он следит за кожей и улыбкой,
Раз выдумал назваться здесь поэтом,
Пусть будет нам приятен, пусть покажет,
Как все небезразличны здесь ему!

Все говорят “Поэзия – не может!”.
И добавляют бред какой-то в рифму,
Как будто бы поэзия – про рифмы,
Как будто бы поэзия – про жизни,
Про среды, понедельники, субботы,
Про выпитое, зло, добро и связи
Какие-то между всем этим бытом,
Про смерть, или детей, или про бога,
Про котика, червонец, мясорубку,
Как будто бы поэзия – про что-то,
Что вообще понять могли бы все.

Все говорят – поэзия не может…
И правы.
Ничего.
Все эти строчки –
Всего лишь бесполезная попытка.
Попытка не носить, к примеру, шляпу.
Не выступать перед своим народом.
Не нравиться ни вам, ни местным птичкам,
Ни Родине, ни матери своей.
Ходить без пистолета, без гитары,
Без паспорта, без денег, без опоры.
Без кожи. И уж точно – без улыбки!
С улыбкой – только если так нельзя.

Все говорят “Поэзия не может”
С каким-то очень недовольным видом,
Как будто бы им что-то обещали –
Кредит под это дело, летний отпуск,
Прогулку, секс, успехи в обороне
Страны или бессмертие в Париже –
И будто это всё не получилось
Из-за одной досаднейшей причины:
Поэзия, скотина, не смогла!

Все говорят “Поэзия не может”…
Да с нами и кино уже не может!
Вот-вот откажет проза, а за нею –
Простейшие, привычнейшие вещи,
Такие, как мораль или убийство,
Вкус сладкого, шуршание бумаги,
Приятность наблюдения за кем-то,
Возможность помочиться или выйти
Через окно куда-либо ещё.

Начнётся удивительное время.
(Поэзия по-прежнему не сможет,
Конечно же…)
Тогда и станет важно
Умение ходить тут без опоры,
Без паспорта, без публики, без шляпы,
Перетекать из одного в другое –
И становиться рисовой бумагой,
Шуршанием бумаги или светом,
Кружащим над бумагой, или мыслью
О том, что на бумаге написать.
Без имени, без кожи, без улыбки.
Без глаз.
И наконец-то – без стихов.

ОДИН ГОВОРИТ

Один говорит “будь проще”,
Второй собирает вещи,
А третий – почти прощён.
Мужчина вообще не прочен,
Мужчина вообще не вечен,
Мужчина пройдёт, как сон.

Останутся просто люди
На общем большем портрете,
Где каждый трагично мал.
Один обещал “мы будем”,
Другой уточнял “как дети”,
А третий уже дремал.

Один научил без звука
Рыдать по утрам, мечтая,
Что кто-то расслышит стон.
Один говорил “ты сука”,
Другой возражал “святая!”,
А третий не знал имён.

Но надо уметь, как ящер,
Заботясь о благе общем,
Отбросить их всех, как хвост…
Один улыбался чаще,
Другой говорил “будь проще!”,
А третий и сам был прост.

Я стала ещё сложнее
(Что каждый из них пророчил,
Как самый дурной исход).
А всё-таки – чуть нежнее.
Особенно – ближе к ночи.
Но это само пройдёт.