Виктор ЕСИПОВ. Огонёк на соседней террасе -

Бельишко на террасе сохло,
а солнце (в восемь или без
чего-то) заглянуло в окна
и заглянуть пыталось в лес.
Сентябрь под шорох листопада
еще прекрасен был пока,
и небо от беспечных взглядов
не заслоняли облака,
был ярок свет в конце аллеи,
склонялась над прудом ветла…
И, как последний день Помпеи,
стоял последний день тепла.

* * *
Ранним утром ясна голова,
под конец сентября – бабье лето.
Вот и в строчку сложились слова,
но пока что не видно сюжета.
Увядают на клумбе цветы –
золотые шары и гвоздика,
до начала дневной суеты
Селезнёвка тиха и Палиха.
В этой утренней голубизне
не слабеет мажорная нота …
Женский профиль, мелькнувший в окне,
вдруг напомнит нечаянно что-то.

* * *
Знаешь, а зимы немного жалко,
слишком оказалась коротка –
оттепелей с вьюгой перепалка,
музыка с недальнего катка.

Строй сосулек, свесившихся низко,
дым котельной в небе голубом,
в мессенджере наша переписка –
всё уже затеряно в былом.

* * *
Вспомнил лагерное лето,
пионерский городок…
Виолетта, Виолетта,
где теперь ты, мой дружок?

Мы шагаем парой первой,
а за нами двадцать пар,
это Кратово, наверно,
а, возможно, Катуар.

Вместо пояса рубашка
с рукавами в узелок,
в поле клевер, то есть кашка,
фиолетчатый цветок.

Мы шагаем прямо в лето,
где речные зеркала…
Виолетта, Виолетта,
локон рыжий, ты жива?

* * *
Не спеша, опускается вечер,
мягко светится неба экран,
прячет сад гладиолусов свечи,
словно в вату, в белёсый туман.

Плющ укутал любовно ограду,
ветер в яблонях прошелестел,
забываешь дневную досаду
и тщету неоконченных дел.

Всё в другой предстаёт ипостаси,
и внезапно так радует глаз
огонёк на соседней террасе,
что когда-то горел и у нас…

* * *
Вдруг птичка влетела в окно,
но я не обрадован гостье –
примета известна давно,
меня успокаивать, бросьте.
Шиповник пылал, мошкара
вилась над кустом бересклета…
Подумал: пора, так пора,
да жалко оставить всё это!

* * *
Опять с утра ни ветерка,
и вижу, за ограду глядя, –
ещё ни жёлтого листка
в берёзовых поникших прядях.

Внизу репейник и осот,
природа любит парадоксы –
в саду гортензия цветет
и рядом лиловеют флоксы.

Картинке мирной вопреки, –
ревя, проносятся над лесом
из Кубинки штурмовики,
как будто гонятся за бесом…

Машина катится, пыля,
к шоссе дорогой полевою…
И будто замерла земля
опять меж миром и войною.

* * *
Фотография, пляж в Ле Ционе…
Всё по-прежнему, годы не в счет:
расцветет резеда на балконе
и по осени вновь отцветет.

Не найти подходящего клина,
чтобы клин из души вышибать —
ты восторг, ты беда, ты Селина
научила по-русски звучать.

Это было последнее лето,
помню полуулыбку твою,
так и быть, запали сигарету,
ну, а я от тебя прикурю.

Всё проходит, считается, кроме…
На Донском захоронен твой прах…
Фотография. Пляж в Ле Ционе,
с полотенцем стоишь на плечах.

* * *
Дары бесценные фортуны,
непреднамеренные встречи –
в писательском посёлке вечер,
гитарные рокочут струны.
Уже в пространствах заоконных
проблемы с верхним освещеньем,
роняют в лад с гитарным пеньем
листву оранжевые клёны.
А за столом – прозаик, критик
и гость случайный в той орбите,
и праздничное чаепитье
иль как хотите, назовите.
Где все дышать переставали,
когда, раскованно чертовски,
нам Петр Ефимыч Тодоровский
играл на старенькой гитаре…

* * *
Спалось отлично на террасе,
под говор листьев за стеной –
пока Москвой гуляли с Васей,
с Аксёновым прекрасным Васей,
и Вася снова был живой.

Покровкой шли и шли Арбатом,
приняв бордоского вина…
А утром глянул – дождик с градом,
но это чувство, что он рядом,
не оставляло после сна.

* * *
Сентябрь, и дни ещё короче,
рядами шишки вкруг сосны,
ясней спирали гнёзд сорочьих,
и эти старческие сны.

Какой-то женщиной любуюсь,
смеемся, пьём Шато д’Икем,
и всё целуюсь, всё целуюсь,
не понимая, где и с кем.

И утро, серенькое утро,
в тумане ватном окоём…
А можно жить светло и мудро,
не вспоминая о былом.

* * *
Порою жизнь таким предстанет сюром,
навыворот все и наоборот –
вдруг видятся глаза твои с прищуром
в фольксвагене, входящем в поворот.
И этот мир, да он в своем уме ли, –
где ищем мы спасительную цель,
где ночью о бетонные панели
с разбегу расшибается метель?
А днем Москва шумна и таровата,
и воровата – ясно и ежу,
и нам с тобою… где-то у Арбата,
шарф размотав, распаренный вхожу
в вагон метро… Те катятся в дремоте,
те бодрствуют, смартфоны теребя,
а девушка, сидящая напротив,
напоминает обликом тебя…