ОЛЬГА УЛОКИНА ● НАУЧИТЬСЯ ЛЕГКОСТИ ● СТИХИ

ULOKINA1 Расставаться с красотой больно.
Тем более, на дворе так уныло и серо.
И все так оглохли, что звон колокольный —
Не радость, а бремя для тех, чья мера
Так ясна, что слова на губах моих стынут,
От стыда сжимаются в колючие точки
И стремятся вспять, сквозь язык — в середину
Мозга, чтоб там отыскать кусочек
Нежности, и ее, как знамя,
Из окна бросить голодным под ноги.
И просить прощенья у того, кто ранен,
Но все-таки дышит. И помнит о Боге.

ПЕРЛАМУТР

Холодное дыханье затаив,
Я откажусь от лишних поворотов —
Руки ли, головы ли…
                                        Некрасив,
Беспомощен в окне мелькает кто-то
Неузнаваемый…
                      Какой холодный март!
А в черных зеркалах — все наизнанку…
Тебя признать бы я хотела, милый брат,
Но только тень за мною ходит спозаранку.
Весь день в пустотах, как ненужный  лист,
Искомканный… Так ласточкины гнезда
Зимой зияют амбразурами глазниц
На фоне выбеленных стен — бесхозно…

Не удержать дрожание весны,
Томительное это напряженье.
И знаю, завтра выльются,  смешны,
На улицу в весеннем вожделенье
Прохожие, что в радости своей
Всё поглотят —  все звуки, краски разом,
Упьются солнцем, изойдут экстазом
В круговороте пыльных площадей…

Чрезмерно суетливо…
                                  Каждый звук
В моем  уединенье больно ранит,
Прочерчивая грифельные грани
В пространстве том, где я лепила круг,
Проскребывает тонкие бороздки
В изгибах раковин запутанных ушных,
Срывает мякоть, превращая в жмых
Кораллов драгоценные отростки…

Молчанье — поводырь мой…  Нет предела
Для тех таинственных теней, что не умрут.
Я  веки опускаю, прячу тело
И оставляю зренью чистый перламутр…

художник Изя Шлосберг 

МОТЫЛЬКИ

Эти крылья оказались тонки,
Для того чтобы лететь долго.
Ну признай: мы с тобой мотыльки —
Мельтешим у блестящих осколков.
А хотелось объема и веса,
Чтоб под снежным шатром облаков
Нам лететь над бескрайним лесом
Без усилий и без тормозов.
Чтобы солнце светящейся точкой
Овеществляло лаз —
Сквозь горизонт, сквозь прочность —
К самой сути прозрачных нас.
Но и так, мой родной, послушай,
Сердцем знаю, что нас там ждут —
Нас, негениев, нас, непослушных,
Грешных нас. А мы всё еще тут…
Мотыльки… Промотали время.
Остановка. Еще один вдох…
Крылья сложены. Шаг отмерен.
Нам, бессильным, хватает крох.
И пока притяженье держит
Нас у этого края земли,
Бедняков чей-то голос утешит,
Чтоб на тот край пройти смогли.

 

* * *
Когда время несется, как поезд, врезается в грудь
И дни — за вагоном вагон — остается мгновенье,
Чтобы воздух, как шар золотой, целиком заглотнуть
И зависнуть в молчанье, убрав из души напряженье.
Развязать лабиринт пуповины — печальный долг
Архитектора жизни, рвущегося наружу.
Ни дня без строчки — это не про него.
Он не меряет строчками дни, ему воздух нужен
И любовный кокон ли, чаша ли… и еще тишина,
Чтобы слышать шаги судьбы и космический трепет…
Пуповина дрожит, как гитары томящей струна,
Ветер разносит по миру чарующий лепет.
Острие не разрежет бокал — нужно выпить до дна —
Как по маслу, умеет скользить по бунтующим венам.
Архитектор устал. Грифель сточен. Зияет вина.
«Убели мою душу, Господь, первым снегом и верой!»
— Будет душно и больно, но время оставить послед,
Ну давай же, выныривай! — чей-то мучительный голос,
Как факир, зазывает на отклик — и памяти нет. 
Чистый лист. Разреженность. И снова —
любовь и бездомность.

ПЕНЕЛОПА

научиться легкости
и плыть, как облако…
научиться мягкости
и течь, как дым…
распахнуть настежь плотные створки сердца
и пролить всю влагу на того, кто нежно любим…

Ты сидишь на пороге, укутана клетчатым пледом.
А душа уплывает в глубокое синее небо,
Что просторнее мыслей, какие под вечер бывают,
И нежнее любимого тихо тебя обнимает.
Ты сидишь. Облака наплывают в три слоя
Дымовою завесой. На сердце светло и спокойно.
Ты не ткешь покрывал и ковров, от бессилья немея.
Твоей нежности мягкий покров — вот приют Одиссея.

Сестра моя, Пенелопа,
Лунная плошка. Полная…
Мармеладная долька.
Пригоршнями
Из твоего лона
Черпать бы мне женскость,
Но я вижу лишь круглую лопасть
Корабля, бороздящего небо.
Это значит, опять ущербность
Сморщенной корки хлебной
Изживать до сердечной боли.
Это значит, опять за порог
Выхожу, для того чтоб не лопнуть
От любопытства крамольного,
Значит, снова готовлюсь на вдох,
Пополам изогнувшись подковою.
Скоро я буду новою,
Опьяненною свежим ветром,
А не призрачным лунным светом.
Буду другой. Дорогою.
Стрелою.  А ты… Ты — берег.
Бережешь песчинки минут,
Восполняешь пустот пробелы
И живешь в неподвижности строгой.
Покинута, осиротела…
Одинока, как глаз циклопа.
Прячешь в трауре дряхлое тело.
Вечная Пенелопа.

Но твои морщины — магнит и якорь.
Материнские руки с годами становятся мягче.
Укатился мячик солнца за край, повзрослел мальчик.
Значит, скоро вернется к тебе. На маяк. Встречай.

ПРОЗРАЧНОСТЬ
                                       И. Д.

Была исколота. Дышала, как медуза,
Так жадно, только тщетно: сквозь меня
Не проходил как будто свет, и тяжким грузом
Влекли на дно тугие страхи-якоря.
Вода не голубела надо мною,
Но мутным глазом вглядывалась внутрь.
А как бы я упилась синевою
И тельцем хрупким встретила лазурь!
Но Божий Дух носился над волнами,
И надо мной Он, видно, тоже пролетел,
Так как прозрачно стало в океане,
И я — в кругу других прозрачных тел.
Я, неготовая, с моею верой скудной,
В сомненьях и в бессилье, в пустоте,
Как пассажир, была накрыта чудом
И сдвинута. И вот, не знаю, где,
Но что-то больно колотилось, прорастая,
Как будто вспучивалось из меня, на встречу шло.
И стала я какая-то другая,
В себе несущая — пусть малое зерно.
Амеба милая, в какой-то дальней споре
Ты затаилась. Чувствуешь меня?
Меня по-прежнему влечет навстречу морю
Твой микромир — там вся твоя родня.
И снова ждешь ты, чувствуя предельность —
Ты, жалкая, — прикосновения Руки.
Ведь для Него нет мелкого. Есть нераздельность,
А с Ним и мы прозрачны и легки.

ВЕСЕННЕЕ

Теплынь. Весна пришла неотвратимо,
И бродят все душою нараспашку.
В окно я наблюдала за дворняжкой,
На солнце разомлевшей. Инстинктивно
Мне захотелось распахнуть все двери,
Быть там, где все, и так же опьяняться
Прозрачным воздухом, и весело поверить:
Душа — алмаз, а не  ступеньки сланца.
В такие дни, когда молчанье друг,
Когда так ясно различим пульс мирозданья,
Дыханье, кровеносный жизни круг, —
Приходят  детские ко мне воспоминанья.
И чутко нервы памяти дрожат,
Вдруг обнажаясь, и томится сладко сердце,
И чистые, как Божии младенцы,
Другой весны картины пестует душа.

Легко отталкивались ноги от земли,
Вдыхали легкие парной весенний воздух —
Весь бело-розовый — то персики цвели
И вишни, яблони и абрикосы.
Мой детский взор и ум вбирали с жаром
Земли, взрыхленной пышно, черноту
И тайну липких почек в парке старом.
А сердце странную рождало маяту
И в животе недетское волненье:
Хотелось руки, словно крылья, распрямить
И над деревьями подняться — и парить
На теплых токах пенного цветенья.
Из-за забора выходил знакомый пес
И преданно мне вглядывался в душу.
Он ждал меня часами, вахту нес,
Ведь знал, что я традиций не нарушу.
Он чувствовал, что ждет его с утра
Печенье с сырниками в моем школьном ранце.
Мы трапезу делили с ним по-братски
И расставались у соседнего двора.
И сердце радостно рвалось из берегов
От ощущенья, что мир добр, и не иначе;
И был дороже редкостных духов
Мне запах шерсти и тепло любви собачей.

Как мир был щедр! Дары меня встречали
Повсюду. Я ж не силилась хранить.
Но, отогретая весенними лучами,
Вдруг узнаю, что их никак не отменить,
Что все по-прежнему: в цветенье полногрудом
Стремится все к любви. И так душа легка,
Что в  ветке персика готова видеть чудо,
Цвести готова и благоухать…

художник Изя Шлосберг

* * *
Моей дорогой подруге Инне

Мне хочется пропеть тебе о том,
Что скорость — не аргумент, а крылья,
Светящиеся лампочки в темноте,
Ковчегом Большой Медведицы
Соединяющие людей —
Мгновенно. Без всяких усилий.
Еще это стук сердца и звон
Перепонок барабанных. Помнишь —
Мускулистую дробь и
Мускулинную доблесть?
Помнишь, как мы стремились
На свет из уютной утробы?
Как нам воздуха было мало
И мы добирали любовью?
Молоко было жирным, как время,
Таким же тягучим, плотным.
А мы в скорости были свободны,
Как теперь в выборе места.
Распускает венок невеста
И бросает кувшинки в воду:
«Сестрицы, укажите дорогу!»
Голоса раздаются чаще.
В нашей власти отдаться бегу,
Сновиденьям, полетам в небо
И рождению новой жизни —
Хрупкой, липкой,
           как крошки-почки
На весенних деревьях голых…
Аргумент — это просто слово.
А во тьме уже теплится жизнь.

ULOKINA1 Расставаться с красотой больно.
Тем более, на дворе так уныло и серо.
И все так оглохли, что звон колокольный —
Не радость, а бремя для тех, чья мера
Так ясна, что слова на губах моих стынут,
От стыда сжимаются в колючие точки
И стремятся вспять, сквозь язык — в середину
Мозга, чтоб там отыскать кусочек
Нежности, и ее, как знамя,
Из окна бросить голодным под ноги.
И просить прощенья у того, кто ранен,
Но все-таки дышит. И помнит о Боге.

ПЕРЛАМУТР

Холодное дыханье затаив,
Я откажусь от лишних поворотов —
Руки ли, головы ли…
                                        Некрасив,
Беспомощен в окне мелькает кто-то
Неузнаваемый…
                      Какой холодный март!
А в черных зеркалах — все наизнанку…
Тебя признать бы я хотела, милый брат,
Но только тень за мною ходит спозаранку.
Весь день в пустотах, как ненужный  лист,
Искомканный… Так ласточкины гнезда
Зимой зияют амбразурами глазниц
На фоне выбеленных стен — бесхозно…

Не удержать дрожание весны,
Томительное это напряженье.
И знаю, завтра выльются,  смешны,
На улицу в весеннем вожделенье
Прохожие, что в радости своей
Всё поглотят —  все звуки, краски разом,
Упьются солнцем, изойдут экстазом
В круговороте пыльных площадей…

Чрезмерно суетливо…
                                  Каждый звук
В моем  уединенье больно ранит,
Прочерчивая грифельные грани
В пространстве том, где я лепила круг,
Проскребывает тонкие бороздки
В изгибах раковин запутанных ушных,
Срывает мякоть, превращая в жмых
Кораллов драгоценные отростки…

Молчанье — поводырь мой…  Нет предела
Для тех таинственных теней, что не умрут.
Я  веки опускаю, прячу тело
И оставляю зренью чистый перламутр…

художник Изя Шлосберг 

МОТЫЛЬКИ

Эти крылья оказались тонки,
Для того чтобы лететь долго.
Ну признай: мы с тобой мотыльки —
Мельтешим у блестящих осколков.
А хотелось объема и веса,
Чтоб под снежным шатром облаков
Нам лететь над бескрайним лесом
Без усилий и без тормозов.
Чтобы солнце светящейся точкой
Овеществляло лаз —
Сквозь горизонт, сквозь прочность —
К самой сути прозрачных нас.
Но и так, мой родной, послушай,
Сердцем знаю, что нас там ждут —
Нас, негениев, нас, непослушных,
Грешных нас. А мы всё еще тут…
Мотыльки… Промотали время.
Остановка. Еще один вдох…
Крылья сложены. Шаг отмерен.
Нам, бессильным, хватает крох.
И пока притяженье держит
Нас у этого края земли,
Бедняков чей-то голос утешит,
Чтоб на тот край пройти смогли.

 

* * *
Когда время несется, как поезд, врезается в грудь
И дни — за вагоном вагон — остается мгновенье,
Чтобы воздух, как шар золотой, целиком заглотнуть
И зависнуть в молчанье, убрав из души напряженье.
Развязать лабиринт пуповины — печальный долг
Архитектора жизни, рвущегося наружу.
Ни дня без строчки — это не про него.
Он не меряет строчками дни, ему воздух нужен
И любовный кокон ли, чаша ли… и еще тишина,
Чтобы слышать шаги судьбы и космический трепет…
Пуповина дрожит, как гитары томящей струна,
Ветер разносит по миру чарующий лепет.
Острие не разрежет бокал — нужно выпить до дна —
Как по маслу, умеет скользить по бунтующим венам.
Архитектор устал. Грифель сточен. Зияет вина.
«Убели мою душу, Господь, первым снегом и верой!»
— Будет душно и больно, но время оставить послед,
Ну давай же, выныривай! — чей-то мучительный голос,
Как факир, зазывает на отклик — и памяти нет. 
Чистый лист. Разреженность. И снова —
любовь и бездомность.

ПЕНЕЛОПА

научиться легкости
и плыть, как облако…
научиться мягкости
и течь, как дым…
распахнуть настежь плотные створки сердца
и пролить всю влагу на того, кто нежно любим…

Ты сидишь на пороге, укутана клетчатым пледом.
А душа уплывает в глубокое синее небо,
Что просторнее мыслей, какие под вечер бывают,
И нежнее любимого тихо тебя обнимает.
Ты сидишь. Облака наплывают в три слоя
Дымовою завесой. На сердце светло и спокойно.
Ты не ткешь покрывал и ковров, от бессилья немея.
Твоей нежности мягкий покров — вот приют Одиссея.

Сестра моя, Пенелопа,
Лунная плошка. Полная…
Мармеладная долька.
Пригоршнями
Из твоего лона
Черпать бы мне женскость,
Но я вижу лишь круглую лопасть
Корабля, бороздящего небо.
Это значит, опять ущербность
Сморщенной корки хлебной
Изживать до сердечной боли.
Это значит, опять за порог
Выхожу, для того чтоб не лопнуть
От любопытства крамольного,
Значит, снова готовлюсь на вдох,
Пополам изогнувшись подковою.
Скоро я буду новою,
Опьяненною свежим ветром,
А не призрачным лунным светом.
Буду другой. Дорогою.
Стрелою.  А ты… Ты — берег.
Бережешь песчинки минут,
Восполняешь пустот пробелы
И живешь в неподвижности строгой.
Покинута, осиротела…
Одинока, как глаз циклопа.
Прячешь в трауре дряхлое тело.
Вечная Пенелопа.

Но твои морщины — магнит и якорь.
Материнские руки с годами становятся мягче.
Укатился мячик солнца за край, повзрослел мальчик.
Значит, скоро вернется к тебе. На маяк. Встречай.

ПРОЗРАЧНОСТЬ
                                       И. Д.

Была исколота. Дышала, как медуза,
Так жадно, только тщетно: сквозь меня
Не проходил как будто свет, и тяжким грузом
Влекли на дно тугие страхи-якоря.
Вода не голубела надо мною,
Но мутным глазом вглядывалась внутрь.
А как бы я упилась синевою
И тельцем хрупким встретила лазурь!
Но Божий Дух носился над волнами,
И надо мной Он, видно, тоже пролетел,
Так как прозрачно стало в океане,
И я — в кругу других прозрачных тел.
Я, неготовая, с моею верой скудной,
В сомненьях и в бессилье, в пустоте,
Как пассажир, была накрыта чудом
И сдвинута. И вот, не знаю, где,
Но что-то больно колотилось, прорастая,
Как будто вспучивалось из меня, на встречу шло.
И стала я какая-то другая,
В себе несущая — пусть малое зерно.
Амеба милая, в какой-то дальней споре
Ты затаилась. Чувствуешь меня?
Меня по-прежнему влечет навстречу морю
Твой микромир — там вся твоя родня.
И снова ждешь ты, чувствуя предельность —
Ты, жалкая, — прикосновения Руки.
Ведь для Него нет мелкого. Есть нераздельность,
А с Ним и мы прозрачны и легки.

ВЕСЕННЕЕ

Теплынь. Весна пришла неотвратимо,
И бродят все душою нараспашку.
В окно я наблюдала за дворняжкой,
На солнце разомлевшей. Инстинктивно
Мне захотелось распахнуть все двери,
Быть там, где все, и так же опьяняться
Прозрачным воздухом, и весело поверить:
Душа — алмаз, а не  ступеньки сланца.
В такие дни, когда молчанье друг,
Когда так ясно различим пульс мирозданья,
Дыханье, кровеносный жизни круг, —
Приходят  детские ко мне воспоминанья.
И чутко нервы памяти дрожат,
Вдруг обнажаясь, и томится сладко сердце,
И чистые, как Божии младенцы,
Другой весны картины пестует душа.

Легко отталкивались ноги от земли,
Вдыхали легкие парной весенний воздух —
Весь бело-розовый — то персики цвели
И вишни, яблони и абрикосы.
Мой детский взор и ум вбирали с жаром
Земли, взрыхленной пышно, черноту
И тайну липких почек в парке старом.
А сердце странную рождало маяту
И в животе недетское волненье:
Хотелось руки, словно крылья, распрямить
И над деревьями подняться — и парить
На теплых токах пенного цветенья.
Из-за забора выходил знакомый пес
И преданно мне вглядывался в душу.
Он ждал меня часами, вахту нес,
Ведь знал, что я традиций не нарушу.
Он чувствовал, что ждет его с утра
Печенье с сырниками в моем школьном ранце.
Мы трапезу делили с ним по-братски
И расставались у соседнего двора.
И сердце радостно рвалось из берегов
От ощущенья, что мир добр, и не иначе;
И был дороже редкостных духов
Мне запах шерсти и тепло любви собачей.

Как мир был щедр! Дары меня встречали
Повсюду. Я ж не силилась хранить.
Но, отогретая весенними лучами,
Вдруг узнаю, что их никак не отменить,
Что все по-прежнему: в цветенье полногрудом
Стремится все к любви. И так душа легка,
Что в  ветке персика готова видеть чудо,
Цвести готова и благоухать…

художник Изя Шлосберг

* * *
Моей дорогой подруге Инне

Мне хочется пропеть тебе о том,
Что скорость — не аргумент, а крылья,
Светящиеся лампочки в темноте,
Ковчегом Большой Медведицы
Соединяющие людей —
Мгновенно. Без всяких усилий.
Еще это стук сердца и звон
Перепонок барабанных. Помнишь —
Мускулистую дробь и
Мускулинную доблесть?
Помнишь, как мы стремились
На свет из уютной утробы?
Как нам воздуха было мало
И мы добирали любовью?
Молоко было жирным, как время,
Таким же тягучим, плотным.
А мы в скорости были свободны,
Как теперь в выборе места.
Распускает венок невеста
И бросает кувшинки в воду:
«Сестрицы, укажите дорогу!»
Голоса раздаются чаще.
В нашей власти отдаться бегу,
Сновиденьям, полетам в небо
И рождению новой жизни —
Хрупкой, липкой,
           как крошки-почки
На весенних деревьях голых…
Аргумент — это просто слово.
А во тьме уже теплится жизнь.