Ксения Грек. Точный контакт с собой. Беседа с Надей Делаланд.
Надя Делаланд «Рассказы пьяного просода» (Эксмо, 2021)
Лид: Мы поговорили с Надей Делаланд о ее новой книге прозы «Рассказы пьяного просода», вошедшей в лонг-лист премии НОС и получившей уже массу откликов от критиков и инстаблогеров.
Беседу вела Ксения Грек
– Надя, во-первых, я очень рада возможности побеседовать в вами в формате интервью. Мне давно хотелось задать вам несколько вопросов, на которые я не решалась в нашем обычном общении. Во-вторых, поздравляю вас с первой книгой прозы «Рассказы пьяного просода», которая вышла в издательстве «Эксмо».
– Спасибо большое! Это уже моя вторая первая книга прозы. Первая первая вышла в издательстве Стеклограф несколько месяцев назад. Но да, она все равно первая, потому что до нее я ничего прозаического не предпринимала – если не считать книгу для детей о Нине Искренко, которая вышла в серии «Женская история для детей».
– Отличаются ли чем-то первая первая и первая вторая, кроме издательств?
– Сам текст почти ничем не отличается, хотя пару небольших исправлений я все-таки внесла. Обложку для первой книги рисовал швейцарский художник-карикатурист Даниэль Ганаль, для второй – российский молодой художник Борис Кукин. В первой книге предисловие написала Дана Курская – мой издатель и главный редактор. Во второй – прозаик Алексей Сальников. На обложке первой книги я решила немного пошутить и разместила высказывания о «Рассказах пьяного просода» от Пьера Делаланда, Виктора Пелевина, Александра Пушкина и Льва Толстого. На обложке второй книги все серьезно – там цитаты Соломона Волкова, Алексея Сальникова, Ольги Балла и Александра Чанцева.
– Думаю, о книге с вами еще поговорят другие. Я бы хотела узнать вот что: какие запахи вам нравятся?
– Мне очень нравится запах и вкус зубного порошка. И вообще я очень люблю мяту во всех видах, совершенно не могу перед ней устоять. И еще я люблю, как пахнет землей картошка – если она немытая и если ее намочить. Меня это немного пугает, потому что ассоциативно вызывает какие-то могильные образы, но, с другой стороны, и успокаивает, потому что не так уже страшно лежать в земле, если нравится, как она пахнет. А вот запахи цветов мне нравятся, но как-то в меру, без фанатизма. Запах травы – больше. Запах дождя и опавшей листвы нравится, потому что это немного запах старых книг, библиотеки. И наоборот тоже.
– Часто ли вы думаете о смерти?
– Я все время помню о ней. Изредка забываю и тогда пугаюсь, а когда помню, то не боюсь. Я представляю себе смерть как рождение, а жизнь – как вынашивание души.
– Для чего нужна смерть?
– Своя – для трансформации и продолжения, чужая – чтобы больше ценить жизнь. Когда знаешь, что что-то исчезнет, особенно этим начинаешь дорожить. Чужая смерть – это грустно. И оттого, что мы на протяжении своей жизни регулярно сталкиваемся с чужой смертью, грустим из-за нее и видим грусть других людей, мы начинаем эту утысячеренную грусть переносить и на свой уход. Он тоже, конечно, грустен расставанием с близкими, особенно для них, остающихся. Но в своем уходе главное не это.
– А что?
– Мне кажется, очень важно не испугаться именно в момент смерти, чтобы не потерять от страха сознание. Хотя, возможно, это и не катастрофа. Просто жалко упустить этот опыт.
– Какое у вас любимое занятие?
– Их несколько. На первом месте – спать. Сон мне кажется самым точным контактом с собой. Я имею в виду не сны – сны бывают обманчивы, они ускользают, подыгрывают, лгут. Именно сон как состояние. В нем есть возвращение, восстановление связи, подтверждение. Еще я очень люблю сочинять – не стихи, в них я мало участвую, они сами приходят, когда хотят. А истории. Вот сейчас я пишу сразу две истории, и мне очень интересно, что там будет дальше. То есть я, конечно, примерно знаю, но сильно подозреваю, что все еще может обернуться неожиданно. Третье место делят два взаимоисключающих занятия – я люблю быть одна и общаться с людьми.
– Как к вам приходят мысли?
– Недавно я шла по снегу и поняла, что в верлибре самое главное – это интонация неадресованности. Эта мысль возникла именно потому, что стал сочиняться верлибр, и она же и спугнула его. То есть его организация в столбик и все такое уже подверстываются под эту интонацию неадресованности. Вот так идешь и, ни к кому не обращаясь, вдруг начинаешь думать верлибр. Он как бы вырезан из всего текущего и инородно вставлен. Иногда мысли приходят так. Иногда они кружатся недалеко от того, чем я занимаюсь, и вытекают друг из друга.
– Какое место в вашей жизни занимает любовь?
– Для меня это не что-то, вызываемое внешними причинами, а состояние, когда имеешь, чувствуешь и транслируешь вовне внутренний свет. И тогда сложно сказать, какое она занимает в жизни место, потому что она – условие жизни и сама жизнь. Мы часто теряем с ней связь, заваливаем ее каким-то мусором, забываем о том, что она в нас. И тогда все меркнет. А как только мы ее осознаем, все налаживается.
– Я знаю, что у вас есть пьеса «Дуралекс» об абортах. Ее перевели на польский и даже планировали ставить в одном из Московских театров до локдауна. Как вы относитесь к абортам?
– Конечно, я не осуждаю женщин, которым пришлось на это пойти – как можно осуждать кого-то? И я не за официальный запрет, просто потому что от этого явно будет еще больше горя. Но если не подниматься так высоко к общественному пафосу, а остаться на уровне субъективных ощущений, то мне аборт кажется диким нечеловеческим ужасом. Во-первых, я отлично помню, как сама была беременна, и как еще до всех подтверждающих анализов и тестов, начала чувствовать другое сознание в своем – по крайней мере какую-то эмоциональную его тень. Во-вторых, я совершенно не согласна с тем, что ребенок – только часть тела женщины. Не только. К тому же у него вполне может быть другая группа крови, другой резус фактор. Я точно знаю, что он сразу есть. Просто он маленький, не может себя защитить, не может ничего сказать. Он в полной власти той, в чьем теле оказался. И для меня аборт, конечно, убийство. И мне кажется, что он убивает не только нерожденного малыша, но ничуть не меньше – его маму. Часто выбор между тем родить ребенка или сделать аборт – это выбор между своими интересами и его, и женщина просто выбирает себя. Понятное дело, я не говорю о тех случаях, когда роды стопроцентно гарантируют смерть матери, например, а ее дома ждет годовалый ребенок, и она просто не может рисковать и т.д. Часто женщины идут на аборты потому, что – а как же карьера, или муж против, или нет хороших условий, или еще почему-то вполне эгоистическому. Я не осуждаю, но не могу не чувствовать ужаса. Наверное, мне гораздо легче отождествиться с ребенком в этом случае.
– Расскажите, чем отличается поэт-Делаланд от Делаланд-прозаика и драматурга?
– На удивление, пропасть скорее пролегает между поэтом и прозаиком, с одной стороны, и драматургом – с другой. Почему-то, когда я пишу пьесы, у меня обостряется дидактическая жилка, которая совершенно никак себя не проявляет ни в поэзии, ни в прозе, ни в жизни. Для меня это загадка, но так получается. Непонятно каким образом, но форма здесь четко задает мне дидактический пафос. Но, конечно, прозаик от поэта тоже отличается, коль скоро проза отличается от поэзии, и в сознании работают совершенно различные механизмы. Хотя в моем случае они явно находятся в отношениях включения.
– Кого из современных прозаиков вы для себя выделяете? Возможно, есть такие, которые пишут на границе между прозой и поэзией?
– Конечно, поэзия и проза находятся в живом взаимодействии и взаимовлиянии, они питают друг друга и обновляют, одновременно отталкиваясь и стремясь к сближению. Лаконичность поэзии, ее склонность к компрессии смысла, образность, повышенное внимание к форме, особенно к звуковому строю, легко усваивается прозой. И напротив – разреженная простота прозы, ее относительные свобода и раскрепощенность подхватываются поэзией. Я могу назвать три очень разные прозаические книги из недавно прочитанных, которые, на мой взгляд, объединены и оживлены дыханием поэзии, и от этого необыкновенно суггестивны.
Во-первых, Алексей Сальников «Опосредованно». Эта книга обладает мощнейшим силовым полем, выстраивающим параллельную вселенную, в которой поэзия – «литра» – проходит по разряду наркотиков. Стоит мельком вспомнить эпизод из романа, реплику или персонажа, как моментально втягиваешься в его виртуальную реальность с иными воздухом, светом и ощущениями от проприоцепции.
Во-вторых, Владимир Сотников «Улыбка Эммы». Читатель с первых слов настолько оказывается включен в мышление и восприятие главного героя, в тягучее и медленное время истории, так погружается в доброту и любовь – отправные точки каждого сказанного Сотниковым слова, что весь роман парадоксальным образом воспринимается на дословесном, образном уровне и живет потом внутри как собственное воспоминание.
И, наконец, Леонид Костюков «Великая страна». Выстраивание мира, в котором жизнь не просто убедительна, но завораживает красотой и изяществом языковых решений, оставляет в сознании что-то вроде входа в тайную комнату. И я ловлю себя на том, что именно в случае с прозой Леонида Костюкова не закрываю дверь в эту комнату, заглядываю в нее, сверяюсь с ритмом жизни за ней и нет-нет понимаю, что только что из нее вылетела ко мне птица и кружится над головой.
– Спасибо большое! Удачи вам и вашей книге!
– Спасибо вам!
Надя Делаланд «Рассказы пьяного просода» (Эксмо, 2021)
Лид: Мы поговорили с Надей Делаланд о ее новой книге прозы «Рассказы пьяного просода», вошедшей в лонг-лист премии НОС и получившей уже массу откликов от критиков и инстаблогеров.
Беседу вела Ксения Грек
– Надя, во-первых, я очень рада возможности побеседовать в вами в формате интервью. Мне давно хотелось задать вам несколько вопросов, на которые я не решалась в нашем обычном общении. Во-вторых, поздравляю вас с первой книгой прозы «Рассказы пьяного просода», которая вышла в издательстве «Эксмо».
– Спасибо большое! Это уже моя вторая первая книга прозы. Первая первая вышла в издательстве Стеклограф несколько месяцев назад. Но да, она все равно первая, потому что до нее я ничего прозаического не предпринимала – если не считать книгу для детей о Нине Искренко, которая вышла в серии «Женская история для детей».
– Отличаются ли чем-то первая первая и первая вторая, кроме издательств?
– Сам текст почти ничем не отличается, хотя пару небольших исправлений я все-таки внесла. Обложку для первой книги рисовал швейцарский художник-карикатурист Даниэль Ганаль, для второй – российский молодой художник Борис Кукин. В первой книге предисловие написала Дана Курская – мой издатель и главный редактор. Во второй – прозаик Алексей Сальников. На обложке первой книги я решила немного пошутить и разместила высказывания о «Рассказах пьяного просода» от Пьера Делаланда, Виктора Пелевина, Александра Пушкина и Льва Толстого. На обложке второй книги все серьезно – там цитаты Соломона Волкова, Алексея Сальникова, Ольги Балла и Александра Чанцева.
– Думаю, о книге с вами еще поговорят другие. Я бы хотела узнать вот что: какие запахи вам нравятся?
– Мне очень нравится запах и вкус зубного порошка. И вообще я очень люблю мяту во всех видах, совершенно не могу перед ней устоять. И еще я люблю, как пахнет землей картошка – если она немытая и если ее намочить. Меня это немного пугает, потому что ассоциативно вызывает какие-то могильные образы, но, с другой стороны, и успокаивает, потому что не так уже страшно лежать в земле, если нравится, как она пахнет. А вот запахи цветов мне нравятся, но как-то в меру, без фанатизма. Запах травы – больше. Запах дождя и опавшей листвы нравится, потому что это немного запах старых книг, библиотеки. И наоборот тоже.
– Часто ли вы думаете о смерти?
– Я все время помню о ней. Изредка забываю и тогда пугаюсь, а когда помню, то не боюсь. Я представляю себе смерть как рождение, а жизнь – как вынашивание души.
– Для чего нужна смерть?
– Своя – для трансформации и продолжения, чужая – чтобы больше ценить жизнь. Когда знаешь, что что-то исчезнет, особенно этим начинаешь дорожить. Чужая смерть – это грустно. И оттого, что мы на протяжении своей жизни регулярно сталкиваемся с чужой смертью, грустим из-за нее и видим грусть других людей, мы начинаем эту утысячеренную грусть переносить и на свой уход. Он тоже, конечно, грустен расставанием с близкими, особенно для них, остающихся. Но в своем уходе главное не это.
– А что?
– Мне кажется, очень важно не испугаться именно в момент смерти, чтобы не потерять от страха сознание. Хотя, возможно, это и не катастрофа. Просто жалко упустить этот опыт.
– Какое у вас любимое занятие?
– Их несколько. На первом месте – спать. Сон мне кажется самым точным контактом с собой. Я имею в виду не сны – сны бывают обманчивы, они ускользают, подыгрывают, лгут. Именно сон как состояние. В нем есть возвращение, восстановление связи, подтверждение. Еще я очень люблю сочинять – не стихи, в них я мало участвую, они сами приходят, когда хотят. А истории. Вот сейчас я пишу сразу две истории, и мне очень интересно, что там будет дальше. То есть я, конечно, примерно знаю, но сильно подозреваю, что все еще может обернуться неожиданно. Третье место делят два взаимоисключающих занятия – я люблю быть одна и общаться с людьми.
– Как к вам приходят мысли?
– Недавно я шла по снегу и поняла, что в верлибре самое главное – это интонация неадресованности. Эта мысль возникла именно потому, что стал сочиняться верлибр, и она же и спугнула его. То есть его организация в столбик и все такое уже подверстываются под эту интонацию неадресованности. Вот так идешь и, ни к кому не обращаясь, вдруг начинаешь думать верлибр. Он как бы вырезан из всего текущего и инородно вставлен. Иногда мысли приходят так. Иногда они кружатся недалеко от того, чем я занимаюсь, и вытекают друг из друга.
– Какое место в вашей жизни занимает любовь?
– Для меня это не что-то, вызываемое внешними причинами, а состояние, когда имеешь, чувствуешь и транслируешь вовне внутренний свет. И тогда сложно сказать, какое она занимает в жизни место, потому что она – условие жизни и сама жизнь. Мы часто теряем с ней связь, заваливаем ее каким-то мусором, забываем о том, что она в нас. И тогда все меркнет. А как только мы ее осознаем, все налаживается.
– Я знаю, что у вас есть пьеса «Дуралекс» об абортах. Ее перевели на польский и даже планировали ставить в одном из Московских театров до локдауна. Как вы относитесь к абортам?
– Конечно, я не осуждаю женщин, которым пришлось на это пойти – как можно осуждать кого-то? И я не за официальный запрет, просто потому что от этого явно будет еще больше горя. Но если не подниматься так высоко к общественному пафосу, а остаться на уровне субъективных ощущений, то мне аборт кажется диким нечеловеческим ужасом. Во-первых, я отлично помню, как сама была беременна, и как еще до всех подтверждающих анализов и тестов, начала чувствовать другое сознание в своем – по крайней мере какую-то эмоциональную его тень. Во-вторых, я совершенно не согласна с тем, что ребенок – только часть тела женщины. Не только. К тому же у него вполне может быть другая группа крови, другой резус фактор. Я точно знаю, что он сразу есть. Просто он маленький, не может себя защитить, не может ничего сказать. Он в полной власти той, в чьем теле оказался. И для меня аборт, конечно, убийство. И мне кажется, что он убивает не только нерожденного малыша, но ничуть не меньше – его маму. Часто выбор между тем родить ребенка или сделать аборт – это выбор между своими интересами и его, и женщина просто выбирает себя. Понятное дело, я не говорю о тех случаях, когда роды стопроцентно гарантируют смерть матери, например, а ее дома ждет годовалый ребенок, и она просто не может рисковать и т.д. Часто женщины идут на аборты потому, что – а как же карьера, или муж против, или нет хороших условий, или еще почему-то вполне эгоистическому. Я не осуждаю, но не могу не чувствовать ужаса. Наверное, мне гораздо легче отождествиться с ребенком в этом случае.
– Расскажите, чем отличается поэт-Делаланд от Делаланд-прозаика и драматурга?
– На удивление, пропасть скорее пролегает между поэтом и прозаиком, с одной стороны, и драматургом – с другой. Почему-то, когда я пишу пьесы, у меня обостряется дидактическая жилка, которая совершенно никак себя не проявляет ни в поэзии, ни в прозе, ни в жизни. Для меня это загадка, но так получается. Непонятно каким образом, но форма здесь четко задает мне дидактический пафос. Но, конечно, прозаик от поэта тоже отличается, коль скоро проза отличается от поэзии, и в сознании работают совершенно различные механизмы. Хотя в моем случае они явно находятся в отношениях включения.
– Кого из современных прозаиков вы для себя выделяете? Возможно, есть такие, которые пишут на границе между прозой и поэзией?
– Конечно, поэзия и проза находятся в живом взаимодействии и взаимовлиянии, они питают друг друга и обновляют, одновременно отталкиваясь и стремясь к сближению. Лаконичность поэзии, ее склонность к компрессии смысла, образность, повышенное внимание к форме, особенно к звуковому строю, легко усваивается прозой. И напротив – разреженная простота прозы, ее относительные свобода и раскрепощенность подхватываются поэзией. Я могу назвать три очень разные прозаические книги из недавно прочитанных, которые, на мой взгляд, объединены и оживлены дыханием поэзии, и от этого необыкновенно суггестивны.
Во-первых, Алексей Сальников «Опосредованно». Эта книга обладает мощнейшим силовым полем, выстраивающим параллельную вселенную, в которой поэзия – «литра» – проходит по разряду наркотиков. Стоит мельком вспомнить эпизод из романа, реплику или персонажа, как моментально втягиваешься в его виртуальную реальность с иными воздухом, светом и ощущениями от проприоцепции.
Во-вторых, Владимир Сотников «Улыбка Эммы». Читатель с первых слов настолько оказывается включен в мышление и восприятие главного героя, в тягучее и медленное время истории, так погружается в доброту и любовь – отправные точки каждого сказанного Сотниковым слова, что весь роман парадоксальным образом воспринимается на дословесном, образном уровне и живет потом внутри как собственное воспоминание.
И, наконец, Леонид Костюков «Великая страна». Выстраивание мира, в котором жизнь не просто убедительна, но завораживает красотой и изяществом языковых решений, оставляет в сознании что-то вроде входа в тайную комнату. И я ловлю себя на том, что именно в случае с прозой Леонида Костюкова не закрываю дверь в эту комнату, заглядываю в нее, сверяюсь с ритмом жизни за ней и нет-нет понимаю, что только что из нее вылетела ко мне птица и кружится над головой.
– Спасибо большое! Удачи вам и вашей книге!
– Спасибо вам!