RSS RSS

Александр МЕЛИХОВ. Новорусские помещики. Драма

                                         Действующие лица

 

                 Рассказчик

                 Дядя Изя

                  Тетя Рая              

                  Дима, он же Дмитрий Сергеевич, водитель

                  Марианна Зигмундовна Пугачева, директор медицинского                       

                  центра «Освобождение»

                  Пациент центра, выступающий под псевдонимом Мягков

                  Доктор       

                         

 

                                ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

 

Рассказчик неспешно прогуливается вдоль большого экрана, по которому проходят всевозможные картины (лучше кинохроника, но не обязательно), иллюстрирующие то, о чем он рассказывает, и лучиком светящейся указки подчеркивает наиболее выразительные места. Картины и места выбирает режиссер; далее их содержание указывается в скобках курсивом.

Можно также сделать фоном пантомиму, что придаст спектаклю черты гротеска.

По разным сторонам сцены стоят две темные фигуры — Дядя Изя и Тетя Рая. Когда в соответствии с действием им приходит время заговорить, их освещает вспыхнувший прожектор, и они оживают, а когда приходит время умолкнуть, прожектор гаснет, и они снова замирают неясными силуэтами.
   

Рассказчик. У каждого еврейского клана непременно имеется свой легендарный Абрамушка-дурачок, который и в огне не горит, и в воде не тонет (сцены еврейского мюзикла). Таким Абрамушкой в нашем семействе считался дядя Изя (прожектор на мгновенье выхватывает одну из фигур, и мы видим дядю Изю).

Родился он в Киеве (киевская Лавра), а когда ему исполнилось два годика, его папа и мама получили по десять лет каждый (колонны заключенных), ― папа без права, а мама с правом переписки, но почему-то этим правом тоже ни разу не воспользовалась.

Неосмысленный дядя Изя был взят на воспитание дядей Залманом из Житомира, а когда дядю Залмана тоже арестовали, дядю Изю по дороге в детский дом перехватила тетя Роза из Одессы. А когда и тетя Роза была изолирована, эстафету принял дядя Гриша из Горького. Когда же дядю Гришу забрали на войну, дядя Изя был переправлен с проводницей тете Доре в Киров. А когда тетя Дора умерла от тифа, дядю Изю взял к себе дядя Сема из Свердловска. А когда дядя Сема погиб при испытании скорострельной пушки, за дядей Изей притащилась тетя Голда из Биробиджана ― так по телам родственников маленький дядя Изя добрался и до нашего леспромхоза. (Мелькание мужских и женских еврейских лиц, беззвучные выстрелы пушек, железнодорожные составы.)

Это произошло еще до моего рождения, а когда я вступил в возраст, позволяющий не только различать, но и запоминать окружающих, дядя Изя уже отбыл в Москву поступать (внутренность общего вагона). Его пытались срезать, и все же дядя Изя поступил в московский институт. (Сияющие звезды Кремля, мавзолей с надписями: Ленин, Сталин.)

Распределили дядю Изю прорабом в поселок Медвежий Кут, куда он отправился уже вдвоем с тетей Раей, а потом его перебрасывали по всей карте из Медвежьего Кута в Усть-Кут, затем в Октябрьск, Ноябрьск, Восьмимартовск, Нижневартовск (вспышки на карте Сибири), и после каждой переброски он оказывался на ступеньку выше, но неизменно чьим-то заместителем и никогда главным. (Стройки, стройки, стройкиВ сопровождении проникнвенного Муслима Магомаева:

 

Завтра снова дорога

 Путь нелегкий с утра
Хорошо хоть немного

Посидеть у костра
Но волной набегая

Тронул вальс берега
А вокруг голубая

Голубая тайга
А вокруг голубая

голубая тайга.)

Но наконец-то дядю Изю перевели в Москву, в главк. После всех медвежьих углов и кутов их с тетей Раей и сыном Левой поселили опять-таки в Медведкове (бесконечные хрущевки с птичьего полета). Из сверкающей высокомерной столицы я вдруг снова попадал в леспромхоз, дядя Изя по всем просторам нашей карты возил с собою свой леспромхоз, равно как тетя Рая свою Шепетовку: нигде больше я не едал таких варений, тушений, печений с корицей, сладковатого куриного борща и кисло-сладкого жаркого с соусом из черного хлеба и вишневого варенья.

Когда я впервые увидел дядю Изю в Медведкове, я прямо обомлел — гном, лесовичок!.. (Прожектор снова выхватывает дядю Изю, и мы видим его именно таким, каким его описывает Рассказчик.) Носик бульбочкой, кругленькие щечки, редеющие морковные кудерьки, мягкие и легкие, словно у младенца, начавшего лысеть, еще не успевши как следует обрасти. С младенчеством его облика не мог справиться даже двубортный костюм с широченными брюками, оснащенными увесистыми манжетами и карманами до щиколоток.

Дядя Изя (оживает и начинает озабоченно бубнить в воображаемый телефон). Это решает Госплан. Нет-нет, мы с этим должны выйти на Совмин. А что мы можем сделать, это номенклатура Цека, не пойдем же мы с этим в  Кремль…

 

Рассказчик. Дядя Изя произносил эти сакральные слова с тою же будничной озабоченностью, что и слова «отчет», «калькуляция», «арматура», «опалубка», «швеллер», «кронштейн», «плита»… (Заседания, заседания — то скучные, то бурные в прокуренных комнатах.)

 

Рассказчик. Столичным лоском в медведковском гнездышке отливал лишь сын Лева, лет с двенадцати усвоивший повадки светского льва, а потому не снисходивший до приветствий. (Развлечения золотой молодежи.)

И это было счастье, ибо ни одно их желание не перелетало через частокол проторенного круговорота вещей перезрелого социалистического застоя. (Универмаги, гастрономы, домны, парады, очереди, дома отдыха…) Но — лидеры прогресса никому не позволят отсидеться за частоколом, — грянула перестройка. (Горбачев на трибуне, Ельцин на танке, Гайдар, Чубайс…)

Главк, или где там служил дядя Изя, был преобразован не то в ЗАО, не то в ООО, и эти самые Открытые Окционеры или Объединенные Обормоты избрали дядю Изю своим президентом. (По экрану текут ваучеры, ваучеры, ваучеры…)

И жизнь рванула вверх под откос.

Я наблюдал катастрофический рост их благосостояния в редких стоп-кадрах. В первом стоп-кадре возник новый дом, сплошь залепленный мемориальными досками наркомов и лауреатов. (Номенклатурный московский дом.) Во втором стоп-кадре оскалился хромом автомобиль — черный, сверкающий и огромный, как катафалк. (Наезжает огромный автомобиль, оскаленный, как акула.) А за рулем заиграл желваками коренастый шофер Дима с рваным эсэсовским зигзагом на широком плоском лбу — с Димой мы еще познакомимся. Когда эти два грибочка с его помощью усаживались в катафалк, не оставалось сомнений, что с кладбища им уже не вернуться.

Однако они всегда возвращались живыми (оживает и тетя Рая) и бродили среди новой офисной мебели, словно заплутавшие ходоки. (Дядя Изя и тетя Рая начинают бродить по сцене, обходя невидимую мебель, причем дядя Изя непрерывно говорит по мобильнику; слов мы, однако, не слышим.) В пятом стоп-кадре возник загородный дом, двухэтажный кирпичный острог среди других острогов. Весь этот бург был огражден от народного гнева высоченной бетонной стеной, увенчанной обнаженными проводами под током, — прожектора довершали сходство с концлагерем. (Иллюстрации по выбору режиссера.)

Зато внутри кучерявилось ореховое рококо — греза лакея о Версале. (Сгодится интерьер многих нуворишей, начиная от Януковича.)

Тетя Рая (с детской радостью обводит рукой это экранное богатство, говорит, обращаясь к рассказчику). Все это дизайнер подбирал, ну и влетело тоже, конечно… Но у нас же серьезные люди бывают, сегодня иначе нельзя, не будут уважать, вице-мэр уже удивлялся, что во дворе бассейн такой маленький, пришлось расширять, углублять… До того расширили и углУбили, что во время паати… Левочка наши деловые встречи называет только паати… один очень серьезный человек — очень выпивши, конечно — упал в бассейн и захлебнулся насмерть, такой ужас!.. Пришлось водолазов вызывать. Я теперь к бассейну и подходить боюсь, да и к забору тоже, деревенские в любой момент могут швырнуть навозом или грязью, нам же, новым русским, все завидуют…

Сейчас-то еще ничего, присмирели, швырнут чем-нибудь в машину, и все, а то, бывало, прямо на приступ шли, с ружьями, наш шофер из автомата очереди давал над головами… (Картины пугачевского бунта.) Он, оказывается, служил когда-то капитаном спецназа — я после этого так его зауважала!.. Стала звать по имени-отчеству — Дмитрий Сергеевич, а то все был Дима да Дима. Изя сразу в два раза поднял ему зарплату. Только ты, пожалуйста, это Леве не передавай — ну, мало ли, вдруг позвонит… А то Изя дал шестьдесят тысяч на операцию своему заместителю — долларов, конечно, сейчас же все считают в долларах — так Лева так ругался, так ругался… Но что же делать, не смотреть же, как человек умирает?..

 

Тетя Рая застывает в умоляющей позе, и выделяющий ее прожектор меркнет.

 

Рассказчик. Тетя Рая взирала на меня своими черными еврейскими глазами с такой мольбой, что усомниться было невозможно: да, спасти знакомого человека от смерти у серьезных людей явно считается делом постыдным.

Или, может быть, постыдной считалась только помощь высших низшим, а верность низших высшим все-таки приветствовалась? Кажется, Дмитрия Сергеевича все же никто не осудил, когда он в два часа ночи примчался из Медведкова (он тоже проживал в Медведкове) на такси по первому зову тети Раи…

 

Тетя Рая снова оживает, как и каждый, когда ему приходит время заговорить.

 

Тетя Рая. Ты представляешь, какой ужас? У нас мраморная лестница ужасно скользкая, я поскользнулась и так грохнулась, что потеряла сознание, пролежала со сломанной щиколоткой даже сама не знаю сколько. Потом пришла в себя, поползла по паркету, а он у нас тоже скользкий, как в Эрмитаже… Доползла до телефона — охрана не отвечает, может, спят, может, атаку отбивают, Изя тоже вторую неделю в Тайшете выбирает стройплощадку. Прислугу я тоже не держу, а то перед ее приходом все равно приходится самой убирать, а то она еще подумает, что я какая-нибудь грязнуля!.

Так вот, доползла до двери, а у нас там японский замок с четырнадцатью степенями защиты… На защиту вообще уходит половина жизненных сил! Жемчужное ожерелье держу в банковском сейфе. Надо ехать на премьеру — а нынешний театр хуже всякой каторги!  — так сначала заезжаешь в банк, а потом назад отвозишь. Да потом ночью еще до дома сколько добираться,  я боюсь, когда Дима… Дмитрий Сергеевич ночью гоняет.

Так вот, замок я открыть не сумела и тогда набрала Дмитрия Сергеевича… Я ему так благодарна!

 

Высвечивающий тетю Раю прожектор гаснет, и она снова замирает в полумраке.

 

Рассказчик. Излияния благодарности Дмитрий Сергеевич принимал неохотно, только хмурил свой широкий лоб с наливающимся малиновой синью рваным знаком Зорро. Но однажды неохотно поведал, что свою Красную Звезду получил в Афгане именно за спасение раненого товарища — тот застрял в ущелье, куда вертолетам было не протиснуться, пришлось под щелканье пуль добираться ползком — туда полсуток и обратно полсуток, туда по жаре, обратно по холодку. (По экрану бегут кадры Афганской войны)

С этого дня тетя Рая уже окончательно начала называть его по имени и вовсе перестала отдавать ему приказания, только намекала: «Димочка, хорошо бы…» — и Дмитрий Сергеевич никогда не отказывал: «Есть, Раиса Абрамовна. Будет сделано, Раиса Абрамовна. Так точно, Раиса Абрамовна».

Тетя Рая. Мне и самой так комфортнее — чтоб просить, а не приказывать. Все-таки распоряжаться должен мужчина. Понемножку я и к дому приспособилась. Думаю, раз лестница скользкая, не буду ходить на второй этаж, у нас и на первом места больше, чем надо. Спальня такая просторная, что не заснуть — как будто ты где-то на вокзале. Я взяла и переехала в кладовую, там все равно нечего хранить, — сколько нам там надо! — а мне она для спальни в самый раз. Сначала было грустновато, все чужое, непривычное, но я там взяла да и устроила уголок Шепетовки: постелила плетеный коврик из разноцветных ленточек, поставила старую кровать с никелированными шарами, покрыла еще советским пикейным одеялом — и так стало хорошо!

Нога хорошо срослась, только побаливала, так я приспособилась вместо прогулки сидеть на веранде. Там перила очень красивые — как в сочинском санатории, только слишком через них дуло. Так я догадалась заложить просветы обрезками досок, у нас их от строительства много осталось, и стало почти полное затишье. Очень уютно сделалось, даже лучше, чем в Медведкове.

Рассказчик. Жаль только, некому стало готовить печенье с корицей и кисло-сладкое жаркое с соусом из черного хлеба и вишневого варенья — когда приезжали серьезные люди, закуски и горячее в термонепроницаемых контейнерах привозили из ресторана. (На экране диковинные блюда, разносимые лакеями во фрака, пир Ивана Грозного из кинофильма «Иван Васильевич меняет профессию».)

И все-таки жить стало легче, жить стало веселее.

Но тут обрушилась новая напасть — у дяди Изи появились любовницы. (Шествие экстравагантных и порочных манекенщиц, турецкая баня Энгра.)

Признаться, я и сам менее всего ожидал чего-либо в этом роде — вообразить, что мой дядя самых честных правил может взять женщину за что-нибудь этакое, было решительно невозможно. Более того, невозможно было представить, что в его секретных кремлевских штанах…

Э, нет, встречаясь и прощаясь с дамами, дядя Изя таки был иной раз не прочь, приподнявшись на цыпочки, чмокнуть в щечку то одну, то другую, и я теперь припомнил, как по его личику стареющего гнома пробегало мимолетное озорное выраженьице. (Картина Фрагонара «Поцелуй украдкой».)

Другое дело — что могли они в нем найти? Тетя Рая, в мои пятьдесят наконец-то посчитав меня уже достаточно взрослым, призналась мне, что если бы речь шла о шлюхах, которых серьезные люди заказывают в баню, она еще поняла бы: работа у дяди Изи всегда стояла на первом месте. Но это были интересные, образованные женщины!.. (По экрану текут портреты Жорж Санд, Софьи Ковалевской и любых других ученых женщин вплоть до сегодняшней политической элиты.)

Однако роман дяди Изи  с его сорокалетней бухгалтершей пошел ко дну, когда она представила ему шантажный перечень, по которому ей причиталось двести тонн гринов. Дядя Изя не стал бы портить отношения с любимой женщиной из-за такой мелочи, но она имела глупость ознакомить со своими законными требованиями людей намного более серьезных…(Текут персонажи «Крестного отца» и современных гангстерских фильмов.)

Дядя Изя был очень к ней привязан, и когда было принято решение заложить ее в фундамент нового развлекательного центра (на экране Лас-Вегас), несколько дней не показывался дома, чтобы тетя Рая не увидела, до чего он подавлен. Однако ей все равно удалось выпытать эту подробность у «Димочки».

Ее горе растопило последний лед между ними: старый вояка окончательно ощутил себя не холуем, а защитником, и теперь тетя Рая безошибочно узнавала о появлении новой соперницы по его резко возраставшей предупредительности, а также по малиновой сини, которой наливался его лобный зигзаг при самых простейших вопросах.

Тетя Рая. Мы так сблизились, что я однажды позволила себе истерику в его присутствии — стыдно вспомнить, как я рыдала и что я кричала!.. Я колотила ногами наши раззолоченные обои и выкрикивала, что мне ничего не нужно из этого проклятого богатства, я хочу вернуться обратно в Медведково! А еще лучше — в Медвежий Кут! Или даже в Шепетовку! Раз уж Исаак Моисеевич оказался таким подлецом! А бедный Дима уже и не знал, как меня удержать да при этом не помять, у него же силушка немеряная!.. Только повторял бедняжка: ножку, ножку поберегите!

Рассказчик. Верный кряжистый паж просидел с нею до половины третьего, отпаивал ее сначала водой, потом валерьянкой, а в довершение еще и «Русским стандартом» из вогнутой металлической фляжки, угревшейся на его широкой груди. (Бесконечная шеренга водок.) Сам дядя Изя в такие периоды выпадал из поля зрения, отправляясь якобы в Сургут или Салехард (виды сибирских городов), но его постный вид, когда он оттуда возвращался, не мог бы обмануть даже младенца. Более того, как только тетя Рая замечала, что не только левый, но и правый его глаз начинает косить и смотреть в пол, она уже сразу знала: все, опять… (Крупным планом косящий дядя Изя.)

Тетя Рая. Я видела, что он старается, борется с собой, — то вдруг становится такой заботливый и ласковый, каким я никогда его не видела, то вдруг просится: давай поедем куда-нибудь вдвоем, даже обещает отключить трубку. В один такой его порыв мы прожили целых пять дней в бывшем закрытом санатории (строгий сталинский ампир), мне там очень понравилось: все точь-в-точь как раньше, даже компот. Только к завтраку, помимо яблока, теперь стали давать еще и банан. А раньше бананы доставались только министерству торговли (банановые грозди, к которым тщетно тянется обезьянка).

Рассказчик. А в последний раз дядя Изя взял круиз вокруг Европы (сияющий океанский лайнер), в их распоряжении была просторная двухкомнатная каюта, большой плоский телевизор, по которому можно было лежа смотреть русские программы, и дядя Изя был так счастлив, что ни в одном порту ни разу не ступил на берег. И когда они наконец вернулись в Москву, повторял, что теперь будет отдыхать только так. (По экрану текут роскошные приморские города — Хельсинки, Стокгольм, Копенгаген, Амстердам…— вытесняемые с экрана российскими телепередачами.)

И улетел в Якутск (Бескрайняя тайга с большой высоты.).

А через неделю явился ранним утром обросший седой щетиной и еще более клочковатый, чем обычно, и, даже не поздоровавшись, упал перед тетей Раей на колени на эрмитажный паркет. Упал с разбега, так что немножко даже проехал вперед, словно грузинский танцор. И оба его глаза сквозь уменьшительные линзы впервые смотрели ей прямо в глаза. И оба, при всей их миниатюрности, были полны мольбы и неумолимости. Молитвенно сложив на груди маленькие седенькие ручки, он и воззвал к ней, словно к господу богу (дядя Изя проделывает все то, о чем повествует Рассказчик.).

Дядя Изя. Раенька, милая, хорошая, умоляю, отпусти меня! Я все тебе оставлю, я все, что захочешь, буду оплачивать, но только дай мне немножко пожить! Я только сейчас понял, что у меня не было молодости — все время работа, заботы… Я только сейчас узнал, что такое быть молодым — ну разреши мне, пожалуйста, хоть на краю гроба, единственный раз в жизни вдохнуть полной грудью и обо всем забыть!

Рассказчик. Он начал ловить ее руку и покрывать горячечными поцелуями (дядя Изя все это проделывает), чего никогда в жизни не делал, — поцелуи довершили ее уверенность, что все это происходит в дурном сне. И голос ее был совершенно чужой, и слова, которые он произносил, рождались где-то вовне.

Тетя Рая. Изя, вдумайся, опомнись, какая молодость, молодость нам никто не вернет, мы должны прожить достойную старость, у нас взрослый сын, у нас скоро будут внуки, какой пример мы им подадим, подумай, вспомни, как мы жили в палатках, как мы купали Левочку, вспомни — ванночки не было, мы корыто наклоняли и в уголке…

Дядя Изя (отчаянно). Я ничего не хочу помнить! Я хочу жить! Я хочу дышать! Я знаю, что я причиняю тебе боль, но сегодня от этого умеют лечить! Вот возьми, возьми (пытается вложить в ее разжимающиеся пальцы какую-то визитную карточку), — это лучший московский психолог-консультант, работает по американской лицензии, она меня освободила от чувства вины, а тебя освободит от эмоциональной зависимости, я уже все оплатил, ты только должна позвонить, нет, тебе даже звонить не надо, твой Дима позвонит, договорится, он тоже останется с тобой, я его тоже оплатил на год вперед…

Рассказчик. Дядя Изя яростно стер слезинки ладонью и с отвращением вытер ее о штаны, и она подумала, что он уже давно выбирает одежду без нее. Да она и ничего не понимает в нынешних… Как их — брэндах.

Она всегда была уверена, что обморок — дворянский пережиток, но оказалось, что и она способна на такие утонченные реакции.

 

Тетя Рая опускается на пол. Непроглядная тьма. Прожекторный луч, постепенно усиливаясь, открывает лежащую на полу тетю Раю и стоящего перед нею на коленях Диму, прыскающего ей в лицо водой изо рта, как это делают во время глажки.

 

Тетя Рая (убитым голосом). Димочка, у нас в бассейне есть вода?

Дима. Вы что, Раиса Абрамовна, топиться что ли собрались?.. Я вас не отпущу! Сейчас от этого лечат! Исаак Моисеевич вам карточку оставил, там все написано. (Читает торжественно.) Марианна Зигмундовна Пугачева, медицинский центр «Освобождение». Видите, какая карточка красивая — значит контора центровая. Прямо настоящее золото, мрамор…

Тетя Рая. Ох, Димочка, не все то золото… Сейчас же всё… Как это называется? Один пиар.

Дима. Послушайте, Раиса Абрамовна (сострадание на его брутальном лице похоже на гадливость), вы меня извините, но нельзя быть такой отсталой!  Вам давно надо было сходить к экстрасенсу, вас, наверно, кто-нибудь приворожил. Это сейчас уже научно доказано. Все, набираю. Алло, это медицинский центр «Освобождение»? Мы уже записаны. Все уже оплачено, оплатил Исаак Моисеевич Шапиро. Вот и хорошо, что помните. Нам нужно как можно быстрее. Да, в течение часа вполне. Если трафик свободный. Самое большее, через полтора.

 

                                        ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ     

                                               Картина первая

 

Элегантный приемный холл «Освобождения», звучит умиротворяющая музыка, немного, впрочем, и траурная.  На одном конце сцены тетя Рая утопает в пухлом кресле перед журнальным столиком, по которому разбросаны глянцевые журналы. Кресло напротив пустое. За ним под светящейся табличкой «ВЫХОД» дверь, на которой сияет плакат «ОСТАНОВИТЬ ПРОЦЕСС СТАРЕНИЯ ПОД СИЛУ ЛИШЬ ПЛАСТИЧЕСКОМУ ХИРУРГУ!». На противоположном конце сцены вжимается в кресло  понурый немолодой мужчина в китайской жилетке, он напоминает сильно постаревшего артиста Мягкова из кинофильма «Служебный роман». Торчащие седые волосы вокруг его лысины выглядят терновым венцом. На экране же лицом к зрителю пылает «Свобода на баррикадах» в три человеческих роста. Флаги с картины удалены, и Свобода вздымает пустую руку. Вместо ружейного дыма сияет необыкновенно лазурное небо, а вместо бойцов за Свободой уныло бредут по солнцепеку мрачные люди в ватниках — женщины замотаны в серые платки, у мужчин серые ушанки завязаны под подбородком.

 

Рассказчик. В контрасте между их ватниками и обнаженной грудью Свободы явно крылся какой-то намек, но какой, тетя Рая понять не могла. Она изо всех сил кусала себя за кончик большого пальца с ногтем, чтобы не разрыдаться.

На стеклянном столике перед нею раскрыл гостеприимные страницы роскошный глянцевый журнал «Марианна», и тетя Рая, стараясь хоть чем-нибудь оттеснить память об ужасной правде, начала его перелистывать. Люди там были исключительно пластмассовые, а потому не могли ее заинтересовать, статьи же назывались «Как обставить загородный дом?», «Как приготовить лангуста?», «Как достичь полноценного оргазма?», «Как расстаться с мужем?», «Как избавиться от морщин?». Марианна знала о жизни все.

А сошедшая, казалось, с картины Марианна Зигмундовна Пугачева поразила тетю Раю сходством со Свободой-на-Баррикадах. Она остановилась довольно далеко от тети Раи вполоборота к ней.

Марианна Зигмундовна (строго). Разрешите представиться: Марианна Зигмундовна. Как вы полагаете, в чем заключается ваша главная проблема? Можете не рассказывать (милосердная улыбка). Ваша главная ошибка заключается в том, что вы полагаете, будто с вами произошло что-то уникальное, будто имеет хоть какое-то значение, где и когда вы познакомились с вашим супругом, как он впервые пригласил вас на танец или робко протянул букет одуванчиков, как вы делили с ним палатку или купали вашего первенца… В этом-то и заключается ваша главная ошибка — в том, что вы храните в памяти массу совершенно бесполезных подробностей, которые только отвлекают вас от стоящей перед вами единственно актуальной проблемы — от разрушения эмоциональной зависимости. Советская власть вбила нам в голову огромную массу высокопарных советских пошлостей — любовь, верность, лебедь и лебедушка, на тебе сошелся клином белый свет, о Русь моя, жена моя… Все это лишь средства, позволяющие властным элитам эксплуатировать человеческую наивность, заставлять людей за бесценок трудиться в качестве отцов, матерей, мужей, жен и хранить для государства так называемую семью, несокрушимую и легендарную. Тогда как единственно достойные свободных людей отношения — это отношения контракта, обмена услугами. Пока контракт выгоден — его соблюдают. Когда он становится невыгодным — разрывают, обмениваясь заранее оговоренной компенсацией. Ваш супруг компенсацией вас не обидел — значит он свободен, и вы свободны. Понимаете, вы свободны! А вы желаете оставаться в добровольном рабстве! Почему вы вообразили себя старухой?! В цивилизованном мире многие люди в вашем возрасте только и начинают жить по-настоящему свободно. Любуйтесь — это ваша ровесница!

Рассказчик. «Любуйтесь» Марианна Зигмундовна произнесла как «учитесь», и тете Рае показалось, что это по щелчку ее пальцев у нее за спиной вспыхнуло солнце, засверкало море, и тете Рае открылась блаженствующая в шезлонге поджарая американская старуха в шокирующе смелом полосатом купальнике, поставившая на загорелое поджарое бедро стакан какой-то зеленой жидкости. Старуха явно наслаждалась жизнью, обнажив солнцу и теплому ветру все свои шесть десятков сверкающих, противоестественно ровных зубов.

Зубы, впрочем, тетя Рая скорее довообразила, потому что ей было совестно разглядывать это безобразие, и она старалась не поднимать глаз. (Поэтому и картинку можно дать смазанной, чтобы зрители больше угадывали, чем видели.)

Марианна Зигмундовна. Посмотрите, эта женщина не чуждается и радостей любви.

 

Рассказчик. Шезлонг отъехал вглубь, и тетя Рая увидела, что он своими коротенькими ножками растопырился на палубе небольшой яхты с надувшимся солнечным парусом; правил яхтой молодой загорелый мужчина в открывающих необыкновенно мускулистые ягодицы узеньких мокрых плавках. Тетя Рая, разумеется, тут же опустила взгляд, но все-таки успела возмутиться: он же так цистит заработает, почему она ему не скажет, чтобы он их немедленно переодел! Рулевой, однако, вместо этого закрепил штурвал сверкающей белоснежной веревкой и повернулся к ней лицом. Вздутые плавки и спереди блестели от влаги, но он был как будто не настоящий, это была ожившая фотография из глянцевого журнала, которые были населены кем угодно, только не людьми.

Тетя Рая старалась не поднимать глаз, но все равно что-то видела.

Загорелый брюнет припал к старухиному бедру по соседству со стаканом долгим страстным поцелуем. Боже, какая гадость, он же ей в сыновья годится, сжалась тетя Рая и закрыла глаза окончательно. (Во время монолога Рассказчика описываемая им картина дается пародийно и смазано; это может быть сделано даже средствами мультипликации или коллажа. При заключительном же слове «окончательно» свет гаснет, и дальнейший монолог Марианны Зигмундовны происходит в темноте.)

Марианна Зигмундовна (разнежено). Посмотрите, какие стройные у нее бедра, нет никакого кожно-жирового фартука на животе — и все это сделала абдоминопластика. И вы это тоже легко можете себе позволить. Сегодня человек сам сделался скульптором не только своей души, но и своего тела. Вакуумное удаление жира, омоложение плеч, спины, ягодиц, бедер, коррекция возрастных деформаций молочных желез, лифтинг всего лица снова сделают вас привлекательной для других, а главное — для себя. Вы должны научиться видеть в себе не функцию, обслуживающую других — мать, жену, бабушку, а самоценную личность, достойную наслаждаться всеми радостями жизни! Посмотрите, какая у нее красивая грудь!

Рассказчик. Загорелый молодой человек в порыве страсти действительно уже сорвал со старухи узенький лифчик, но тетя Рая по-прежнему не открывала глаз. Заметив это, Марианна Зигмундовна снисходительно рассмеялась

 

Марианна Зигмундовна. Я вижу, вас это шокирует (Она громко хлопает в ладоши).

Рассказчик.  По этому царственному хлопку на месте отвратительной старухи вновь вспыхнула Свобода, ведущая закованный в ватники народ к солнцу и свободе, вознося над головою пустоту.

 Марианна Зигмундовна (снисходительно). Вы сидите такая пунцовая, словно семнадцатилетняя советская барышня… Забудьте свое комсомольское прошлое! Вы зрелая современная дама, знающая себе цену! Но, чтобы полюбить себя, вы должны изменить свой я-образ. Вы должны трижды в день говорить своему отражению: я красива, я богата, я уверена в себе. Вы должны прорыть туннель к себе сквозь толщу советских предрассудков!

 

Марианна Зигмундовна величественно удаляется через дверь с плакатом, открывающуюся внутрь (для придания сцене некоторой фантасмагоричности она может исчезнуть и более экстравагантным способом), а Мягков во время ее речи начинает вздрагивать от подавленных рыданий. Он вздрагивает все сильнее, и тетя Рая приглядывается к нему все внимательнее, а когда дверь за Марианной Зигмундовной захлопывается, он вскакивает и, прикрывая глаза рукой, тоже устремляется к выходу. И, пытаясь открыть дверь наружу, так громко ударяется лбом о сияющие слова «ОСТАНОВИТЬ ПРОЦЕСС СТАРЕНИЯ ПОД СИЛУ ЛИШЬ ПЛАСТИЧЕСКОМУ ХИРУРГУ!», что тетя Рая, охнув, вскакивает. Она почти силой усаживает Мягкова в свое кресло и заставляет его отвести ладонь, которой он, страдальчески сморщившись, держится за ушибленное место.  Не позволяя ему встать, она заклеивает ушибленное место пластырем, достав его из сумочки, и строго приказывает.

 

Тетя Рая. Сидите. Вы не можете идти в таком состоянии. Вас есть кому довезти?

Мягков. Кому я нужен… (подавляет рыдание и завершает еле слышно) Кому вообще нужны старики…

 

Тетя Рая с неожиданной гордостью выпрямляется

 

Тетя Рая (почти трибунно). Они всем нужны, только люди про это забыли! Остановить процесс старения под силу лишь пластическому хирургу… (презрительно усмехается) Да никому не под силу остановить старость! От старости есть только одно лекарство… вернее, не лекарство даже, обезболивающее… Уважение к старости. А теперь все угождают молодым. Каждый думает только, чтобы схватить сегодняшнюю минуту, урвать какое-то удовольствие, что-то выхватить у более слабого — а завтра сам будет слабым…

 

Ее осанка становится царственной, в голосе звучит металл. Во взгляде и позе  Мягкова начинает проглядывать уважение.

 

 Тетя Рая (решительно). Я вас подброшу. Позвоните, чтобы жена вас встрет…У вас дома кто-нибудь есть?

 

Садится в кресло напротив.

 

Мягков (с бесконечной горечью). У меня нет дома. Есть двухкомнатная одиночная камера в Черемушках. Меня там даже не запирают — знают, что бежать мне все равно некуда, сам вернусь… Знаете, меня всю жизнь очень обижало, когда жена говорила, что я не мужчина, — и все-таки она оказалась права!.. Если бы я был мужчиной, я бы уже давно бросился с моста… Или с балкона… Но я боюсь воды. И высоты. И удушья. И электрического тока. Ведь я же читал электротехнику, даже диссертацию защитил, я знаю — надо окунуть руки в соленый раствор и… Но я даже этого не могу…

 

Тетя Рая. А дети у вас есть?

Мягков. Есть дочь. Живет в Лондоне. У них же это теперь своего рода карьера — выйти замуж за иностранца…

 

Тетя Рая. Эта мода пройдет. Они поймут, что там они прислуга. Даже богатые.

 

Мягков. А здесь мы кто — разве не прислуга?..

 

Тетя Рая (гордо, с металлом в голосе). Нет. Мы побежденные. А они прислуга (пауза). Я все поняла. Я вас никуда не отпущу. Вам в таком состоянии нельзя оставаться одному. Пойдемте где-нибудь посидим. Меня зовут Раиса Абрамовна. А вас если не секрет?

 

Мягков. Сергей Федорович (тяжело вздыхает).

 

Тетя Рая. Сергей Федорович, у вас есть какое-то любимое блюдо?

 

 Мягков. Какие мне теперь блюда… (Говорит упавшим голосом, но постепенно оживляется, даже начинает помогать рассказу руками.) Разве что пельмени я когда-то любил. Я насчет пельменей всегда был придира. То, что у вас в Москве называют пельменями, для меня это профанация. Я ведь едок пельменей в третьем поколении, у нас в Сибири их замораживали так, что они гремели, как камешки, целыми мешками… Семьи-то были огромные! Как сядем лепить!.. Тесто обязательно на кипяченой воде! И много луку. В фарш обязательно свинины добавить. А у вас в доме свинину добавляли? Ой, извините, я не имел в виду… у всех народов свои обычаи, мы, например, конину не едим, а казахам только подавай…

 

Он крайне смущен.

 

Тетя Рая. Не смущайтесь, я давно к своему еврейству привыкла. Да сейчас на это и внимания почти не обращают. Но пельменей у нас не делали. Зато готовили  фаршированную рыбу… ну, вы, наверно, слышали, над евреями всегда из-за этой рыбы подшучивают, рыба-фиш… Хотя фиш это и есть рыба. Но что моя мама действительно делала изумительно — это гречневую кашу с гусиными шкварками… И фаршированную шейку. С манной крупой и яйцом. Или даже просто с мукой и гусиным смальцем. Я так не умею… Да, наверно, этого никто сейчас и есть не станет, это же все лакомства бедноты… Но вот мясо в кисло-сладком соусе — это по-моему на самом деле вкусно. Мы можем поехать ко мне, у меня все ингредиенты  есть — черный хлеб, вишневое варенье… Вы ведь, кажется, никуда не спешите? Ну и я не спешу.

 

Свет гаснет, и в прожекторном луче возникает Рассказчик

 

Рассказчик (произносит свой монолог с такой силой, что иллюстративное сопровождение скорее всего излишне, достаточно негромкой музыки). Она еще никогда не чувствовала себя такой мудрой и сильной. И — да, красивой. Она впервые в жизни поняла, что у старости и у горя есть своя красота. И если ее не отдавать, то сразу сделаешься в двадцать раз сильнее. Ведь раздавило-то ее не просто несчастье — такие ли беды люди переживали в войну, да и после тоже, — невыносимо было видеть, до чего оно невидненькое, обыкновенненькое, ее горе – стареющего лакомку потянуло на свеженькое, бросил старую бабу и сбежал к молодой… Срам!.. Но сейчас она поняла что-то невероятно важное.

Она не могла бы выразить это словами, но ясно чувствовала, что растоптало ее не что-то маленькое, но наоборот огромное, что побеждена она не молоденькой соперницей, а могущественным ходом вещей, повелевающим каждому наслаждаться любой ценой, хоть на краю могилы да выхватить леденец из чужого рта. Эта всемирная сила настолько могущественна, что проиграть ей не стыдно, — стыдно только ей прислуживать, вымаливать подачки, вместо того чтобы гордо отвернуться и сохранить единственное, что в наших силах, — достоинство.

Может, открыть приют для одиноких стариков? Или лучше новую фирму «Освобождение»? Настоящее освобождение, которое освобождало бы не от комплексов, а от идиотских аппетитов?

 

Голос Рассказчика смягчается, в нем появляются почти нежные нотки.

 

Рассказчик. Зарядили дожди, но это ее не беспокоило — она знала, что какой-то урожай в ее душе продолжает зреть, не нужно только торопиться. Рано или поздно она начнет делиться своим душевным богатством со многими, но пока ей было достаточно жалеть и опекать Сергея Федоровича.

Сергей Федорович иногда оставался ночевать на втором этаже, в любой приглянувшейся ему спальне, — серьезные люди к ним больше не ездили, да и она по-прежнему не решалась туда подниматься по скользкой мраморной лестнице — у нее был свой Шепетовский уголок. На дорожку она частенько совала Сергею Федоровичу две-три тысячных купюры, и он их понемногу начал принимать без лишних «комплексов», как теперь было принято называть все проявления человеческого достоинства. (Годится любое лирическое сопровождение.)

 

                                     Картина вторая

 

Дом тети Раи со следами нелепой роскоши; тетя Рая сидит у антикварного столика с раззолоченным телефоном. Строевым шагом входит Дима и по инерции приветствует тетю Раю по-военному

 

Дима. Здравия желаю, то есть здравствуйте, Раиса Абрамовна. Я насчет этого вашего любимчика, этого… Сергея Федоровича  (он произносит это имя с невыразимой гадливостью). Я так и знал, Раиса Абрамовна, что он вас разводит! (Тетя Рая пытается протестовать, но Дима останавливает ее решительным жестом.) Извините, я докладываю. Я быстро, по-военному. У меня в органах остались знакомые ребята, я попросил их проследить его контакты. Результаты оперативной съемки показали — первое: у него есть жена, сын, невестка, внук и внучка в Бескудникове. Второе: деньги, которые вы ему даете, он передает жене. И третье, тут даже ребята удивились, ваш Серега — они его промеж себя называют Серега — берет деньги еще с одной женщины. Молодой, можно сказать, красавицы… Тоже, наверно, на слезу ее купил. Тут съемка подкачала, что-то бликует, но разобрать можно. Может, вы ее знаете?

 

Протягивает тете Рае фотографию. Тетя Рая долго всматривается и наконец изумленно вскидывает голову.

 

Тетя Рая. Так это же статуя Свободы! Тьфу ты, Свобода-на-баррикадах!

Дима (тревожно). На каких баррикадах?

Тетя Рая. Нет, баррикад там нет, просто Свобода ведет ватников.

Дима (еще более тревожно). Раиса Абрамовна, вы хорошо себя чувствуете?

 Тетя Рая. Не беспокойтесь, Димочка, у них там просто такой плакат в «Освобождении», в медицинском центре, вы меня туда еще возили.

Дима. Ну да, вы еще это чмо оттуда вывезли. Так и что?

Тетя Рая. Это Марианна Зигмундовна. Пугачева. Директор центра. Так, значит, она ему платит, чтобы он меня  утешал!..

Дима. По-моему это вы его все время утешаете. Да еще и деньги даете!

Тетя Рая. Она правильно рассчитала: для меня лучшее утешение — о ком-то заботиться. Бедный Иудушка, сколько ему приходилось притворяться… Впрочем, почему Иудушка, он мне действительно помог. Надо ему позвонить, что может больше не притворяться, я к нему и правда привязалась. Пусть приезжает просто так, может даже внуков с собой взять, я им что-нибудь приготовлю, а то от Левы внуков не дождешься…

 

Тетя Рая берется за трубку, но телефон внезапно взрывается у нее под рукой. Она отдергивает руку, но тут же хватает трубку.

 

Требовательный и деловой мужской голос по громкой связи. Вы супруга Исаака Моисеевича Шапиро?

Тетя Рая. Д-да… Вроде бы пока да…

Голос. Вы не могли бы к нам подъехать? У вашего мужа инсульт, и он кого-то все время зовет.

Тетя Рая. Да-да, конечно-конечно… Но не знаю, имею ли я право, он, вообще-то, в последнее время жил с другой женщиной…

Голос. Она здесь, но он ее не узнает.

Рассказчик. В авто ее так трясло, что она попросила включить отопление. Но потом вдруг собрала волю в один каменный желвак и настрого приказала себе: я должна думать только о нем. (На экране мчащаяся машина скорой помощи, ее завывания.)

Перед входом в палату воля ее достигла такой концентрации, что, казалось ей, сейчас она прикажет ему: «Встань!» — и он поднимется. (На экране навcтречу зрителям бежит больничный коридор, слышно тяжелое дыхание тети Раи).

 

                                Картина третья

 

Больничная палата, экраны компьютеров, вдоль сцены вытянута современная больничная кровать с капельницей у изголовья, голову того, кто на ней лежит, заслоняют, спиной к зрителям, огромный врач в белом халате и докторском колпаке и статная женщина в брючном костюме, поверх которого тоже накинут белый халат, широкоплечий, словно кавказская бурка. Справа вбегает тетя Рая тоже в белом халате. Женщина поворачивается к ней, и мы узнаем Марианну Зигмундовну.

 

Марианна Зигмундовна (грозно). Тихо! Что вы врываетесь?..

 

Тетя Рая замирает. Марианна Зигмундовна обращается к доктору.

 

Марианна Зигмундовна (теряя последнее терпение). Что вы стоите? Наденьте ему очки, он же без очков ничего не видит!

 

Доктор отходит к столу за очками, открывая профиль лежащего дяди Изи. Он оброс неопрятной сединой. Тетя Рая склоняется над ним, и на экране мы видим его бессмысленное лицо со съехавшим набок ртом. Глаза полуприкрыты. Доктор прилаживает ему очки, и Марианна Зигмундовна тоже склоняется к нему.

 

Марианна Зигмундовна. Господин Шапиро! Исаак Моисеевич! Господин президент! Вы узнаете меня?

 

Голова на постели испуганно дергается, а лицо на экране перекашивается от младенческого ужаса.

 

Дядя Изя. Ыы, ыы!..

 

Голос звучит умоляюще, он пытается поднять руку, но это ему не удается.  Марианна Зигмундовна гневно выпрямляется.

 

Марианна Зигмундовна (возмущенно).  Не узнает!

 

Она обращается к доктору, как будто именно он в этом виноват. Доктор в ответ бурчит в сторону, но довольно сердито.

 

Доктор. По-моему как раз узнает…

 

Доктор обращается к тете Рае.

 

Доктор. Вы супр… Вы Раиса Абрамовна Шапиро?

 

Тетя Рая опускается перед кроватью на колени и припадает седой головой к неподвижной дядиизиной руке.

 

Дядя Изя (мычит что-то неразборчивое, но нежное).  Аыа… Аыа…

 

Он пытается поднять руку, и это ему удается. Он вытирает слезы с тетираиного лица.

 

Марианна Зигмундовна (почти брезгливо). Что он там мычит?

Тетя Рая (извиняющимся тоном). Он говорит: Раенька, Раенька. Он меня так всегда называл…

Марианна Зигмундовна (взрывается). Да откуда вам это знать?!.

Тетя Рая (еще более извиняющимся тоном). Я же его знаю со студенческой парты…

 

Она ищет платок в карманах халата, не находит и утирает лицо рукавами. Доктор бурчит в сторону, но довольно ядовито.

 

Доктор. Сразу и спастика уменьшилась, и двигательная функция появилась… Что значит настоящая жена пришла!

 

Все замирают в собственных позах, по экрану пробегают картины, которые мы уже видели, под проникновенного Муслима Магомаева:

 

Возле речки таёжной
У палатки вдвоём
Мы с тобой осторожно
В тихом вальсе плывём.
И поляна лесная
Закружилась слегка,
А вокруг голубая,
Голубая тайга.
А вокруг голубая,
Голубая тайга.

Наши встречи не часты
На таёжной тропе,
Мы за трудное счастье
Благодарны судьбе.
И палатка простая
Нам с тобой дорога,
А вокруг голубая,
Голубая тайга.
А вокруг голубая,
Голубая тайга.

А когда песня заканчивается, на экране появляется удаляющаяся планета Земля, посте-пенно теряющаяся в звездном небе.
Свет гаснет. Потом вспыхивает очень ярко. Актеры раскланиваются.

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Александр Мелихов

Александр Мотелевич Мелихов — русский писатель и публицист. Родился в семье Мотеля Аврумовича Мейлахса и Любови Кузьминичны Кириченко. Окончил математико-механический факультет Ленинградского университета, работал в НИИ прикладной математики при ЛГУ; кандидат физико-математических наук. Как прозаик печатается с 1979 года[1]. Проза опубликована в журналах «Нева», «Звезда», «Новый мир», «Октябрь», «Знамя», «Дружба народов», «22», «Nota Bene» (Израиль), «Зарубежные записки» (Германия) и др.[2] Автор книг «Провинциал», «Весы для добра», «Исповедь еврея», «Горбатые атланты, или Новый дон Кишот», «Роман с простатитом», «Нам целый мир чужбина», «Чума», «Красный Сион», «Любовь-убийца», «Мудрецы и поэты», «Интернационал дураков», «Биробиджан — земля обетованная», «Тень отца», «Республика Корея: в поисках сказки», «Дрейфующие кумиры», «Броня из облака», вышедших в издательствах «Советский писатель», «Новый Геликон», «Лимбус Пресс», «Вагриус», «Ретро», «Время», «Прозаик», «Текст»,«АСТ», «Журнал"Нева"». Романы "Нам целый мир чужбина", "И нет им воздаяния" и "Свидание с Квазимодо" входили в шорт-лист премии "Русский Букер". Литературный критик, публицист, автор книги «Диалоги о мировой художественной культуре» и нескольких сот журнально-газетных публикаций[3], заместитель главного редактора журнала «Нева».

One Response to “Александр МЕЛИХОВ. Новорусские помещики. Драма”

  1. avatar Ирина says:

    Замечательный рассказ – так верно, точно и выпукло показаны и характеры, и ситуация!

Оставьте комментарий