О книге Ефима Бершина «Мёртвое море». – С-Пб., Алетейя, 2021. – 133 с.

У каждого своё понимание Бога и свой способ обращенности к нему. Для Ефима Бершина духовный настрой на эти ракурсы выражен через художественные образы в недавно вышедшем в свет поэтическом сборнике «Мёртвое море». По складу мышления и погружённости в тему, цельности трактовки и способу доказательства своей точки зрения он является создателем собственной поэтической концепции. Он не претендует на истину, пытаясь объяснить значение Бога как всеобъемлющей категории для человека и человечества в первую очередь – себе. Для чего исповедует вековую мудрость, врезанную в тяжелый камень Ветхого Завета, таким образом определяя своё назначение в настоящем времени, когда «кончается век-Мандельштам и является время волков».

 

В скрижальных заповедях – желанный ответ, но воспринимаемый на разных уровнях: аналитическом, чувственном, принятом как нравственная идея, реализованном через образ жизни… Так и образуются два параллельных мира: один, к приоритету которого поэт стремится, и другой – в котором пребывает как наш современник.

Болезненное сожаление «И снова я к тебе не успеваю.
И мне уже, наверно, не успеть», – балансируется отчаянной просьбой: «Воскресите при жизни меня».

Внешняя парадоксальность высказывания обретает смысл в идее, что отказ от библейских заповедей, понимаемых Бершиным как первооснова гуманности, погружение в жизнь, деформированную бренными материями, равносильно духовному вырождению. Но спасение, найденное в обращенности к Богу, а, по сути, к Богу в себе, может быть только выстраданным. Отсюда и выкрик на грани душевного надрыва: «Господи, вспомни, ведь это же я»

Далее рефрен «это я» звучит как позывные, сопровождающие мучительный труд самораскрытия.

Естественна необходимость определиться на карте поиска: «Бог живет на краю Иудейской пустыни». То есть, в местах, где по слову Писания прозвучал и был впервые услышан глас Божий. Эта пустыня обрамляет Мёртвое море, сконцентрированная в нём соль, синонимичная сути вещей, становится импульсом к обнаружению пути так же, как всеобъемлющи искания души: «Что ни море у ног – обязательно Мёртвое море». В стихах оно – «форточка неба, которую выбил Бог», отчего ощутим и доступен «пепел Завета». Само море ассоциируется со стихией, куда всё канет и откуда возрождается, и «мёртвое» воспринимается как незыблемый покой вечных песков пустыни.

Песок – сквозной образ, предстающий опознавательным знаком стихов Бершина. Его лирический персонаж относит себя к ничтожно малой, но – мыслящей и потому страдающей песчинке бытия, желая быть

…не частицей праха,
а частью пустого неба.

Этот же песок становится глобальной аллегорией вечности, тождественной Богу. Органичная сопричастность к нему – в соотнесённости себя с «частью мирового песка из песочных часов, у которых оторвано днище».

Слово песок звучит как «песах», обозначающий исход из Египта, а в данном контексте провозглашая паломничество в свой внутренний мир от «голодной беды, которая рыщет по дворам».

В контексте человек, избравший путь верности Завету и возврата к его истокам, обречён на одиночество, отказываясь разделять потребительские тенденции:

И новые люди опять вырубают сады.
Но я не умею молиться, как новые люди

Чтобы описать воззрения искателя, нужен перевод с «подстрочника» на:
…язык беспомощного бога
на жирный дактиль живота.

Отсутствие словаря расхожих понятий оставляет возможность интуитивного постижения Бога, не поддающегося логике, стоящего над эрудицией. Таких людей – единицы:

Подберите меня, господа, —
нас немного осталось

Компоновка сборника «Мёртвое море» из семи разделов усиливает связь с сакральными аспектами мировоззрения. Отвлекаясь от ветхозаветных символов древности, автор находит свои земные истоки в суровости послевоенного детства. Дальнейший переход от распада нынешней «эпохи обречённой» к объяснению своей внутренней реакции на неё в свете хроник Завета, возводит духовную параллель над «миром из земного праха». И приветствует общность казалось бы несовместимых величин в «единстве быта и небытия», в «кровосмешенье улиц и планет». Даже в том, что «Фигура бесприютного бомжа/ Как сгорбленная формула Вселенной» проявлена диффузия разнородных понятий.

Поэт позиционирует себя как «выражение боли
этой несчастной страны» и, совмещая противоречия, ведет «бой внутри себя».

Это – выбор в борьбе между философией и жизнью, Богом и человеком, побуждающий принимать решение в условиях, когда «Божий суд и божья милость/ Уже почти неразличимы».

Вершиной выбора является отведение себе роли жертвы, готовой на заклание: «сам себе назначил долю агнца, //За которым явится пророк». Но путь уступок жизни, лишенной духовного содержания, отвергнут.

Взлёт непокорности обеспечивает победную кульминацию во внутренней войне

Никогда я не стану синицей в твоем кулаке.
Я твой вечный журавль.
Я твой крик в остывающем небе.

Такой ценой обретается духовная родина, понимаемая как «пространство для любви и для молитвы». Таков путь по пескам одиночества от замысла к воплощению. Побратимами в пути могут быть те, кто также умудрён страданием, как, например, народ Армении. Прообраз же реального места, где можно приблизиться к Богу, пока – поэтическая мечта про «обитель чистых нег» и генерированный сознанием Четвёртый Рим, соборностью поглощающий разногласия. Новая религия, ожидаемая с его приходом, проповедует устремление к одному всеобщему высшему началу, где: «Ни Родины, ни Храма — только Бог!» Он и сможет:

ветхим рубищем любви
соединить дыхание столетий.

Слить параллели в одно линейное направление, и, возможно, тогда можно будет найти успокоение.

Владислав КИТИК

One Response to “Владислав КИТИК. «Параллельный мир из земного праха… ».”

1. Ефим Бершин says:

   January 1, 2021 at 12:33 pm

   Спасибо, Владислав.

   Reply