RSS RSS

Виктор ЕСИПОВ. Татьяна Вольтская: «Будем любить друг друга…» («Интерпоэзия», №4, 2017; «Знамя», №2, 2019)

                 Стихи Татьяны Вольтской печатают и «Новый мир», и «Звезда», и «Этажи», и «Гостиная» –  в «Гостиной» она стала лауреатом 2019 года. Но мы сосредоточим внимание на двух публикациях, указанных в подзаголовке, и постараемся понять, что обеспечило высокий поэтическим уровень стихов Татьяне Вольтской и её признание профессиональной средой.

Поэтику её отличает необычайная насыщенность метафорами, невольно вызывающая в памяти оценку Валентином Катаевым поэзии Андрея Вознесенского: «депо метафор». Оговоримся при этом, что никакого другого сходства с Вознесенским у Вольтской нет. Её стих традиционен, насколько может быть сохранена русская поэтическая традиция в наше время, когда всякие традиции сотрясаются новыми, невиданными до сих пор веяниями нового времени, да и сам поэтический язык претерпевает изменения чуть ли не катастрофические.

Тем не менее, Вольтской удается сохранять верность этой традиции: грамматически безупречный язык, пренебрежение разного рода формалистическими изысками, искренность и доверительность интонации, традиционность соблюдена и в записи стихов: каждая строчка стихотворения начинается с прописной буквы. При этом стихи её чаще всего сложны и многоплановы, и если уместны здесь математические параллели, то можно с уверенностью сказать, что её поэзия ассоциируется с высшей математикой, оперирующей интегралами и производными.

Татьяна Вольтская обладает особым ви́дением, всё, что попадает в поле её зрения, тут же поэтически преобразуется.

                Вот она бросает взгляд на весеннюю Неву, и река,  словно женщина, «снимает свое ледяное платье»Слезится стекло, оплывает стена из воска …»), льдины преображаются в плывущих лебедей («Уплывают льдины-лебеди…»), ветки ёлок уподобляются «вытянутым рукам», которые держат снег («Елки держат снег на вытянутых руках…» («Елки держат снег на вытянутых руках…»), ночь оказывается «с завёрнутым краем стылой жизни» («Занесенные снегом сараи…»), яблоня «тычет в небо /яблок твёрдые кулачки» («Хорошо здесь было коровам…»), а холодный, неприветливой весенний рассвет ассоциируется с суриковским «Утром стрелецкой казни». Примеры можно множить и множить.

И, конечно, большое количество метафор — это мгновенные, запечатленные как будто скрытой камерой, неожиданные кадры родного Петербурга.

И вот все эти своеобразно увиденные приметы внешнего мира, выхваченные изощрённым взглядом Татьяны Вольтской из окружающей среды, – это ещё всего лишь изобразительные детали, первый уровень её поэтики, а дальше идут метафорические сплавы, образовавшиеся из этих единичных, непосредственных прозрений. И получается такая, например, новая, метафорическая реальность:

Спящий не спит – он пьет чёрное молоко ночи,
Взахлёб, колени подтягивая к животу <…>

Спящий – кочевник. Чем его сон короче,
Тем длиннее путь <…>

Спящий – охотник: он забывает отчий
Язык, впереди его – дичью – несется мысль,
Которую он не поймает. Чёрное молоко ночи
Прокисает под утро, превращаясь в кумыс.

 

Стихотворение представляет собой художественное проникновение в метафизику сна, сна человека творческого, поэта. Ночная тьма ассоциируется с чёрным молоком, которое непрерывно пьёт спящий. Спящий путешествует по времени и пространству, спящий, как охотник за дичью, гонится за промелькнувшей в отдалении неясной ещё мыслью, которая, скорее всего, окажется не пойманной. И что ещё интересно: с ослаблением сна, с приближением к пробуждению, творческое начало ослабевает в спящем, подобно тому как «чёрное молоко ночи», «прокисая под утро», превращается в кумыс, то есть теряет свои первоначальные свойства.

От фиксации внутреннего, подсознательного Татьяна Вольтская легко переходит к проблемам социальным, общественно значимым. И тут проявляется еще одно важнейшее свойство её поэтики: предельная эмоциональная обнажённость, достигаемая особым вниманием к просодике стиха. Её ритмы индивидуальны и выразительны.

Рассмотрим это на примере стихотворении «Мы живём на проспектах имени палачей».

С этой вибрирующей от гнева ритмически энергичной строки, играющей роль камертона, начинается стихотворение. С неё же начинаются также и вторая, и третья строфы (анафора), на строфе третьей задержим внимание:

 Мы живём на проспектах имени палачей,
Раскрываем рот – и голос у нас ничей,
Зажигаем в комнате лампочку в сто свечей,
А она освещает лес, перегной, ручей.
Утопивши сапог в промоине в том леске,
Вынимаешь – с дырявым черепом на носке.
Бедный Йорик, Юрик, вот он – бежал, упал,
На подушке мха – головы костяной овал,
Через дырочку видно атаку, огонь, оскал
Старшины, колючку, вышку, лесоповал.

 

Авторский взгляд постепенно переходит с «палачей» и последствий их преступных деяний на жертв. На жертв, чьи черепа могут оказаться на носке сапога, когда ты ненароком окажешься в «том леске» и оступишься в страшную «промоину». С изменением направления авторского взгляда заметно меняется ритм стиха: «Бедный Йорик, Юрик, вот он – бежал, упал…».

И происходит этот переход от палачей к жертвам под знаком Гамлета («быть или не быть»), ибо открывает этот ряд имен гамлетовский Йорик, а затем уже идёт канувший в безвестности Юрик (внутренняя рифма) и его безрадостная, как у многих тысяч его соотечественников и ровесников судьба: «атака (то есть война) – огонь – старшины оскал» – «вышка – лесоповал» (то есть сталинский лагерь).

А в четвёртой строфе эмоция возмущения и гнева по поводу «палачей» окончательно сменяется другой авторской эмоцией («И куда ни пойдёшь – на запад ли, на восток, Бедные-победные Санёк, Витёк»): сопричастностью, сострадательностью к жертвам, к их безысходным судьбам. И автор, ощущая свою кровную связь со всем, что происходило и происходит в отечестве, осознает свой удел: нести эту тяжкую, безрадостную память о павших до своего собственного последнего часа:

 У сухого пня с тобой посижу, браток,
Пошепчусь, пошуршу, как сухой листок, –
Пока мне на роток не накинет земля платок.

 

В последней строчке переиначенная (частый приём у Вольтской) народная поговорка: «На каждый роток не накинешь платок». А в контексте стихотворения от этого «платка» ей никуда не деться: память о жертвах неизбывна.

На столь же сильной эмоции зиждутся и другие общественно значимые, освящённые гражданским чувством, стихотворения. К ним следует отнести стихи «Вот он, спаситель страны, которой не до спасенья…», посвящённые Юрию Дмитриеву, обнаружившему в Карелии (конец 1990-х), в Сандармохе и Красном бору места массовых захоронений жертв политических репрессий и подвергшемуся уголовному преследованию, которое длится до сих пор.

В этот же ряд органично входит стихотворение с анафорой (тоже весьма распространенный у Вольтской приём) саркастически уничижительной строки «Как я люблю вас, современники» («Как я люблю вас, современники,/ Чьи косточки ещё не ломаны <…> Как я люблю вас, современники,/ В тенёчке ждущие под соснами <…> Как я люблю вас, современники, / Мои случайные попутчики!»).

Столь же эмоционально выразительно стихотворение «Вечерами под окнами Блока», завершающееся просьбой-обращением к великому предшественнику навсегда увести своих двенадцать апостолов «нового мира[1]» из нашей сегодняшней жизни:

Александр Александрович, милый,
Уведите же их, наконец!

 

Приведёнными примерами, конечно, не исчерпывается гражданская тема у Вольтской, таких стихов у нее множество… Так что же — провозгласим автора поэтом гражданской темы, что само по себе представляет явление достаточно редкое и даже, может быть, удивительное в наше время, если говорить о высокой лирике?

Такое утверждение выглядело бы достаточно обоснованным и справедливым, но есть у неё ещё целый пласт лирики любовной. И вся она посвящена одному человеку, главному человеку всего её осмысленного существования: жизненной встрече с ним и его безвозвратной, невосполнимой потере.

В этих стихах и нежность, и отчаяние, и безмерная сердечная благодарность за то, что человек этот был и, по существу, продолжает присутствовать в её духовной жизни.

Вот он представляется автору неожиданно появляющимся рядом с ней и вновь исчезающим:

…Этой ночью с завёрнутым краем
Стылой жизни, с подтаявшим льдом
Мы друг друга найдём, потеряем,
Потеряем и снова найдём.
И какая нам разница, где мы —
Не вини. Не печалься. Налей…

 

А в другом случае вспоминается какая-то реальная, жадная встреча, с ним:

 

…Замёрзшими комьями воздух
Разбросан в остывшей избе
И быстрый ворованный отдых,
Дарованный мне и тебе…

Или возникает потребность в неистовой нежности – в состоянии, близком к отчаянию:

Ну, а я – сквозь поле в полночной саже,
Сквозь внезапно раздавшиеся кусты
Дотянусь – и глажу тебя, и глажу,
Забывая, что руки мои пусты.

 

И в каждом любовном стихотворении своя неповторимая, сокровенная, уместно было бы сказать, просодика.

Количество любовных стихотворений в лирике Татьяны Вольтской едва ли не является преобладающим. В перечисленных в начале этих заметок публикациях Татьяны Вольтской последних лет обязательно присутствуют стихи «о нём». Особенно значимо представлены они в рассматриваемой публикации в журнале «Знамя».

Среди них и это пронзительное стихотворение, которое невозможно не привести целиком:

 

Беги-беги походкой резвою –
Вверх – от разлуки до разлуки –
По лезвию любви, по лезвию,
Над городом раскинув руки.

Над этой улицею сирою,
Пустынной, заспанной, в халате,
Беги, опасно балансируя,
Как на невидимом канате,

Над этой жизнью бесполезною,
Скрепленной на живую нитку,
По лезвию любви, по лезвию,
Покуда нежности в избытке,

И над согражданами, падкими
До сладкого и дармового,
И над дождем, босыми пятками
Вдруг прыснувшим от постового,

Беги над пьяными и трезвыми,
По мокрым рельсам и по шпалам,
По лезвию любви, по лезвию:
Оступишься – и всё пропало.

 

Тут невольно приходят на ум зеркальные в гендерном смысле ассоциации с Петраркой. Ведь действительно, неиссякающая память женщины-поэта о любимом человеке, день за днём, год за годом по неослабевающей внутренней потребности запечатлеваемая в её любовной лирике в таком количестве стихотворений — явление достаточно уникальное и яркое…

Так что же является определяющим в творчестве Татьяны Вольтской: гражданская тема или любовная лирика?

Думается, мы имеем тот редкий случай, когда оба эти направления сливаются в ее творчестве в единый путь, путь любви, как это происходит в одном из последних её стихотворений «Еще одно заброшенное поле…», опубликованном в фейсбуке 8 июля 2019 года:

 

Но сквозь тебя плывут, как через поле,
То беженцы, скользящие из рук,
То детский плач, то отголоски боя,
То три солдатки, впрягшиеся в плуг,
И корка хлеба, и головка лука,
На поздний ужин – кипяток и жмых.
Сквозь поле незасеянное – руки
Тяну к тебе, но обнимаю – их.

 


 

[1] Не путать с названием уважаемого журнала.

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Виктор Есипов

Виктор Есипов родился в 1939 году в Москве. В 1961 году окончил Калининградский технический институт, до 2004 года работал в Москве на различных инженерных должностях. С 2006 года – старший научный сотрудник ИМЛИ РАН. Литературовед, историк литературы, поэт, прозаик. Автор пяти книг о Пушкине и поэзии ХХ века, книги воспоминаний «Об утраченном времени» и трех поэтических книг. Составитель и комментатор книг Василия Аксенова, выходивших после смерти писателя в московских издательствах «Эксмо», «Астрель», «АСТ» в 2012 - 2017 годах, автор книги «Четыре жизни Василия Аксенова» (М.: «Рипол-Классик», 2016)".

Оставьте комментарий