Вращаясь вокруг вопросов авантюрного жанра, Выстрел становится своего рода кульминационной точкой цикла. Обособленный герой, овеянное таинственностью прошлое, перемещения в пространстве, неожиданные встречи и узнавания, исповедь, проливающая свет на давние события, – все это элементы авантюрного нравоописания, в котором пробует себя Белкин. Но он явно в нем не преуспевает, о чем свидетельствует и отзыв в булгаринской Северной пчеле, чей издатель, как мы помним, был провозглашен мэтром авантюрно-плутовского нравоописания. «“Первая повесть, Выстрел, слаба изобретением, характеров нет, ибо они не выдержаны; все, все рассказано, ничто не представлено в действии. Одна часть повести совсем бесполезна, излишня и ровно ни к чему не ведет”, – писал Р. М., рецензент Северной пчелы в 1834 г. (№ 192)» [Гукасова 1949: 18].

Разберемся, чем именно недоволен был критик. «Невыдержанный характер» означает, что не расставлены все точки над «i» и не высказана позиция автора, как это принято в нравоописании. Следующее нарекание, связанное с тем, что «ничто не представлено в действии», это подтверждает: в авантюрном жанре действие должно превалировать, иначе убывает динамика. А претензии к «бесполезной», то есть не связанной напрямую с действием, части в повести, свидетельствуют о чисто утилитарном подходе к тексту, где все должно укладываться в сюжет, а не выплескиваться за его пределы. Это напоминает претензии Лизы к рассказу Насти в Барышне-крестьянке. Настей в данном случае является Белкин, не умеющий слепить все вместе так, чтобы потрафить Лизе-читателю. Поначалу его сюжет увлекает загадочностью, но не выписанные в соответствии со схемой нравоописания характеры приводят к тому, что смазываются и концовка, и сам выстрел. Все это промахи, с точки зрения того, кто читает Белкина и не видит Пушкина.

Белкин не знает, как свести воедино разнородные характеристики Сильвио, чтобы создать цельный образ. Поначалу Сильвио выписан довольно четко в смысле интенций, но по мере углубления его характера появляются новые нюансы, и образ становится все более противоречивым, что не позволяет составить о нем однозначного представления. Исторический мотив, неожиданно возникающий в конце повести, так и остается неразвитым, и перемещения Сильвио, не поддержанные его психологическим портретом, превращают внешний мир в «сферу действия случайности» [Бушмин 1962: 256]. Белкин решает все исключительно на фабульном уровне, не задумываясь о том, какая психология кроется за теми или иными решениями его героя. «Сказывают, что Сильвио, во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под Скулянами», – пишет Белкин, полагая, что тем самым завершил историю Сильвио на героической ноте. На самом же деле он оставляет много белых пятен, явно не понимая, как формировать предрасположенность литературного героя. Это типичная проблема нравоописания, за которую не раз критиковали Булгарина.

Белкинские характеристики зачастую скатываются на дурной вкус булгаринских повестей. «Мрачная бледность, сверкающие глаза и густой дым, выходящий изо рту, придавали ему вид настоящего дьявола», – пишет Белкин о Сильвио. Дьявольское и ангельское – это оппозиция, на которой зиждется создание характеров в нравоописании. Но Белкин и в этом непоследователен, поскольку опирается на «реальную» историю, а реальность противоречива и требует концептуального осмысления. Некоторые критики, находясь во власти полярной схематичности, трактуют Сильвио как героический характер, ссылаясь на его участие в освободительной войне. Превращение злодея в героя – эффектный прием нравоописания. Возможно, Белкин действительно пытался его использовать, но сделал это неумело, на уровне сюжета, не показав предрасположенности Сильвио к подобной трансформации. В результате не прозвучала ни концовка, ни сам выстрел в том смысле, в котором этого требовал жанр.

В зависимости от того, какого автора принимать за точку отсчета, анализ повести возможен с трех позиций. «Выстрел» Белкина – это неудачная попытка авантюрного сюжета со смазанной концовкой. «Выстрел» пушкинского Двойника – это история дуэли с искусством, проступающая на уровне контекста. «Выстрел» Пушкина как автора, интегрирующего эти два сюжета, это история столкновение двух жанров с последующим «отпеванием» корифея отечественного нравоописания Булгарина.

На метауровне сюжет разворачивается вокруг дуэли, в результате которой пострадавшей оказывается картина. Изобразительное искусство проходит эволюцию в Повестях – от лубка на стене у Вырина до живописи в доме графа. В отличие от картинок в Станционном смотрителе, эта картина не вызывает интереса у рассказчика. «Она изображала какой-то вид из Швейцарии», – сообщает он, признавшись заблаговременно в том, что «в картинах» он «не знаток». Картина представляет собой пейзаж, в ней нет никакого сюжета, и она малоинтересна подполковнику И. Л. П. Подполковнику нужно действие, на что намекают и его инициалы, прочитывающиеся в обратном порядке как «пли». Поэтому все, что увидел на картине полковник «Пли», – это след от пули.

…но поразила меня в ней не живопись, а то, что картина была прострелена двумя пулями, всаженными одна на другую.

– Вот хороший выстрел, – сказал я, обращаясь к графу.

В картину целится Сильвио. Для современников Пушкина было очевидным, что этот герой – носитель признаков Булгарина. Намеки на Булгарина содержатся в деталях, прозрачных для литераторов того времени. Так, вызов на дуэль происходит «на бале у польского помещика» (Булгарин – поляк. Курсив мой. – В. З.). Описывая стены в комнате Сильвио, практиковавшегося в стрельбе, Пушкин использует пчелиную метафору («Стены его комнаты были все источены пулями, все в скважинах, как соты пчелиные»), что ассоциируется с булгаринской Северной пчелой, метавшей ядовитые стрелы в литераторов, собравшихся вокруг Литературной газеты, и «ядовитее всего были стрелы Булгарина» [Лотман 1995: 135]. Литературное соперничество в повести отражено в эпизоде с эпиграммами: «…на эпиграммы мои отвечал он эпиграммами, которые всегда казались мне неожиданнее и острее моих и которые, конечно, не в пример были веселее: он шутил, а я злобствовал». Это соответствует реальности – эпиграммы Пушкина и его круга были куда острей того, что писал злобствующий Булгарин.

В лейтмотиве беспечности и таланта графа брезжит образ пушкинского Моцарта, разрабатывавшегося в то же время. Графу все дается легко – и завоевание симпатий, и остроумные эпиграммы. ¹

Сюжет Выстрела принято связывать с историей ранней дуэли Пушкина с офицером Зубовым в Кишиневе (июнь 1822 года), на которую Пушкин, как отмечает Б. Томашевский в примечаниях к «Выстрелу», «явился с черешнями и завтракал ими, пока тот стрелял. Зубов стрелял первый и не попал» [Пушкин 1978a: 518–519]. Сцена дуэли в пересказе Сильвио частично обыгрывает эти детали. Однако в Выстреле дуэль упоминается не один раз, а трижды. Вызов на вторую дуэль не разрешается поединком вопреки всем ожиданиям. Из-за этого многие отвернулись от Сильвио, включая и его поклонника И. Л. П. Это воскрешает в памяти другую несостоявшуюся дуэль – между Булгариным и Дельвигом. Булгарину в то время было 35 лет, как Сильвио в начале повести.

Поводом послужили слухи, которые Булгарин распускал о Дельвиге, пытаясь дискредитировать его как редактора готовящегося альманаха «Северные цветы» – реального конкурента его собственным изданиям <…> 22 января 1825 г. – П. А. Плетнев писал Пушкину: «Какие мерзости с Дельвигом делают эти молодцы за “Северные цветы”. У них на Парнассе толкучий рынок. Всë для денег». В апреле 1825 г. Дельвиг вызвал Булгарина на дуэль. Тот отказался и, видимо, просил все забыть <…> Известно также, что отказом Булгарина от дуэли были возмущены многие литераторы. «Дель<виг> послал ему ругательное письмо за подписью многих лиц» [Кузовкина 2007: 289–290].

С Дельвигом Булгарин расправился пять лет спустя, устроив разгон Литературной газеты, издателем которой он числился. (Хотя стрелы были направлены, конечно же, в Пушкина, фактически выпускавшего газету.) Сильвио приехал на расправу к графу через шесть лет и выстрелил в картину.

Черты Булгарина и подробности его биографии настойчиво перекликаются с описанием Сильвио. Уход Сильвио со службы, бедность, изношенный сюртук, кутежи, пьянство – все это узнаваемые факты биографии Булгарина. «Из военной службы его за дурное поведение выгнали. Опухший от пьянства, оборванный…» – вспоминает о нем Вересаев [Вересаев 1970: 340]. «Какая-то таинственность окружала его судьбу; он казался русским, а носил иностранное имя», – пишет Белкин. «Иностранное имя», вернее, прозвище носил и Видок Булгарин, чья «таинственность» связывалась с тайной полицией. Портрет угрюмого, мстительного, тщеславного и завистливого Сильвио, которого отличал «крутой нрав и злой язык», совпадает со словесным описанием Булгарина, данным его соратником Гречем:

…С каждым годом увеличивалось в нем чувство зависти, жадности и своекорыстия. В основе его характера было что-то невольно дикое и зверское. Он ни с кем не умел ужиться, был очень подозрителен и щекотлив и при первом слове, при первом намеке бросался на того, кто казался ему противником, со всею силою злобы и мщения [Вересаев 1970: 343].

В поле пушкинского Двойника упоминание Скулян отсылает к сюжету Кирджали, впервые появившемуся в стихах Чиновник и поэт, а позднее разработанному в одноименной повести (1834). Пушкин упоминает в повести, что разбойник Кирджали был «родом из булгар» – последнее слово знаменательно в словаре Пушкина, не упускающего возможности намекнуть на своего заклятого врага Булгарина. В то же время имя Сильвио ассоциируется с известным в то время итальянским литератором Сильвио Пеллико, входившим в тайное общество карбонариев. Пеллико был арестован австрийским правительством и приговорен к смертной казни в 1820 году. Но казнь была заменена заключением, и в 1830 году Сильвио вышел на свободу. Его судьба и сочинения были широко известны, а Пушкин написал проникновенную рецензию на его творчество (1836). Вполне возможно, что сведущий в военной истории подполковник И. Л. П. остановился на этом имени для героя своего рассказа, а Белкин его зафиксировал. В любом случае поле значений имени снова спутывает все карты. И как теперь совместить образ разбойника Кирджали, брезжащий в контексте пушкинского творчества, и героя освободительного движения?

Этот вопрос может быть разрешен только в жанре действительности. Именно там и применим метод анализа, скрупулезно разработанный Погорельским. Метод не дает исчерпывающего и однозначного ответа касательно природы героя, но благодаря ему раскрывается драма неприкаянности и метаний души гордой и ранимой, подверженной страстям и пытающейся обрести мир с собой. Не сюжет сам по себе, а проникновение в психологию героя – вот то, что составляет предмет размышлений читателя с момента появления повести и до наших дней

_____________

По публикации в Вопросах литературы / 2019 / № 5. C.183-229. Сокращённый вариант.

---

1. Говоря о фигурах Сальери и Сильвио, В. Вацуро отмечал: «Здесь общий психологический рисунок – и едва ли случайны и близость итальянских фамилий героев, и даже то обстоятельство, что “Моцарт и Сальери”, задуманный несколькими годами ранее, окончен всего через 12 дней после “Выстрела” – 26 октября 1830 г.» [Вацуро 1994: 44].