2 декабря 2020

ЗАЛОЖНИК ВЕЧНОСТИ

Стало страшно открывать ленту фейсбука.Каждый день потери. Увы, очень значительные. Только что прочитал сообщение Андрея Коваленко, что умер Олег Волошинов (1936-2020)

Мы дружили много лет. Я писал о нем. В моей книге “Глядя с Большой Арнаутской” большой очерк.

Вот один из текстов об этом талантливом художнике.

Когда-то к Пабло Пикассо обратились с вопросом – зачем менять манеры, если они уже понравились зрителю, для чего все время искать? Пикассо был категоричен: «Я не ищу, я нахожу». Фраза яркая, запомнившаяся многим арт-критикам. Поиск, преодоление собственных успехов – это свойство характера, темперамент творца. А всегда ли он приводит к удаче, к находкам – непредсказуемо. Но большой художник (думается, что и поэтому, в частности, он большой) всегда пытается идти дальше, не останавливаться.

Да, человечество не может изобрести вечный двигатель, но вечный поиск – право (не обязанность, а право) настоящего художника.

Обо всем этом размышлял я, разглядывая коллекцию картин одесского живописца Олега Волошинова, собранную на протяжении многих лет Михаилом Кнобелем, а затем пополненную Музеем современного искусства Одессы. И, что важно, перейдя восьмидесятилетний возрастной рубеж, зрелый мастер остается в творчестве молодым, продолжает искать ту высшую, может, и не достижимую, степень выразительности, к которой стремился все шестьдесят лет творчества.

Достаточно было увидеть на выставке «Абстрактная Одесса» три небольшие его картины самого последнего периода, чтобы убедиться, что Олег Волошинов не повторяет сам себя, а прокладывает новую тропу. Возможно, такой же путь проходили и другие живописцы, но это никого не должно останавливать, тут главное – не позволять душе лениться, помнить, что так же, как отличаются отпечатки пальцев у всего человечества, так же отличаются человеческие души, а значит, искреннее отражение своей души на холсте всегда будет неповторимым.

Олег Васильевич Волошинов родился в семье художника. За плечами отличное образование – Одесское художественное училище, а затем ленинградская Академия художеств. Преодолеть «академизм» ему помогли одесские художники-нонконформисты. Нет, ничему они его не учили, но самим фактом своего существования, своей внутренней свободой Александр Ануфриев, Владимир Стрельников, Валений Басанец, Люда Ястреб побудили его к поиску своего места в многоцветной палитре Одессы. Легче было выживать, объединяясь в группы, неформальные сообщества. Олег Волошинов всегда был сам по себе. Дружил, общался, обсуждал, но творчество – процесс сугубо личностный, у мольберта перед холстом он оставался один на один со своим мировосприятием, со своими переживаниями, своими мыслями, быть может, главным воспоминанием в жизни – воспоминанием детства.

Детские впечатления – море, запах стружек при постройке яхт, раскаленный песок и животворящее солнце. Это осталось в нем навсегда и всю жизнь определяло его творческие поиски.

«Иногда я вспоминаю отца. Отец весь в белом. Белые брюки, белая рубашка, белые парусиновые туфли. А я, загорелый до черноты, южное дитя, живу под водой, дружу с рыбами. Даже отец не догадывался тогда, как мне не хотелось выходить на берег…».

Не этот ли белый цвет в воспоминаниях детства преломляется, озаренный лучезарным светом, в мужской фигуре у старого дома, в ослепительной белизне штукатурки стен домов, старого маяка и многих других образов Олега Волошинова?..

Белый цвет, усиленный синевой моря, озаренный благодатью солнечного света – вот одна из самых ярких, самых впечатляющих доминант живописного бытия в картинах Олега Волошина.

Нужно ли удивляться, что зал Олега Волошинова на выставке живописи в Музее западного и восточного искусства в 1980 году запомнился парусами яхт, маяком на выступающем мысе, палящим, но не испепеляющим, солнцем.

С того времени по день сегодняшний Олег Волошинов для меня искренне и неистово влюбленный в свет солнцепоклонник. Казалось бы, романтик, но не только и не столько. Он рационален в своих поисках выразить мир Знаками красоты, иероглифами счастья.

10 апреля 2010 года на вернисаже в МСИО я обратил внимание на небольшую работу Волошинова 1970 года «Многофигурная композиция». Соединение фигуративной живописи и абстрактного мышления. Никаких подсказок зрителю, гармония форм, локальный цвет. Филологи могли бы заняться расшифровкой иероглифической письменности древних землян, населявших наше побережье. Мне же кажется, что Олег предложил нам обобщенный знак гармонии, уравновешенности, сосредоточенности на диалоге с самим собой.

Если окинуть взглядом, пусть даже мысленным, произведения живописца, нельзя не вспомнить завет Бориса Пастернака:

Не спи, не спи, художник,
Не предавайся сну –
Ты вечности заложник,
У времени в плену.

Редко кто с такой интенсивностью и преданностью реализует эту поэтическую формулу, как Олег Волошинов, ощущая себя «заложником вечности».

Есть зрители, как и читатели, кто может подумать, что создание знаковой гармонической картины, тем более абстрактной, – уход от активного присутствия в реальной жизни. Задумайтесь, тогда почему тоталитарные режимы – и советский, и фашистский – так преследовали художников, уклонявшихся от академических канонов, тем более абстракционистов. Искусствоведы в штатском давно осознали, что абстрактная живопись может активно воздействовать на зрителя. Поэтому и пресекали.

А такие художники, как Олег Волошинов, кто был все годы в поиске, перепробовал сложнейшие гармонии – на грани фигуративизма и абстракции, хоть и не выступал с программными манифестами, но находился на острие борьбы за творческую свободу.

В 2009 году я, как и многие, надеялись, что Волошинов покажет на выставке и свои самые новые картины. Художник решил, что еще не пришло время. Но именно тогда я побывал в его мастерской. К сожалению, уже не в прежней, на Канатной, где он когда-то работал. Ту мастерскую разрушили строители, и ему пришлось срочно перебираться в одну из «клетушек» в здании Союза художников.

Рассматриваю новые работы. И думаю, какой энергетикой нужно обладать, чтобы в семьдесят лет решиться на еще один поворот руля, не уйти от себя предыдущих лет, а поставить перед собой еще более сложную живописную задачу.

– Хочу избавиться от хаоса на плоскости холста, от усложненности форм.

И, правда, новые работы запомнились тем, что цвет – чистый, плоскость – чистая, от символов пейзажа остались лишь намеки на фигуративность. Художник избавляется от сюжетности, хочет решить художественные, формальные задачи, и лишь потом ввести минимальное количество фигуративной информации. Если раньше зритель смотрел на флажки, яхты, и ему казалось, что он понимает живопись, то теперь художник ищет «своего зрителя» среди тех, кто эмоционально воспримет его картины, почувствует глубокое переживание живописца не по угаданному знаку, а по цвету, солнечному ожогу. Это уход от того, что когда-то замечательный одесский художник Александр Ацманчук называл «ползучим реализмом»…

Если определять нынешний этап творчества Олега Волошинова, я бы назвал это минимализмом. Кстати, этот термин недавно стали применять в оценке новой прозы и новой поэзии. Мастер стремится к тому, чтобы минимализировать художественные средства, и именно этим достигает максимальной выразительности своих работ. Как когда-то в портретах, по сути, еле намеченных, в выжженных солнцем пейзажах – знаком ощущалась эмоция, я бы сказал, страстная любовь, так теперь в композициях цветных плоскостей прочитывается любовь к недостижимому земному раю, любовь к самой жизни.

Как я уже писал, на выставке «Абстрактное искусство Одессы» Музей современного искусства показал три из новых картин Олега Волошинова. Вечный поиск продолжается. Удивительно скупыми средствами художник заставляет нас не искать подсказки в сюжете или в изысканной, пусть будет и абстрактной форме, а только вчувствоваться в цвет. И эмоционально откликнуться на этот поток цвета и света.

Моя ли только это субъективная реакция? Нет. Вот как недавно для альманаха «Смутная алчба» Олег Волошинов рассказывал о своей работе:

«Мне кажется, что в основе идеи картины, плоскости, лежит цвет. Вот какой ты цвет заложил… Человек стоит перед этим цветом, и этот цвет на него уже психологически влияет. Он сам как-то еще не сообразит, а уже ощущает. Там нет никакого изображения. Мы привыкли, когда висит картина, человек начинает сразу носом искать, где же там чего-то там за предмет, за сюжет или за что-то там. А мне просто так: исключить это – и пусть человек смотрит на этот цвет, в него проникает. Ну, тот, кто дает этот цвет, это передатчик, а кто воспринимает, – приемник, ну, у него тоже должны там какие-то шарики работать, душа какая-то… Он спокоен должен быть… Ну, вот такая идея, если так, примитивно… Но тут можно потерпеть поражение.. Но я так подумал: я уже столько написал, в конце концов, я, по программе, уже должен сматывать удочки? Но у меня не воплощенных несколько идей есть, которые, если я для себя это не сделаю, мне уходить туда рановато. И это не дает мне покоя. Какую-то веру в меня вселяет. Я этим занимаюсь, психую. Это жизнь».

Да, такова жизнь настоящего художника.

Коллекция работ Олега Волошинова в Музее современного искусства Одессы настолько представительна, что дает возможность ощутить его поиски за десятки лет. Дает возможность понять, что на сегодняшнем живописном небосклоне Одессы Волошинов давно находится среди звезд первой величины.

Если бы меня спросили, а для чего это художник все время что-то ищет, я использовал бы раздраженную реплику Пикассо.

Волошинов не ищет. Волошинов находит.

 

_______________________________

28 ноября

Издана еще одна книга, приоткрывающая историю нашего города, историю одной из важнейших культурных институций – Одесского художественного музея.

Это не история здания – дворца, а история коллекции, прослеженная скрупулезно с 1898 года по 1941 год. Такая хронология позволяет надеяться, что и следующие 80 лет будут столь же тщательно изучены.

Меня убеждает в этой уверенности фигура автора исследования – Александр Николаевич Дмитренко.

Познакомились мы давно. Мне чрезвычайно понравился молодой коллекционер Саша Дмитренко. Большинство молодых собирателей начинают с того, что покупают ВСЁ, что понравилось. У Дмитренко был иной подход, его интересовали две темы – автопортреты одесских художников и печатная графика. В этой четкости виделось его образование – он не гуманитарий, а офицер артиллерист. И искусство для него стало не развлечением, а отдушиной, глотком воздуха.

Обрадовался, когда Дмитренко показ своей коллекции в музее сопроводил выпуском книги. Каждый автопортрет был описан, изучен, встроен в эпоху.

А потом последовала монументальная книга «Союз художников Одессы», где были прослежены все объединения мастеров до 1934 года, когда возник Союз художников, и история Союза, биографии всех его руководителей.

Несколько выставок из своего собрания Александр Дмитренко делал во Всемирном клубе одесситов. Это и выставка графики Алексея Мазура и выставка, которую мы готовили вместе – «Личное дело Дмитрия Лебедева» – открытие для Одессы забытого мастера

Дмитренко – трудоголик. Все свободное время он сидит в библиотеке, в архиве, ночью дома насилует интернет Поэтому появляются статьи в нашем альманахе, в артизданиях.

Уверен, что правильный шаг совершил Дмитренко, когда пришел на работу в Одесский художественный музей.

И вот первый результат – книга об истории коллекции.

Не буду пересказывать. Это интересно прочитать. Но для меня было важно, что рождение коллекции музея – это плод СОВМЕСТНЫХ действий государства и коллекционеров.

К сожалению знаю, что в последние десятилетия государство не выделяет денег на пополнение коллекции. Единственная надежда на меценатов, на художников, дарящих свои работы, на коллекционеров, передающих кое-что из находок в музей.

А какие замечательные люди опекали наш музей до революции. И прежде всего я бы назвал инженера Брайкевича, одно время он был городским головой, человек с отменным художественны вкусом

Новую книгу Александра Дмитренко можно рассматривать и как пособие для создания детективных романов. Какие-то экспонаты таинственно исчезали. И речь не только про 1941 год, когда захватчики «поживились» в созданной Транснистрии, но и в революционные годы…

В планах Александра Дмитренко не одна , а ряд книг. С нетерпением ждем.

_______________________________

25 ноября

Сорок лет назад это была самая «модная» книжка

Сколько было разговоров в интеллигентствующих кругах.

Да как он мог поставить себя рядом с Мандельштамом? А что это за выкрутасы с фамилиями героев – Ключик, Колченогий, Эксесс?…

Помню статью М Каганской «Время , назад!», фельетон Семена Лившина «Алмазный мой кроссворд»…

Да, да, правильно, я вспомнил про мовистскую повесть Валентина Катаева «Алмазный мой венец», опубликованную в шестом номере «Нового мира» за 1978 год. Сразу скажу, что считаю, что это хорошая проза. Это не мемуар, а литература, в ней свои законы. Близость героев повести между собой – вопрос не эстетики, а этики. Что же касается псевдонимов, то есть большая традиция, назову, к примеру, две интереснейшие книги – «Сумасшедший корабль» Ольги Форш и «Черный погон» Георгия Шенгели, где все реальные герои обозначены придуманными кличками.

К чему я все это вспомнил?

Сегодня день памяти Осипа Цадкина. (14 июля 1890, Витебск — 25 ноября 1967, Париж)

«Думаю, что мне внушил идею вечной весны (и вечной славы!) один сумасшедший скульптор, с которым я некогда познакомился в закоулках Монпарнаса, куда меня на несколько недель занесла судьба из советской Москвы.

-Он был знаменитостью сезона. В Париже всегда осенний сезон ознаменован появлением какого-нибудь гения, о котором все кричат, а потом забывают.

Я сделался свидетелем недолгой славы Брунсвика. Кажется, его звали именно так, хотя не ручаюсь».

Когда вышел «Алмазный мой венец», сколько было звонков от друзей, разгадывавших этот роман-загадку! Конечно, чаще спрашивали, кто такой Эскес, но и о Брунсвике вопросов было немало.

Буквально , в течении одного дня и я, и Сергей Лущик расшифровали, кто есть кто в повести Катаева.

Помню, обрадовал Лущика , опознав Андрея Соболя…

А вот Брунсвик ни ему, ни мне не дался.

Прошли годы. К нам в гости пришел Павел Валентинович Катаев, хорошо провели вечер, говорили о многом и многих. И тогда я спросил, а кто же такой Брунсвик?

Павел Катаев улыбнулся. «Не помните, что под именем Брунс Ильф и Петров вывели в «Двенадцати стульях» самого Валентина Петровича? Вот он в поиске клички для очередного героя использовал эту подсказку. Это Осип Цадкин, у которого Катаев впервые побывал в 1932 году, в которм находил много общего с собой»

Не успел рассказать я об этом Сергею Лущику. Рассказываю всем.

Брунсвик под этим именем вошел в роман один их крупнейших знаменитых скульпторов ХХ века Осип Цадкин.

Но первое мое литературное прикосновение к Цадкину произошло гораздо раньше, чем был напечатан «Алмазный мой венец».

Очень много лет тому назад я купил самый первый сборник стихов Веры Инбер «Печальное вино» Он был издан в Париже в 1914 году. И обложку этого сборника сделал Осип Цадкин. Через шесть лет Цадкин будет работать над книгой «Любовь и голод» еще одного одессита – Марка Талова. В Париже вся богема – выходцы из России – знали друг друга..

Как всегда – канва жизни Осипа Цадкина.

Родился то ли в Смоленске, то ли в Витебске. До сих пор там спорят. То ли в 1888 году, то ли в 1890. Отец – еврей, преподаватель, мать – шотландка, из семьи корабелов.Что занесло в Витебск – Смоленск Софию Лестер еще одна тайна великая есть.

Учился в Витебске в том же училище, в те же годы, что и Шагал. Рисованию их обучал художник Пэн.

А потом Иоселя Ароновича Цадкина отправили в Англию,к родственникам , овладевать ремеслами. А парень сбежал в Париж. Хотел стать художником. Так где же, как не в Париже? Пришел в «Улье», где обосновалась группа выходцев из России, где уже жил Шагал..

Его портрет рисовал Модильяни.

А он решил, что будет скульптором. И месил глину. Первые выставки принесли успех. Кубизм пришел и в скульптуру. Потом он попробует себя в экспрессионистических композициях.. А потом Первая мировая. И Цадкин на фронте. И отравление газами…

Вот тут биографии Катаева и Цадкина пересеклись. Оба воевали. Оба отравлены. И оба рвались к мировой славе.

Сегодня в Париже есть Музей Цадкина. В Роттердаме стоит пммятник «Разрушенный город», одна из самых известных скульптур, аналог «Герники» Пикассо.

А памятник Валентину Катаеву Осип Цадкин так и не изваял. Может потому, что умер в Париже 25 ноября 1967 года.

А Катаев его запечатлел. Читайте «Алмазный мой венец»

______________________________________________

6 ноября

 

Чем хороши дни рождения Губаря? Кстати, он еще не окончен.

Всем, – скажите вы и будете правы. Но ко всему еще и тем, что выходит традиционно его новая книга.

Вот и я получил и прочитал этот том в 400 страниц, который рассматриваю как энциклопедию для будущих романистов. Из каждой главки Олег Иосифович мог бы сварганить бульварный роман, а он поставляет сюжеты для сериалов.

Расскажу о «Мифах и легендах старой Одессы», но прежде, позвольте, напомню миф о Губаре, что я написал два года тому, к его 65-летию.

65-летие Олега Иосифовича Губаря, которое прогрессивное человечество отмечает сегодня, доказывает еще раз, хоть кто с нас требует доказательств, что подлунный мир несовершенен.

65 лет тому, когда из рук акушера младенца вручали в руки матери , как всегда некстати заголосила черная тарелка. И голосом Левитана прозвучало приветствие новорожденному:

«Довольно скучная пора. Стоял ноябрь уж у двора»

Это «уж у» ребенку сразу не понравилось. И тогда же он решил, что разберется с Пушкиным.

Вся жизнь могла пойти иначе.

Играл на скрипке, пел в оперном театре, таскал за косы незнакомок, но все бросал, услышав пушкинские строки.

А признательность? Я прочитал все 10 томов сочинений «Нашего Всего». И ни слова о Губаре. И в прототипы своих героев не взял. Онегин – не Губарь, Ленский- не Губарь, даже Татьяна – не Губарь…Разве что Сильвио из «Выстрела», так и тут Пушкин постеснялся и приписал повесть некому Ивану Белкину.

Другое дело Булат Окуджава.

Губарь о нем ни слова , ни в одной из своих 30 книг. А Булат Шалвович, что ни напишет – все о Губаре. Знает его лучше, чем близкого родственника

Аты-баты, шли солдаты
Аты-баты, в долгий путь
Не сказать, что очень святы,
Но и не в чем упрекнуть…

Почто ерничаешь? – одернут меня ценители Пушкина.

Чтобы не впасть в пафос. А ведь хочется. Если бы я взялся перечислить только книги, написанные Олегом Губарем, то, поверьте, можно было бы и своих слов не писать. Уже все было бы сказано.

Иногда, когда я обращаюсь в Гугл за какой-то очередной справкой, уставший от моих поползновений комп требует, чтоб подтвердил, что я не машина. Так вот, когда я смотрю библиографию книг, даже не статей (журнальных, газетных) Олега Губаря, начиная от первой книги «Пушкин, Театр, Одесса» до только что вышедшей «Дерибасовская, 10», ловлю себя на желании спрсить Губаря – не комп ли он неизвестного мне поколения из цивилизации ХХ1 века. И сам вроде бы трудоголик. Но такая результативность , поверьте, поражает.

Все таки впадаю в пафос. Надо переключить регистр. Вспомнить, что только что прочитал книгу «НеВинные прогулки», гда одна из глав написана Олегом Губарем, а в ней его «шелковый путь» из варяг в греки по большому алкогольному кругу.

Живой человек, завсегдатай выставок и винарок, библиотек и кутежей, архивов и староконки. Даритель и собиратель, четырежды муж и многажды любовник, отец и дед…

Но при этим, как правильно поет про него Булат Окуджава, научившийся

Ни пред ликом суровой эпохи
Что, по своему, тоже права,
Не выжуливать жалкие крохи,
А творить, засучив рукова…

По сути, это и есть то, что мы можем противопоставить суровой эпохе – работу

Невозможно сегодня всерьез писать , рассуждать об Одессе Х1Х века, не учитывая вклад, исследования Губаря.. И о том, как рос город, и какие инвестиции этому способствовали…

И при этом никаких ученых степеней.

Оно ему надо?

Иногда Губаря, Розенбойма, Лущика, да и меня, упрекали, что мы создаем миф Одессы. Напротив, разрушаем безграмотные мифы..

Именно Губарь не раз показывал и доказывал, что межнациональные отношения в Одессе не были безоблачными, не случайно именно в Одессе была создана Жаботинским первая в России еврейская самооборона. Но, что наш город во многих аспектах был первым, конечно нужно знать, помнить, объяснить.

А с каким сарказмом разрушал Губарь бредни о деревьях, посаженных Пушкиным чуть ли не в каждом одесском дворе, где могла жить дама его сердца. Как вступился за честь Воронцова и Воронцовой…

Да-да и про это намекает Окуджава

Не бродяги, не пропойцы,
За столом семи морей
(шифрует – семь ветров)
Вы пропойте, вы пропойте
Славу женщине моей…

А кто лучше Губаря готовит Губаревку ( есть письменное подтверждение качества в одном из монологов Жванецкого), А кто лучше Губаря собирает в лесу мухоморы?

Заодно собирает собак по всему лесу и подкармливает их. Иногда, правда, случайно подкормит и русалку, но тоже ведь жалко – тварь божия.

Нет, не только котов и собак приголубит, он и человеколюбив. Плохо себя чувствует, устал, разбит, но зовут в библиотеку за кудыкину гору, едет и сеет доброе, вечное. В надежде, что взойдут то ли яровые, то ли озимые. Шучу, но в каждой шутке только доля шутки. Ему бы поберечь себя.

Помню, как нежен был Олег со своими наставниками – Владимиром Адольфовичем Чарнецким, Витор Семеновичем Фельдманом, Ольгой Юдовной Ноткиной. Радуется, если появляются толковые ученики, но как редко такие появляются.

И вновь удивлюсь, как прав был Булат Шалвович

Ваше благородие, госпожа Победа,
Значит моя песенка до конца не спета
Перестаньте, черти, клясться на крови,
Не везло мне в смерти, повезет в любви…

Что правда, то правда – в любви ему везло и везет. Его дни рождения народное гуляние, одесский праздник. Еще не введенный в календарь, но изустная молва – дороже. И это по заслугам, я бы сказал – по чину. Единственный краевед, короед, как он шутит, за 224 года Одессы, ставший ее Почетным Гражданином. Не по достижению возраста бессмертного, не по должности , как руководитель обкома, облсовета, облсовнахоза( нужное – подчеркнуть), а как литератор, исследователь, знаток, гуру, неравнодушный (нужное можно не подчеркивать).

Как видно Окуджава знал, что влюбится Олег в Пушкина. Суровая мужская привязанность И вот мы все ждем выход «Путеводителя по Пушкинской Одессе». У меня даже возникла шальная мысль – не отменить ли нынешний полуюбилей, перенести его на тот день, когда Путеводитель уйдет в печать. Если бы это совпало даже с моим днем рождения – не обиделся бы…

И уже представляю, как в каждом одесском доме, как Библия Александра Дерибаса «Старая Одсса» стоит «Пушкинский путеводитель» Олега Губаря

Понимаете, к чему я

На фоне Пушкина снимается семейство,
Как обаятельны (для тех, кто понимает)
Все наши глупости и мелкие злодейства
На фоне Пушкина: и птичка вылетает…

Не знаю зафиксировал ли Олег место, где Пушкин первый раз подпрыгнул, ударил себя руками по…ляжкам и закричал: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!»

Просто мне подумалось, а может это он о Губаре, и был прав, а я не расшифровав, обвинил.

Нет, не справился я с задачей показать Губаря во весь рост.

Гражданин. И не только почетный.

Товарищ. Верный.

Остроумец. Знатный. (Только поэтому я надеюсь он простит мне сей пасквиль)

В последние дни я несколько раз писал о своих близких друзьях, а про себя мурлыкал

Я с ними не раз уходил от беды
Я к ним прикасался плечами
Как много, представьте себе, доброты
В молчаньи, в молчаньи…

Может эти слова и вывели меня на на диалог с Булатом Окуджавой на фоне Губаря.

65 лет

Земную жизнь прожив до половины.

Пусть вторая половина будет столь же красочна.

И мы еще с достоинством поживем на фоне Губаря.

Как видите и два года тому я предвидел, что день рождения Губаря превратится в народное гулянье. Ждал «Пушкинский путеводитель» и сегодня его жду. Но в руках у меня новая книга, где немало о Пушкине.

Начнем, пожалуй.В этой книге более 50 глав. А сюжетов много больше. Первая глава, к примеру – «Дома с привиденьями» и это ряд историй. Ждал, что с кем-то из привидений Олег общался. Разочарован. Ни офлайн, ни онлайн. Но зато знает про них многое. Почему именно в этих домах их жаждут видеть одесситы, что тут было, что стало. И всё с архивными справками, с газетными ссылками.

Не знаю, почему он начал с приведений. Логично было бы начинать с происхождения названия – Одесса, с даты возникновения названия, тем более у автора есть интересные соображения по этому поводу. Не буду пересказывать, спойлерить, как ныне говорит молодежь. Сами прочтите.

А теперь о Пушкине. В свое время у Олега Иосифовича вышла книжка, где он убедительно доказывал, что никакого романа Пушкин – Воронцова не существовало, смеялся он над россказнями о высаженных поэтом деревьях в нашем городе. В новой книге речь идет о приписываемом Пушкину письме в стихах о саранче, о таблице на памятнике Воронцову с эпиграммой поэта, в конце кнцов о памятнике Пушкину, который ретивые экскурсоводы все время «поворачивают спиной к Думе», в то время как на месте нынешней Думы была биржа, а Дума была в одном из полукруглых домов, к которым Пушкин стоит лицом…

Интереснейшие истории ждут читателя в рассказах о домах и дворцах – будь то дом Де Рибаса, дом Лидерса, дом-стена или дворцы Потоцких.

Очень многое было для меня неожиданным. Парк Савицкого. И я был наслышан о страшном Савицком, а оказалось…

Огромный раздел посвящен топонимике, происхождению названий наших улиц. Вроде бы многое знаем, но поверьте. Далеко не все. И я был причастен к одной двусмысленности. Когда на топонимической комиссии несколько лет назад искали на что заменить название улицы Розы Люксембург, я предложил назвать улицей Бунина. Естественно, имея в виду нобелевского лауреата, писателя Ивана Алексеевича Бунина. Не знал я , что полицмейстера Одессы звали Яков Иванович Бунин, что был он незаурядным человеком и хорошим профессионалом.Более того жил на этой улице. Губарь подробно рассказывает о его работе., даже о том, что Бунин и Бунин родстенники, так что можно считать, что одним названием мы увековечили двух человек, оставивших след в нашем городе.

Все ли мифы и легенды разъяснил, развенчал автор.? Конечно, не все. Интереснейший рассказ о Соне Злотой Ручке(только узнал я что Блювштейн она по мужу). Но нет рассказа про пани Ковской, нет рассказа о Мишке Япончике. О чем это свидетельствует – о том, что может быть вторая, а то и третья книга.

Безусловное достоинство книги – она научна. Безусловное достоинство книги –она легко читается

С радостью поздравляю автора с прекрасной книгой. Её тираж смешон -150 экземпляров.

Она должна быть, как справочная, у всех, кто любит Одессу И поздравляю нас , читателей, что в свой день рождения Олег Губарь сделал нам такой подарок.

__________________________________________

10 ноября

 

Последняя загадка Льва Толстого

Посвящаю эту страничку своего дневника памяти Валерия Барановского, с которым мы думали над этой загадкой.

Вчера был день рождения Велимира Хлебникова

Сегодня день рождения поэта Георгия Иванова, которого очень любила моя жена, Валя

Сегодня день ухода из Ясной Поляны Льва Николаевича Толстого.

Сегодня день, когда заседатели вынесли оправдательный вердикт Менделю Бейлису.

Сегодня Иван Бунин стал лауреатом Нобелевской премии.

Вот тебе и буридановы проблемы…

И все же решил написать о Льве Толстом. Последние годы все больше он привлекает мое внимание. Больше, чем Достоевский, больше, чем Чехов.

Да еще к тому же у меня есть своя версия ухода, который исследователи жизни Толстого считают загадочным.

Итак, 10 ноября 1910 года в возрасте 82 года, взяв с собой только 50 рублей, никого не уведомив заранее, Лев Николаевич пешком ушел из Ясной Поляны.

Оставил на столе записку Софье Андреевне. “Отъезд мой огорчит тебя. Сожалею об этом, но не мог поступить иначе….”

Предположения о причине ухода высказывали самые разные. Нелады с женой. Неприемлемость роскоши. Отлучение от церкви. Неприязнь к “толстовцам”

.. Все это так и не так. Почему все же ушел И не когда нибудь, а 10 ноября…

Одной из последних работ Льва Толстого была незаконченная им повесть

” Посмертные записки старца Федора Кузмича”.

Знаете ли вы, кто такой Федор Кузмич, загадка жизни которого куда интереснее, всяких “железных” и “бархатных” масок?

Это исторический персонаж, сегодня возведенный в сан святых.

10 ноября в1825 года в Таганроге, куда не понятно зачем он отправился, умер император Александр Первый. Скоропостижно. Не понятно от чего. Хоронили в закрытом гробу.

А народ в эту смерть не верил. Ушел странником государь, не выдержал муки отцеубийства. Пошел в Саровскую пустынь.

Легенда есть легенда и как легенда бы умерла. Но , через десять лет появляется в России путник, высокий, голубоглазый приветливый, без единого документа и без денег. Его задерживает полиция.

С этого момента, с 1836 года идут документированные сведенья о старце Федоре Кузмиче.

Ушел из Саровской пустыни, где окормлялся преподобным Серафимом и получил имя Федор. Умер святой Серафим и пошел Федор в странствие по Руси.

В полиции старец отказался расписаться – неграмотен. А учил сельских детей грамоте. Нет до сих пор нигде образца его почерка. Отправили его в ссылку в Сибирь, что старец с радостью воспринял.

Жил под Томском. В келье, которую для него соорудили крестьяне. Пользовался огромным авторитетом. К нему ездили советоваться. Томский священник отец Иоанн , присланный из Петербурга, признал в нем Александра Первого

.Старец на расспросы не отвечал.

Еще более уединился.

Приехал к нему Иркутский архиерей Афанасий. Беседовали по французски. Содержание разговора неведомо.

Пришло сообщение о смерти Николая Первого, старец заказал панихиду, истово молился, плакал…

Местным детям рассказывал о Суворове, Кутузове, объяснял удачи и неудачи войны 1812 года…

Перед смертью сильно страдал, но стойко переносил боли. Его исповедовать приехал настоятель монастыря. Отказался назвать свое имя, назвать своих родителей..

И при жизни Федора Кузмича в Томске, в окрестностях почитали как святого. Тем более после смерти.

Жизнью Федора Кузмича заинтересовался Великий князь Николай Михайлович, написавший книгу “Легенда о кончине императора Александра”. Свою работу князь послал Льву Толстому , в ней он предположил, что Федор Кузмич, действительно сын Павла, но не Александр Первый, а некий незаконорожденный

Лев Толстой ответил в том же 1907 году.

“Очень Вам благодарен любезный Николай Михайлович за книгу и милое письмо.

По теперешним временам мне особенно приятна память обо мне.

Пускай исторически доказана невозможность соединения личности Александра с Кузмичем, легенда остается во всей своей красоте и истинности.

Я начал было писать на эту тему, но едва ли не только кончу, но и удосужусь ее продолжать..

Некогда. Надо укладываться к предстоящему переходу. А очень жалею. Прелестный образ.

Жена благодарит за память и просит передать привет.

Любящий Вас Лев Толстой. 2 сентября 1907 года.”

Когда-то давно, в годы нашей журналистской работы, я с Валерием Барановским, заинтересовавшись тайной Федора Кузмича задумали продолжить неоконченную повесть Льва Толстого. Не хватило сил, времени, пороху.

А Лев Николаевич был убежден, что не умер Александр. Ушел.

___________________________

10 ноября.

В саровскую пустынь.

А куда пошел Лев Толстой 10 ноября, спустя 85 лет

– в пустынь.

Для меня уход великого старца связан с его работой над повестью о Федоре Кузмиче, его желанием походить на “прелестный образ”

Как одессит поймал себя на том, что вздрогнул, прочитав, что письмо Великому князю Толстой написал в день рождения Одессы, 2 сентября. Случайность, совпадение.

Мне недавно объясняли, что случайность – это псевдоним Бога.

Также с числом – 10 ноября.

Читайте Льва Толстого.

Может быть кто-либо из моих читателей сделает то, что не смогли мы. Продолжит начатую писателем повесть о Федоре Кузмиче.

Когда-то Короленко, получив рукопись начатой Толстым книги, опубликовал ее , это было после смерти Толстого , и приписал:

“Драма этой жизни (Федора Кузмича) глубоко родственна основным, самым глубоким и интимным стремлениям души великого писателя”

Мне тоже так представляется.

И так я объясняю его уход с посохом..

Все время всех убеждаю, что сегодня в Одессе растет новая плеяда отличных прозаиков. Кто возьмется завершить повесть, начатую Львом Николаевичем Толстым?

 

 

_______________________________

 

8 ноября

 

В ноябре 1936 родился Алик Гинзбург.

Не помню точно число, но он недели на две-три старше был меня.

Его все звали – Алик. Никогда не слышал – Александр Ильич.

Так в историю диссидентского движения он вошел как Алик Гинзбург.

Зек в третьем поколении. Расстрелян дед в 1918, отец умер в тюрьме а 1937.

Приговоры Алику – 2 года, 5 лет, 8 лет. За что? За слова – журнал поэзии «Сигтаксис», потом «Белая книга» о деле Синявского и Даниэля, затем организация московской Хельсинкской группы…

И вот сейчас вышло посвященное ему кино…

Посмотрел в сети фильм «Француз»

Когда-то я сказал бы фильм Андрея Смирнова, сына Сергея Сергеевича Смирнова, открывшего нам подвиг защитников Брестской крепости.

Теперь, и уже давно, ушло в прошлое для меня , чей он сын.

Режиссер «Белорусского вокзала», актер, сыгравший Бунина (« Дневник его жены»).

Я познакомился с Андреем Сергеевичем в Одессе, когда снимал он фильм «Осень»

Тонкий, нежный, превосходный фильм, испугавший госчиновников, давших ему третью категорию, без разрешения показывать в крупных городах.

К нам домой Андрея и его жену Наталью Рудную , игравшую главную роль в «Осени» привел звукооператор фильма . наш друг Ян Потоцкий.

Оказалось, что у нас множество общих знакомых в андерграундной Москве. Было о чем поговорить, совпали и взгляды, и люди.

Их имена звучат в фильме «Француз». Да и вся эта картина посвящена Андреем Смирновым – «памяти Александра Гинзбурга и его друзей, тех, кто хотел жить не по лжи»

Черно-белый двухчасовый фильм.

Сразу признаюсь, быть может, один из самых МОИХ фильмов за последние годы.

И дело не в сюжете.

Сама по себе история, как в пятидесятых годах в Москве оказывается студент – коммунист из Франции, учится в МГУ, а по сути, пытается разузнать, что стало с его отцом, русским дворянином Татищевым, возможно сгинувшим в ГУЛАГе, может держать внимание, но этого было бы мало. Мне мало.

Глазами романтичного француза, его играет актер Антон Риваль, показана наша жизнь в конце пятидесятых.

Уже прошел съезд партии, осудивший культ личности. Но жизнь все та же. Стукачи. Запреты. Подслушка. КГБ. Попытки вербовки.

Духота. Нет воздуха. Душная жизнь.

И одновременно –первый неподцензурный журнал поэзии, выпускаемый Аликом Гинзбургом, как никак, вышли три номера, лишь на четвертом КГБ уничтожило тираж, полуподпольные джаз-клубы, мастерские художников, в фильме Андрей Смирнов везет нас в Лианозово, в барак Оскара Рабина…

Но побеждает не инакомыслие, а все та же система. Душит. Убивает.

Предельная точность деталей делает для меня этот фильм свидетельством о времени.

Как неожиданно складываются карты.

Отец режиссера Сергей Смирнов был не просто лауреатом Ленинской премии, он был глашатаем советской системы.

Сын, Андрей Сергеевич, систему ненавидит. Он не лозунгами, а деталями жизни показывает ее аморальность, бесчеловечность…Фильм, как я его понимаю, приговор той системе. Кстати, она ведь не закончилась, она к нашим реалиям приспособилась

Как всегда , Андрей Смирнов очень точен в выборе актеров.

В картине снимались Михаил Ефремов (бывший зек), Александр Балуев (отец героя), Евгения Образцова( балерина). И все они, как и их коллеги убедительны, достигая для меня ощущения погружения в документальное кино.

Это не мелодрама.

Это трудное кино. Драма обыденной жизни.

Мне кажется , что как и «Белорусский вокзал», как и «Осень», новый фильм Андрея Смирнова «Француз» войдет в киноклассику.

Найдите свободные два часа. Но, чтоб никто не отвлекал.

А Алик Гинзбург прожил недолгую, но счастливую жизнь. В 1979 году Советское правительство под давлением лидеров западных держав. Вынуждено было отпустить пять советский диссидентов, обменяв их на арестованных в США кгбешников.

Так на свободе, во Франции оказался Алик. К нему приехали и жена Арина с двумя детьми( забавно, но я когда-то их познакомил, привел Арину Жолковскую в квартиру Гинзбурга), и мама Людмила Ильинична.

Алик Гинзбург вернулся в журналистику, в газету «Русская мысль» ( когда мы познакомились в конце пятидесятых Алик работал в «Московском комсомольце»)

Умер в 2002году, отказало сердце. Ему было только 65 лет.

О Гинзбурге есть замечательный рассказ Василия Аксенова, о нем писал Булат Окуджва, Анна Политковская, недавно вышел документальный роман Орлова. И все равно – посмотрите фильм, почти документальное погружение в эпоху.

______________________________

7 ноября

Еще нет слов.

Большое видится на расстоянии.

Но уже сейчас уверено могу сказать , что ушел гениальный писатель, выразивший мысли, настроения поколения. Он был камертоном , по которому сверяли не только мысли , но и поступки.

Я много писал о книгах Жванецкого, о самом Мише при его жизни. Он это читал. Для него это было важным

Вот текст, написанный мной в марте этого года:

Голосом Высоцкого пела, вырываясь из рабства, страна.

Голосом Жванецкого разговаривала, учась преодолевать страх.

Это была Гласность до Гласности.

Окуджава, Жванецкий, Высоцкий подготовили Перестройку.

Думается, именно они разбудили Михаила Сергеевича Горбачева.

Жванецкий не бытописатель действительности, он, как когда-то Зощенко, весь в отношении к этой действительности.

У многих писателей смысл только в словах.

У Жванецкого осмыслена пауза. Ритм его прозы – это наше дыхание.

Говорить, а значит, и писать, Жванецкий учился у великих предшественников – Бабеля, Ильфа и Петрова, но одновременно у самой Одессы, у себя во дворе – в двух шагах от Привоза, у себя в порту – в двух шагах от моря.

Моя Одесса – это не только название его книги.

Это признание в любви, это пронесенное сквозь жизнь чувство принадлежности к своему городу.

Сегодня Жванецкий – это название бульвара в Одессе, это название коньяка, выпущенного в Одессе, но не подумайте, что это застывший в бронзе монумент. Жванецкий – это очеь ранимый, очень тонко чувствующий человек.

Как долго он переживал, что ему не хватает дыхания на написание романа.

Как долго он переживал, что его юмор плохо переводится на другие языки….

Вы думаете, он уже осознал, что он гений?

Ошибаетесь, каждый новый текст он произносит впервые, как на экзамене.

Никакой самоуверенности и самодовольства, вечная неудовлетворенность.

И именно из нее и рождаются гениальные строки, гениальные тексты, его жизнеощущение, которое не подводит его никогда.

Новый год, 2020 –ый, он отмечал в Одессе. Ощущал притяжение Одессы и одесситов, а ведь и в этом источник его творческой энергии

Всё ли сказал? Далеко не всё.Рядом была вершина, к которой нужно было тянуться. И рядом был человек, нежный, заботливый, сомневающийся, всё понимающий, который и сам нуждался в защите.

Как там в стихах – смежили очи гении, нету их и всё разрешено… Надеюсь, что не так. Не разрешено. Жванецкий всё видит…

_______________________________

4 ноября

 

«Вы меня хотите, как консервную банку, раскрыть? Порежетесь о края!» – не раз говорила Кира Георгиевна Муратова журналистам.

И правда, никогда не прогибалась, говорила, что думала и так , как хотела.

И кино снимала, как хотела. Когда ее экранизацию Короленко «Среди серых камней» редактура и цензура изуродовали, сняла свою фамилию, поставила вызывающий псевдоним – Иван Сидоров.

5 ноября 2020 года, режиссеру, сценаристу, актрисе исполнилось бы 86 лет. Земной путь завершился в 83….

Для меня кинематограф Киры Муратовой начался в 1967 году, когда вышел ее первый самостоятельный фильм «Короткие встречи»….И потом «Долгие проводы», увы, положенные на полку, «Перемена участи», «Чувствительный милиционер», «Астенический синдром»…

Мне кажется, что смотрел, а некоторые и не раз. все фильмы Киры Муратовой.

Она создала свой кинематограф. Не вообще авторское кино, а андерграундное кино, которое до нее не существовало на советском экране.

Не все ей дали снять, о чем думала, что хотела.

Очень болезненно перенесла закрытие проекта «Княжна Мэри» по Лермонтову. В процессе работы я разговаривал с Кирой Георгиевной, еще теплилась надежда , что не остановят фильм…

Но после очередной схватки с властью она приходила в себя и продолжала работать. Тем более, что вокруг были единомышленники, начиная с Евгения Голубенко, мужа, но и художника, но и сценариста…

В 2014 году, 2 сентября, в день рождения Одессы, имя Киры Муратовой было увековечено на одесской «Аллее звезд».

Мы знали, что Кира Георгиевна не очень любит принимать награды, тем более говорить речи. Но тут она согласилась прийти на церемонию и подготовила короткий текст для ответного выступления.

Это не были дежурные слова благодарности.

Это была позиция творческого человека.

Более того. Через три-четыре дня Муратова позвонила и сказала, что хотела бы текст этого короткого спича передать в альманах «Дерибасовская-Ришельевская», чтоб не забылось.

И не забылось.

Выступление напечатано в декабрьском номере альманаха за 2014 год.

Напомню этот очень короткий текст:

Кира Муратова

«Слова по поводу того, что меня закатали в асфальт»

«Я жила в разных городах и разные города любила. В Одессе состоялось 95 процентов моей профессиональной деятельности.

Попав в такую вот, как сегодняшняя ситуация, человек должен или благодарить или кланяться.

Итак, спасибо Одесса, ты меня в старости лет удочерила!

Но раз у меня микрофон в руках я должна сказать то, что касается этого мероприятия – «Аллеи звезд».

Это действо из разряда игрушек-погремушек, отвлекающих от ужаса жизни. Отвлекающих от ужаса времени – хуже которого не придумаешь.

Раньше мы убивали других животных. Только. Теперь убиваем друг друга.. Это давно должно было стать табу.

Как людоедство.

Никакая территория не стоит того, чтобы убивать друг друга.

Даже если территория называется Родиной.

Все революции кончаются гильотинами. Майдан начинался как мирная революция. Возвышенная, идеальная. (Про это снял свой фильм С. Лозница),

Вы какое слово выберете – «патриотизм» или «пацифизм»?

Я предпочитаю «пацифизм»

. Нет Киры Георгиевны. А ее слова , сказанные на Ланжероновской, между оперным театром и литературным музеем, не только не потеряли смысл, но становятся очевиднее.

Войны нужно кончать. Нельзя убивать друг друга.

Думаю, это урок жизни и творчества нашего великого современника.

_______________________________

3 ноября

 

В Нью-Йорке на 94 году жизни в больнице умер писатель Аркадий Львов

Мы общались, дружили с шестидесятых годов. Я не раз писал о нем, брал интервью.

Мне кажется, что это , взятое десять лет тому, дает представление об его мире.

Если бы я составлял книгу своих интервью, обязательно бы включил этот разговор

 

ТРУБАДУР ОДЕССКОГО ДВОРА

(интервью Евгения Голубовского с Аркадием Львовым)

Песенка Булата Окуджавы так легко переосмысливается в судьбе Аркадия Львова. Двор в Авчинниковском переулке, где прошли все его одесские годы, стал не только темой, но и смыслом его творчества. Роман и одесские рассказы, как бы воскресившие южнорусскую школу, ввели его в большую русскую литературу, в её «дворянский сан».

В середине 60-х годов Аркадий Львов был единственным в городе прозаиком, кто чувствовал Одессу, любил её, понимал одесский язык. И, естественно, его почти нигде в родном городе не печатали. Почти… Потому что была такая газета, как «Комсомольская искра», которая делала вид, что не понимает «какое, милые, у нас тысячелетье на дворе». И редакторы В. Николаев, Е. Григорьянц, И. Лисаковский, сменяясь, как эстафетную палочку, передавали газете прозу Аркадия Львовича Бинштейна, укрывшегося под псевдонимом «Аркадий Львов» от бдящего ока цензуры.

А потом Аркадия Львова полюбила Москва. Конечно, не вся Москва, но В. Катаев, Б. Полевой, А. Твардовский, К. Симонов. Этого уже было достаточно, чтобы печататься в Москве, в самой многотиражной газете «Неделя», быть принятым в московское отделение Союза писателей, но было недостаточно, чтобы получить «красную корочку Союза писателей», а это было обязательным в те времена: Одесса – Киев – Москва. Одесские прозаики не замечали своего коллегу, а когда он им слишком надоел пребыванием в столичной литературе, пошли доносы, один другого страшнее. Аркадий Львов, докладывали его коллеги, – главарь сионистского подполья в Одессе, представитель клуба «Бабель» в Варшаве. Много позже, разговаривая с польским литератором, Львов узнал, что клуб писателей в Варшаве размещался на Вавилонской улице, а от Вавилонской до Бабеля – взмах пера…

Позднее, после четвёртой «беседы», генерал Куварзин, возглавлявший одесский КГБ, сквозь зубы скажет ему: «Не подтвердилось». И, тем не менее, его изгнали из родного города. Хорошо, что к тому времени его уже знали в Европе, была написана первая часть романа «Двор»…

Одно из самых страшных воспоминаний. Хоть рукописи ему разрешили вывезти, таможенник по листу разбрасывал книгу. К молодому офицеру подошёл сослуживец, ветеран, и тихо сказал: «Ты совсем очумел? Ведь ты человеческие мозги пускаешь по ветру!». Разные были люди. Это навсегда запомнил Аркадий. И его эмигрантские рассказы не желчные, а мудрые, как и велит Одесса.

В эмиграции был дописан роман «Двор», принёсший ему успех, славу, награды. Вот только два отзыва. Нина Берберова: «Аркадий Львов – явление уникальное в американском, да и не только американском русском зарубежье…». Айзек Башевис Зингер, лауреат Нобелевской премии: «“Двор” – наивысшее достижение Аркадия Львова и, одновременно, одно из самых фундаментальных произведений современной литературы».

В 1976 году Аркадий Львов покинул Одессу. Работал в Вильсоновском центре, Гарвардском центре, но, прежде всего, писал. С 30 ноября 1976 года его голос зазвучал на радио «Свобода». Он работал для русской и украинской редакции, так как знал и языки, и проблематику. И за эти годы, кроме создания рассказов, романов, писатель непрерывно работает на «Свободе». Он выпустил 8 000 программ – это 20 000 страниц текста!

В 1990 году, когда появилась возможность приехать в СССР, он прилетел в Москву, а затем в Одессу. Родной город притягивал его своей легендой, своей историей. Это была основа его литературы, здесь жили герои его «Двора».

Сколько раз он приезжал за эти годы в Одессу – не пересчитать. Посол мира. Посол экономических отношений. Посол литературы. Когда-то секретарь обкома партии Лидия Всеволодовна Гладкая, иронически улыбаясь, говорила ему, что писатели жалуются – он «непристойно много пишет». Отшутился и Аркадий: «Жизнь не удалась, нужно работать на бессмертие».

И вот, в декабре 2002 года, он вновь побывал в Одессе. Решением жюри при горсовете стал одним из «Одесситов года». Это для него почётно. Ведь в основе – жизнь его двора, век его двора. «Двор» всё ещё не окончен. Но роман будет завершён. Это цель жизни. «Двор» возвёл его в литературное дворянство. Он отплатил ему тем же, прославив Одессу, Авчинниковский переулок, бабушку Малую на весь читающий мир.

В Одессе вышел шеститомник Аркадия Львова. Издательство Ивана Захарова в Москве выпустило отдельной книгой две части «Двора». Можно уже жить с гонораров, со славы. А писатель «непристойно много пишет». И звучит его голос на «Свободе», и знакома с ним каждая семья, новые поколения семейств его двора.

У Львова своя миссия: вернуть Одессе её образ, её славу.

– Аркадий, первый том в твоих собраниях сочинений начинается не ранними рассказами, а именно романом «Двор». Это очень значимое произведение – о жизни не только двора в Авчинниковском переулке, но о жизни страны, о каждом из нас… Что для тебя главное в романе?

– Главное – наша жизнь, какой она была на самом деле. Свои ранние рассказы я делал в форме исповедальной прозы. Но в 1968 году я поставил себе задачу: написать роман отстраненно – жизнь должна рассказывать самое себя. Я отчётливо помню, как возле метро «Аэропорт» я сказал Константину Симонову, человеку, который очень много для меня сделал, что хочу написать роман о жизни простых людей. Но вот название не могу придумать – «Мой двор», «Твой двор»… Он остановился (естественно, привлёк внимание множества людей – его узнавали) и так, слегка грассируя: «Какой “мой двор”, “ваш двор”! “Двор”! Просто “Двор”! Огромный, как вся империя». Я, честно говоря, остолбенел. Он стоит на Ленинградском проспекте и вещает: «Двор – огромный, как вся Империя». Ну, дальше я сказал о том, что, по моему видению, советская власть крепка тем, что в каждом дворе есть свой дворовый Сталин. Он подхватил мою мысль, да, мол, на каждом уровне есть свои активисты. Я не писал политическую вещь. Ведь все разговоры о политике привносились теми, кто занимался политикой. А люди простые жили заботами дня. Конечно, были политические интересы: «А вы сегодня читали в газете?.. А вы слыхали?..». Помню, ребёнком я как-то услышал:

– Вы знаете, итальянцы бомбили Аддис-Абебу.
– Как?
– Слушайте, Аддис – это же почти Одесса, а Беба – это Беба, что там ещё объяснять!

Так я ещё ребенком узнал, что все страны находятся рядом с Одессой. У нас даже было соревнование: мальчишки залазили на крышу дома и смотрели, кто первый увидит Турцию.

– Ваш дом – это Авчинниковский переулок, номер…?

– Четырнадцать – угловой дом, а по Троицкой это был пятьдесят четвёртый номер. Это знаменитый дом Котляревского, где ещё были одесские биндюжники. Среди этих биндюжников был такой Шломо Баренгауз. Мне было шесть лет, когда он посадил меня на свою подводу и повёз в порт. Меня поразило, что со своими лошадьми он разговаривал на идиш. Я спросил:

– Дядя Баренгауз, а они что, не понимают русского языка?
– О, если бы ты знал русский язык, как они, то ты был бы второй Карл Маркс. Но второго Карла Маркса быть не может.

Вот такие были разговоры. Можно сказать, с политическими мотивами.

– Ты мне как-то сказал, что, когда ты уже был там, тебе приснился страшный сон, что на таможне открывают твой багаж, а оттуда разлетаются по всему аэропорту листики рукописи романа, и ты не можешь их собрать. И всё – труд нескольких лет погиб. Тебе удалось вывезти роман. Его издали на многих языках. Ну что говорить, если сам Зингер сказал, что это один из лучших романов XX-го века. У некоторых получилось устроиться на Западе, у других нет. Как это получилось у тебя? Только ли из-за того, что ты великолепный журналист и работаешь для «Радио Свобода»? Или потому, что у тебя была твоя проза, которая издавалась? Или встречи, встречи с людьми, их поддержка?

– Ну, я бы сказал, что встречи с людьми – это результат моего писательства. Должен сказать, что журналистом я был не совсем по доброй воле – надо было зарабатывать на жизнь. На «Радио Свобода» я сдал за эти годы двадцать тысяч машинописных страниц, сделал восемь тысяч программ, из них более тысячи страниц – на украинском языке. Я был единственным автором на «Радио», который писал на двух языках. Но мой писательский язык, естественно, русский. Хотя я прекрасно понимаю идиш и могу провести разговор на идише – как все одесские мальчики тех лет, хотя я не разговаривал на идише, как лошади Баренгауза по-русски. Что касается встреч… Дело в том, что я совершенно точно поставил себе задачу (ну, не в том смысле, что вот, я сейчас налажу верстачок, построю стол… Ты же знаешь, столярное дело было моим хобби). Как бы душа настраивалась. Мне, казалось бы, надо было продолжить начатое здесь. Но, как ни странно, начал я с американских рассказов. Всё-таки они давили. Когда я опубликовал «Инструктаж в Риме», был буквально скандал, потому что я точно описал, как это было – как в Риме принимали евреев. Это всё резко отличалось от того, что писали в газетах и от того, что люди себе представляли. Жизнь была гораздо суровее. В первые шесть месяцев нас поддерживали, а потом надо было самому обеспечивать себя. Первые пару лет для меня было проблемой поехать на метро. Я должен был точно рассчитать, сколько кварталов надо пройти – если десять-двадцать, то, конечно, пешком. А попробуй в Одессе сказать «двадцать кварталов пешком» – это можно весь город обойти. И, конечно, была встреча. Это была встреча с моим кумиром в области научной фантастики – Айзеком Азимовым. Мне дали его домашний номер, я позвонил и представился. Оказалось, что он знал моё имя.

– Ну, это совершенно нормально, ведь Стругацкие писали предисловие к твоим книгам.

– Нет, здесь была более определённая вещь. Дело в том, что был издан на английском языке сборник советской фантастики. А рецензировал советскую фантастику Айзек Азимов. Там был мой рассказ о школе будущего, где мальчик общается не с учителями, а с машинами, с электронным учителем. Мой товарищ в Москве Давид Полторак работал тогда в Институте общеполитехнического обучения Академии педагогических наук, и он сказал, что это абсурд – учителя-машины. А потом написал мне спустя тридцать лет: «Как ты мог тогда предвидеть?». Вот Азимов и написал тогда эссе «Новые учителя». Он пригласил меня на всеамериканскую конференцию фантастов. Это было для меня колоссальное событие. Там было три с половиной тысячи фантастов! Они заполонили весь отель «Хилтон»! Все были в разных костюмах – костюмах вторгшихся пришельцев и т.п. Я один был без всяких знаков и напоролся на неприятность: они меня окружили и говорят, что сейчас меня изничтожат. Хорошо, что появился Азимов… Он ввёл меня в это общество с необыкновенной теплотой и заботой.

В это же время я обратился в журнал «Минстрим» – журнал еврейского института Веркер, и главный его редактор, писатель Джоэль Кармайкл, тоже принял во мне деятельное участие. Рассказы начали переводить на английский язык. Я пытался опубликовать «Двор», но ничего не получалось. Первое издание «Двора» было не на русском языке, а на французском – он вышел в Париже. Я получил оттуда письмо. К этому, кстати, был причастен покойный Виктор Некрасов: он меня рекомендовал. Потом, когда уже в Америке переводили роман, то Айзек Башевис-Зингер помог мне и согласился написать специально текст к этой вещи. Как видишь, я не могу жаловаться на то, что оказывался вне поля внимания.

В 1985 году я получил, благодаря французским изданиям, место в институте Международного Вильсоновского центра. Моим тогдашним директором был Джим Биллингтон – ныне директор библиотеки Конгресса. Как-то мы сидели с ним допоздна. До двух часов ночи, пили кофе из автоматов. Он мне рассказывал, что над комнатой, которую мне выделили, был наблюдательный пункт Линкольна во время Гражданской войны. И вдруг он бросает фразу, которая меня поразила: «Аркадий, Одесса – это же не город, это же страна».

Они очень чётко выделяли Одессу. Когда Украина получила независимость, меня некоторые не очень образованные американцы спрашивали:

– А где это – Украина?

Я говорю:

– Ну, Чёрное море… ну, что ещё… Одесса.

– А, Украина – это там, где Одесса! – всем становилось все ясно.

То есть я представлял культурный центр, часть Ойкумены, которая была им известна.

– Ты сумел сразу попасть в круг крупных американских, а не только русских, писателей. Но нас тут, как раз, больше интересуют наши писатели. Довлатов, Бродский… Тебе посчастливилось общаться и с тем, и с другим. Хоть пару слов о твоих встречах с ними.

– Я буквально через две недели после приезда стал печататься в газете «Новое русское слово». Надо очень хорошо понимать, что это был центр. Редактором был Андрей Седых – Яков Моисеевич Цвибах. Многие упоминают его как секретаря Бунина, но он был его секретареём только на Нобелевской процедуре. Что касается Довлатова, то мы десять лет с ним работали бок о бок. Довлатов печатал там, в основном, вещи, написанные в Союзе, новых вещей он очень мало сделал. Он написал там «Иностранку» и ещё несколько вещей… Он был занят на «Радио Свобода». Это каторжный труд. Это работа галерника! Тем, что его стали печатать в Нью-Йорке, он был абсолютно обязан Бродскому.

Бродский был очень популярен. У меня с Бродским не было особо близких отношений, но я его хорошо знал. И когда я предложил ему написать очерк о нём… Это была книга о еврейской ментальности. Мандельштам, Пастернак, Бабель, в первую очередь… Багрицкий, Гроссман, Эренбург, Светлов, Шварц… хотя Шварц – это особая статья. Бродский мне сказал: «А какое отношение я имею к еврейству?». Он, кстати, ни разу не был в Израиле. Однако я был готов написать этот очерк. Но случилось так, что его смерть опередила мои намерения. И уже после его смерти я написал большой очерк на страниц семьдесят. Называется он «Александрийский многочлен» – звучит несколько странно. Многочлен имеется в виду алгебраический. Дело в том, что среди моих друзей в Штатах был выдающийся математик, он трагически погиб – Боря Мойшензон. Он вошёл в математику ХХ-го века термином «пространство Мойшензона». Боря рассказал мне, что ещё в древние времена появился тип иудео-эллина. Это связано с Александрией, в которой были знаменитая школа и библиотека. Я заинтересовался эллинистическими корнями творчества Бродского и его римскими мотивами. У Мандельштама мне было понятно: в старых еврейских семьях, а одной из таких была семья Мандельштама, так или иначе, был жив интерес к эллинистическому периоду. Но откуда у Бродского? Сын советского служащего…

– Ну, он сам себя сделал.

– Конечно, но он шёл от Мандельштама. И я могу рассказать пикантный случай. Когда я работал в Русском институте в Гарварде, Бродский получил Нобелевскую премию и приехал к нам. Я публично задал ему вопрос: «кому вы больше всего обязаны своей поэзией, если говорить об истоках?». Он сказал: «Да, Мандельштаму. Мандельштам самый большой поэт ХХ-го века. Да, самый большой…». Потом, через некоторое время ему опять задали этот вопрос, он говорит:

– Нет, я поправлюсь: самый большой поэт ХХ-го века – Марина Цветаева.

– Но вы же только что сказали…

– Да? Я говорил? Может быть…

И такая история была с ним всегда. У меня была достаточно сложная задача – рассказать о Бродском как можно более объективно и при этом как можно более полно. Чтобы понять Бродского, надо знать Горация, Вергилия, Овидия. Допустим, он пишет о Долабелле, публика не знает, кто это. Оказывается, был такой консул. Он увидел где-то его мраморный бюст с полотенцем через плечо. И он обращается к нему, к тем временам.

– Аркадий. Ты в Одессе для того, чтобы собрать, уточнить некоторые детали для романа. Можешь ли ты в сегодняшней Одессе найти людей, которые помогут тебе оживить и расширить круг памяти?

– Женя, ты меня этим вопросом поставил в несколько неловкое положение. Потому как ты сам уже адресовал меня к таким людям. Конечно, это прошлое, воспоминания, но осталось ещё нечто от того времени. Моё правило такое: роман – это художественное произведение, но там, где речь идёт о конкретных событиях, которые имели место в истории, надо быть абсолютно точным. Если я не уверен в точности, то мне придётся отказаться от данного эпизода.

Вот тебе пример. Если ты помнишь, была такая знаменитая история Соляника, который был Героем труда, бил китов. И вдруг в 65-м году стали бить самого Соляника. В «Комсомольской правде» появился фельетон Аркадия Сахнина о том, что, мол, нет порядка, так сказать, в Датском королевстве, что люди там поставлены в очень жесткие, чтобы не сказать, жестокие условия. Я недостаточно знаю эту историю, но есть люди, которые оказывают мне содействие, и я надеюсь в ближайшие два-три дня получить эти материалы. Ещё я ищу материалы о холере в Одессе. Третий том заканчивается свержением Хрущева, 1964 год. И, естественно, во дворе это событие обсуждают.

– Как сегодня тебя воспринимают в твоем дворе? Тебя ещё кто-нибудь узнает?

– Несколько лет назад, когда я приезжал, ещё было с кем поговорить, ещё были люди, которые делали мне «еврейский комплимент»: «Слушайте, а вы не изменились», – я понимал, что постарел. Сейчас я могу зайти в любой другой двор в Одессе почти так же. Да и двор сам тоже изменился – его застроили. Но, так или иначе, это всё-таки родное место. У меня происходит некоторое раздвоение: с одной стороны – Одесса, которая живёт во мне, а с другой стороны – Одесса, которая открывается моим глазам. Я пришёл на Греческую площадь и увидел это новое здание – там «Таврия» и т.д. Мне приятно, что нижняя часть здания, восстановлена по историческим эскизам, но эта надстройка, она меня коробит, хотя я понимаю, что надо, чтобы и коммерческие интересы удовлетворялись. Но хочется, чтобы сохранились и архитектурные приметы XIX-го века.

– Ты с 90-х годов в Одессе бывал многократно, активно помогал в создании свободной экономической зоны, хотя сейчас она, кажется, будет разрушена. Каково твоё впечатление от Одессы сегодня и Одессы в 90-м году – за годы перестройки?

– Для меня Одесса – это средиземноморский город, город со средиземноморской культурой. Я это и до отъезда понимал, а после того, как побывал в Барселоне, в Неаполе, Генуе, Марселе, убедился в этом совершенно отчётливо. Не потому, что Одесса похожа на эти города, хотя есть определённые места, напоминающие Одессу. Но атмосфера очень близка. Это совершенно особое дружеское расположение ко всякому человеку – они всегда разговаривают как бы с близким человеком. Даже скандальные сценки отмечены таким семейным началом: я вас знаю, вы меня знаете, так что вы тут мне не рассказывайте… Это характерная черта натуры человека Средиземноморья.

– Я удивляюсь, почему в Одессе до сих пор нет «Коза ностры»?

– Потому, что людей, пригодных для этого дела, ликвидировали. Помнишь, у Бабеля – Фроим Грач.

– Кстати, о Фроиме Граче. Мне всегда казалось, что ты вырос на советской литературе, на Катаеве, Симонове и т. д. Но я понимаю, что без Бабеля не было бы писателя Аркадия Львова. Например, «Горячее солнце Одессы»… Бабель говорил, что в русскую литературу вливается вот этот солнцепёк Одессы, и он даст свои плоды. Ты прочувствовал это сам или книги Бабеля легли в основу твоего мироощущения?

– Они не то чтобы легли в основу моего мироощущения – они отвечали моему мироощущению. Но если говорить о художественной ткани, то действительно заставлял вибрировать струны моей души не «Белеет парус одинокий», при моих самых близких отношениях с Катаевым – я с ним очень тесно общался. Это, конечно же, бабелевские рассказы. Хотя я прекрасно понимаю, что «Одесские рассказы» – это стилизация, а гениальна, с моей точки зрения, «Конармия». «Одесские рассказы» – это миф.

– И твой «Двор» – это тоже миф. Мифотворцам слава!

_______________________________

 

31 октября

 

Сегодня, 31 октября 2020 года, исполнилось 90 лет Леониду Григорьевичу Авербуху.

Когда-то Маяковский задавал вопрос – делать жизнь с кого? – и сам себе отвечал – с товарища Дзержинского.

Старался делать. И чем закончилось…

Думаю правильный ответ – делать жизнь с врача от Бога – Леонида ибн Григорича

Думаете шучу? Ни в коей мере.

Достойнейший человек.

Если бы меня спросили, какая черта характера у него основная – ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНОСТЬ.

Уверен, поэтому и прожил счастливо первые 90 лет.

Ему было 12 лет, когда в боях под Севастополем погиб отец.

Ему было 13 лет, когда начал работать.

В эвакуации помогал маме – врачу.

Вернувшись в Одессу, а он одессит в семи поколениях, закончил медин.

Как и мать, выбрал специальностью – фтизиатрию – болезни легких и самую страшную из них – туберкулез.

Скольких людей спас? Никто не подсчитывал. Но я знаю его бывших пациентов. Да и мне однажды, когда обнаружил опухоль в моих легких, помог

А ведь все могло в судьбе Лени Авербуха сложиться иначе. Как он мечтал стать шпионом.

Сколько книг прочитал про разведчиков. Рвался, просился, но отказали. Форма носа не соответствовала стандарту.

Но Леонид Григорьевич человек упрямый.

Собрал картотеку о евреях –разведчиках. И в издательстве «оптимум» выпустил книжку. Знай наших!

Как и Чехов, Вересаев, Булгаков, доктор Авербух – писатель.

Конечно, должен был написать роман «Как я не стал Штирлицем»…Когда-то в Одессу приехал Юлиан Семенов, целый день провел у нас в редакции, рассказывал о прототипах Штирлица, но Авербуха не упоминал. Так что книга о несостоявшемся Штирлице должна пополнить нас знаниями о собственных Мюллерах…

А книг у Леонида Авербуха немало. Томики стихов – «лёнчиков», краеведческие исследования, автобиографический фолиант…В нашем альманахе почти два года он публиковал очерки о музах одесских поэтов. И результат – новая книга.

Кстати, то , что Леонид Григорьевич так много внимания уделил любовницам поэтов приоткрывает еще одну его черту –

он ЖИЗНЛЮБ.

Как видно, и это качество помогает долго и счастливо жить.

Уверен, что впереди у Леонида Григорьевича до библейских 120 еще тридцать лет счастливой жизни.

Планов у него множество. А он привык выполнять свои планы.

Так что, когда через десять лет будете поздравлять Авербуха со столетием, убедитесь, что не бездельничал

И завершить это признание в любви Леониду Григорьевичу хотел бы словами Пушкина

Поэты всегда пророки. И «наше всё» очень точно предугадал, что нужно нам сегодня:

Подымем стаканы, содвинем их разом!

Да здравствуют музы, да здравствует разум!

Ты, солнце святое, гори!

Как эта лампада бледнеет

Пред ясным восходом зари,

Так ложная мудрость мерцает и тлеет

Пред солнцем бессмертным ума.

Да здравствует солнце, да скроется тьма!

Дорогой Леонид Григорьевич, а еще точнее – Лёня, до 120 в здравии, в творчестве, в любви.