Иосиф Давыдович уже четвертый год как живет в муниципальном доме для одиноких пенсионеров (всё забывает, как сие называется на иврите). Если точнее, это комплекс из двух девятиэтажек под Хайфой. Хорошая квартирка. На седьмом этаже жарко, конечно, но он поставил кондиционер, не стал экономить на этом. Единственное, что отравляло жизнь поначалу – голубиное воркование за окном. У него под балконом был такой бордюрчик ли, карниз – оттуда и шло. Вроде не очень и громко, а будит – после пяти уже и не спишь. А он уже в том возрасте, когда засыпаешь как раз к пяти. Иосиф Давыдович даже жаловался администрации дома. Ему посочувствовали, безусловно, но не сделали ничего. Да! Они не обязаны гонять голубей, но ведь можно же было отнестись по-человечески.

После смерти Инны оплачивать одному из своего пособия их двухкомнатную, в которой они и прожили все эти годы, стало ему не по силам. Да и незачем. А такое вот муниципальное жилье пришлось довольно долго ждать. Хорошо еще, что Боря, сын, взял на себя все хлопоты по оформлению бумаг, хождению по инстанциям, освободил отца от всего. Иосифу Давыдовичу оставалось только мучиться, занудно, круг за кругом – вдруг ему откажут, вдруг на него не хватит. Понимал, конечно, что это его советские (еврейско-советские, как острил он сам) инстинкты и комплексы, но сделать с собой ничего не мог. Кстати, переживания, страхи эти отвлекали его хоть как-то от Инны, то есть, от жизни и смерти, если называть своими именами. У них почему-то всегда считалось, что Инна его переживет. Хотя, Инна была не младше его, они ровесники, но оба уверены, что будет именно так. Их дежурные шутки на тему – как она будет жить без него, точнее, после. Шутки шутками, но Инна эту «жизнь после него» принимала как должное. А получилось вот как. Спасибо израильской медицине, Инна ушла без боли. Без онкологических болей… почти что. А он втянулся в жизнь без Инны. Оказалось, можно.

На эту нынешнюю его жизнь вряд ли хватало смысла, но сил хватило. Выдерживал тоску, одиночество и кое-какие угрызения совести. Понимал, конечно, что все это у него получается сухим и бескровным, под стать его выцветшим жиденьким волосам, старческой коже, и тоже, наверно, покрыто старческой гречкой.

Переселившись в этот дом, Иосиф Давыдович избегал всех форм «коллективизма», не принимал участия в праздниках, организуемых администрацией дома. Не собирался с кем-то сближаться, не предался, если словами Эры Самуиловны (что, оказалось, жила не только в одном городе с ним, но и на одной с ним улице), «роскоши человеческого общения». Не завел дружбы ни с кем из русскоязычных старичков-ровесников, пусть и не исключал, что среди них вполне могут быть те, кто ничуть не хуже него и, страшно представить! не уступают ему интеллектуально. (Автоматизм самоиронии.) Боря звонит ему раз в неделю, выполняет свой долг и внуков пытается принудить. Ну да, к выполнению долга. Боря, конечно, старается. И он, безусловно, любит отца, но… А что, собственно, «но»? Иосиф Давыдович не может сформулировать здесь. Он пытается быть благодарным. Если честно, сколько-то пытается. Насколько хватает его характера, если еще честнее.

Иосиф Давыдович не перебирал их с Инной жизнь, не нуждался в подробностях памяти, будто. У них так ли иначе было то, что можно назвать подлинным, главным. И оно осталось. Иосиф Давыдович не сразу понял это. Пусть и нельзя сказать, что оно живо, жило сейчас. Но оно было сейчас. Бытие переставшего быть противопоставлено жизни? А судьба, счастье, любовь – сухая листва слов и только.

Мучиться от пустоты и знать, что всё не имеет вообще никакого смысла, и бояться смерти, и радоваться творожку, что купил в магазинчике возле дома, смаковать его вкус…

Да, мир, жизнь теряют свои краски, подробности, вкус и сок – он сознает, понимает, «что ж сделаешь». Так просто, беспощадно и просто. Но суть – суть мира и красок, того, что за красками? Да нет этого ничего! А, может, и не было. Получается, он целую жизнь притворялся, обманывал самого себя, что все это есть и значимо, определяет хоть как-то его жизнь?! Он был достаточно прост и в своих желаниях, и в обидах на жизнь. Как, о! как он страдал, когда перестал быть завкафедрой. Можно, конечно, прятаться за самоиронию. Но ведь он не перерос свою жизнь. Не перерос цели, смыслы, обиды жизни – он просто-напросто пережил их. Занимательная геронтология, правда?

Когда голубка начала вить гнездо на карнизе, вот там, справа от его балкона, он высмеял себя за «приступ сентиментальности». Да конечно, сколько раз это было в литературе: заключенный умиляется птичке, которую видит сквозь прутья своей решетки, радостно подкармливает крысу, что приходит к нему в камеру по ночам, можно длить этот ряд. Высмеять-то себя Иосиф Давыдович высмеял, но не заметил, как втянулся в наблюдения за голубкой. Вот она строит гнездо, вот высиживает яйца, вот появились птенцы… А ведь он никогда не любил голубей. Они его раздражали. Особенно, если в стае. И следующей весной его голубка прилетит и начнет строить гнездо. Прилетит, не подозревающая о существовании наблюдающего за ней человека. И прилетит, и начнет вить гнездо, когда уже он, Иосиф Давыдович, не сможет больше за ней наблюдать. Эта мысль пусть и не наполнила душу умиротворением и покоем, но оказалась вдруг такой значимой, важной для него сейчас. Он сейчас будто бы отпускал на свободу свою долгую жизнь – долгую, тусклую, всякую, все же бездарную. Не переосмыслял, не преодолевал – он не обольщается здесь. Но отпускал, освобождался от…

Так! Опять первые веточки на карнизе, как и положено, день в день, почти что. А к следующему вечеру веточек становится больше – уже появился контур гнезда.

Голубка, другая, чуть поменьше размером, наверно, моложе, скок по карнизу, ухватила палочку из строящегося гнезда и унесла. Вскоре вернулась, украла еще одну. Иосиф Давыдович радуется новому развлечению.

Его голубка, вернувшись, обнаружила пропажу, улетела, принесла новую палочку, потом еще одну, продолжает стройку.

И вновь та, пришлая, пока нет хозяйки, таскает с карниза. Возвращается голубка Иосифа Давидовича и начинает все снова. Строит свое гнездо.

И так день за днем. Одна знает что делает – ворует, разоряет гнездо. Другая же борется с какой-то безликой и анонимной силой, что почему-то не дает ей достроить, осуществить ей положенное, заведенное навсегда.

И однажды голубка Иосифа Давыдовича не вернулась. Не прилетела и на следующий день. Победительница, будто понимая, что хозяйки больше нет, теперь, уже не торопясь, растаскивает остатки гнезда.

Иосиф Давыдович с балкона орет на нее, машет руками, затем берет швабру, пытается ею дотянуться, отогнать, но никак. Длины не хватает. А та – городской голубь, привыкший к людям и не боящийся, не обращает на него внимания. Он опять, как и было всю его длинную жизнь, не может ничего. Наконец, голубка вспорхнула, так, лениво, и села с другой стороны от гнезда, ближе к балкону соседней квартиры, чтобы таскать ветки уже оттуда. А Иосиф Давыдович все пытается достать-дотянуться шваброй до карниза, чтобы стучать по нему, напугать. Ему уже не хватает дыхания, и давит в груди, и ломит в висках…

Просмотр для печати

Об Авторе: Дмитрий Раскин

Родился в Нижнем Новгороде, кандидат культурологии. Автор книг поэзии, прозы и драматургических произведений, включая «Борис Суперфин» (роман), «Маскарад миров» (роман), «Судьба и другие аттракционы» (сборник повестей, фантастика), «На веранде» – Петербургский театральный журнал (драматургия). Лауреат международного литературного конкурса «Генератор фантастики», (II премия 2017г.). Публиковался в альманахах «45-я параллель», «Артикуляция», в журнале «Волга».

• Публикации в Гостиной (1)