ИРИНА ГОЛЯЕВА ● МАРИНА ЦВЕТАЕВА И АННА ТЕСКОВА ● ОЧЕРК

Ирина Голяева Это текст выступления мастера художественного слова Елены Кукловой и автора на вечере, посвященном 115-летию со дня рождения Марины Ивановны Цветаевой. С тех пор прошло три года и, как представляется, он обрел самостоятельное значение.

Марина Цветаева была истинным Гением места. Мест — Москвы, Тарусы, Коктебеля, — даже Берлина и Парижа, которых не полюбила. Но Прага! В письмах к «чешскому другу» — Анне Антоновне Тесковой, «Прага» звучит как заклинание, пароль, волшебное слово. Она так хотела приехать сюда вновь, так рвалась в город, который любила больше всего на свете «после Москвы». И чем дальше во времени была от Праги, чем дольше — без Праги, тем больше — любила!

«ТАК, КАК ВЫ, МЕНЯ НИКТО НЕ ЛЮБИЛ»

ПРАГА
Где сроки спутаны, где в воздух ввязан 
Дом – и под номером не наяву!
Я расскажу тебе о том, как важно
В летейском городе своем живу.
Я расскажу тебе, как спал он,
Не выспался – и тянет стан,
Где между водорослью и опалом
День деворадуется по мостам.
Где мимо спящих богородиц
И рыцарей, дыбящих бровь,
Шажком торопится народец
Потомков – переживших кровь.
Где честь, последними мечами
Воззвав, – не медлила в ряду.
О городе, где всё очами
Глядит – последнего в роду.
21 апреля 1923

Марина Цветаева была истинным Гением места. Мест — Москвы, Тарусы, Коктебеля, — даже Берлина и Парижа, которых не полюбила. Но Прага! В письмах к «чешскому другу» — Анне Антоновне Тесковой, «Прага» звучит как заклинание, пароль, волшебное слово. Она так хотела приехать сюда вновь, так рвалась в город, который любила больше всего на свете «после Москвы». И чем дальше во времени была от Праги, чем дольше — без Праги, тем больше — любила!
Уповала на приезд — даже переезд в Прагу, как на последнюю надежду. И верила — вначале, что — сбудется. Потом уже не верила — и не рвалась. Не рвалась, — потому что не верила. Но Прага — с тех самых пор, как уехала, — до того, как уехала, — была с ней. И она была там, и осталась навсегда — душой, Вечным Пражским Духом.
В Праге жила Анна Антоновна Тескова… Их переписка началась еще во время пребывания Марины Ивановны в Чехии и продлилась до последних мгновений ее эмиграции. Последнее письмо Анне Антоновне Марина Цветаева отправила в день отъезда из Франции. Из их переписки вырастает не замутненный ни временем, ни расстоянием, ни житейской суетой, образ Дружбы. Это была высокая дружба-любовь, любовь-дружба, усиленная расставанием и расстоянием.
Все, кому дорога Марина Цветаева, не могут не испытывать пронзительной благодарности к той, что была для нее на протяжении многих лет самым верным другом. Понятен и интерес к самой Анне Антоновне. Писательница, переводчица, общественный деятель, одна из создателей и руководителей культурно-благотворительного общества помощи русским в Чехии — Чешско-Русской Едноты, — Анна Тескова, тем не менее, вошла в историю, прежде всего, как друг и адресат Марины Цветаевой. Чешский цветаевед Антонин Главачек пишет: «Имя близкой подруги М. Цветаевой научная среда уже приняла к сведению, однако информация о ней, как правило, пока только еще ограничивается простым констатированием  -«чешская писательница и переводчица, организатор Чешско-Русской Едноты». Этого мало». Увы, пока приходится этим малым и довольствоваться.
Детство Анны Тесковой прошло в Москве. Ее отец Антонин Теска, инженер-строитель, получил там пост директора пивоваренного завода. В семье было еще двое детей — Августа, младшая дочь, и сын, который в 9-летнем возрасте умер. Анне было 12 лет, когда, в результате уличного несчастного случая, погиб отец. Мать — пианистка, после смерти мужа давала уроки музыки. В 1884 году Тесковы уехали в Прагу.
Анна и Августа получили педагогическое образование, работали учительницами. Жили вместе с матерью, следуя ее довольно странному то ли совету, то ли завету: «Девочки, никогда не выходите замуж, хотя это и великолепнее всего, все равно не стоит ничего». В дальнейшем Августа Тескова стала писательницей, Анна печаталась в газетах и журналах. Многие ее публикации были на «русскую тему». Она переводила произведения Толстого, Достоевского, Мережковского, Соловьева, занималась и переводами с немецкого.
Анна Тескова была старше Марины Цветаевой на 20 лет. Их заочное знакомство началось осенью 1922 года с письма Анны Антоновны, в котором она обращалась к Марине Ивановне с просьбой выступить на литературном вечере 21 ноября. В ответном письме, датированном 15 ноября, Цветаева ответила согласием. Жила она в то время в подпражской деревне Мокропсы.

Скорее всего, ни личных, ни эпистолярных контактов в течение следующих двух лет между ними не было. В письме из деревни Вшеноры, от 5 декабря 1924, Марина Цветаева обращается к своему адресату: «Многоуважаемая госпожа Тешкова, (Простите, не знаю имени-отчества)». Однако духовная связь между ними уже была — в конце письма читаем: «…вас повидаю с удовольствием. Напишите, какой у вас ближайший свободный день и предупредите открыткой — буду ждать вас, могу даже встретить». В письме от 11 января 1925 «госпожа Тешкова» уже – «милая Анна Антоновна». «Давно окликнула бы Вас, – пишет Марина Цветаева, – если бы не с субботы на субботу ожидание Вашего приезда. Теперь обращаюсь к Вам с просьбой…». Эта первая, в череде многих и многих просьб, которые будут обращены к Тесковой на протяжении 14 лет, касается поиска в Праге подходящей лечебницы, где мог бы появиться на свет долгожданный сын Марины Цветаевой (в том, что именно сын – сомнений не было). А Георгий родился на две недели раньше срока, 1 февраля, в снежное воскресенье, у себя дома — во Вшенорах. И об этом незамедлительно, 2 февраля, сообщается «дорогой Анне Антоновне».
Их отношения развиваются по нарастающей. Марина Ивановна и Анна Антоновна, обе «не замечающие быта», внимательны друг к другу и в бытовых мелочах. Во Вшенорах Тескову ждут ежевичное варенье и маринованные белые (есть даже отдельная баночка для ее мамы). А от Али — фазанье перо, которыми «весь лес усеян». Анна Антоновна привозит Марине Ивановне халат, дарящий «приятное ощущение простоты, чистоты и теплоты», детские вещи, пирожные, которые — «напрасное баловство». И – занимается ее литературными делами (устраивает рукописи в журналы, организовывает вечер). Из своей лесной деревни, где тогда все — «жили хорошо» (так уже больше нигде и никогда не будет), Марине Цветаевой так хочется вырваться в Прагу, провести «волшебный день» с Анной Антоновной.

…А тем временем стремительно приближался отъезд в Париж. В письме от 1 октября 1925, с подробным рассказом о предотъездных хлопотах, — такие строки: «Непременно хочу перед отъездом провести с Вами вечерок. Я у Вас ни разу не была, знаю, что буду жалеть об этом, — не хочу жалеть небывшего, а радостно вспоминать бывшее».
Она еще не уехала, и не известно, насовсем ли уедет, но уже зарождается исподволь тоска по Праге, по той, кого назовет она своим чешским другом. В том же письме: «Приезжайте к нам на прощание. Я Вас нежно люблю. Вы из того мира, где только душа весит, — мира сна или сказки. Я бы очень хотела побродить с Вами по Праге, потому что Прага, по существу, тоже такой город, — где только душа весит.  Итак, мне очень хочется побродить с Вами по Праге, пока еще листья есть. <…> Ах, какую чудную повесть можно было бы написать — на фоне Праги! Без фабулы и без тел: роман Душ.
…Если вернусь, помогите мне устроиться в Праге, где-нибудь на окраине, хорошо бы — неподалеку от Вас. Мы бы вместе ходили и бродили».

Незадолго до отъезда Марина Ивановна провела несколько часов в доме Анны Антоновны, в обществе ее матери и сестры. День спустя еще успела побывать у них Аля. Так и уезжали они, увозя с собой волшебное впечатление от волшебного дома.

Уже в первых парижских письмах Марины Цветаевой намечаются два лейтмотива: тоска по Праге и неприятие парижской жизни и самого Парижа. Однако в тот период она много печатается — и хочет, чтобы все напечатанное дошло до Тесковой, хочет знать ее мнение. Так будет на протяжении всех лет эмиграции.
В июле 1926 года возникает вероятность возвращения в Прагу, что вызвано опасением потерять ежемесячное пособие, которое выплачивало правительство Томаша Масарика русским ученым и писателям, — «чешское иждивение», как называла его Марина Цветаева. Однако благодаря хлопотам пражских друзей — Марка Слонима, Валентина Булгакова и конечно, Анны Тесковой, «иждивение» сохранилось. Оно будет приходить в Париж еще в течение нескольких лет.

Елена Куклова …А после того, как стало ясно: в Чехию она не вернется, начинаются мечты о Встрече. Что, если бы Анна Антоновна приехала к ним погостить? Увидела бы Париж… А в Прагу — вторая мечта — они вернулись бы вместе. «Страшно хочу в Прагу. Устроили бы мой вечер в Едноте. Побродили бы по Праге, словом — было бы чудно. Погостила бы у Вас неделю — 10 дней. Наговорились бы. Ах, как было бы чудно! Прага — мой любимый город. Недавно видела открытку с еврейской синагогой — сердце забилось. А мосты? А деревья? Вспоминаю как сон». (24 сентября 1926).
Вероятный приезд Тесковой в Париж отодвигается на весну 1927 года, — может быть, на Пасху? Но и этой мечте не сбыться. Отчего же так и не приехала Тескова — не только на Пасху 27-го года, вообще — никогда?.. Не потому ли, что, как писала Марина Цветаева, «бытовая поездка в Париж, силой Вашего желания, сразу теряет свои естественные очертания…»? Но силой своего желания она надеялась когда-нибудь мечту об их Встрече осуществить. Душевная, духовная потребность в общении с Тесковой, казалось, достигает апогея уже в эти первые дни 1927 года, когда с момента их расставания едва прошел год. «…От всей души хочу Вас, к Вам, быть с Вами. У меня с Вами покой и подъем (покой без подъема — скука. Подъем без покоя — тоска»). (15 января 1927).
Мечта встретиться с Тесковой — в Праге ли, в Париже, становится еще одним лейтмотивом писем — и самой жизни Марины Цветаевой. Она будет не раз возрождаться, порой обретая вполне реальные очертания.
4 октября 1927: «А вот моя большая мечта. Нельзя ли было бы устроить в Праге мой вечер, так, чтобы окупить мне проезд туда и обратно, — минимум 1000 крон. Приехала бы в январе-феврале на две недели, остановилась бы, если бы Вы разрешили, у Вас. Мы провели бы чудные две недели. Неужели это невозможно?.. Мое решение вполне серьезно, я очень соскучилась по Вам и иного выхода не вижу. Кроме того, мне очень хочется написать о Чехии. Это моя давняя мечта». Ни эссе, ни роман, ни повесть «о Чехии» написаны не были. Но… разве ее письма — не об этом, не «роман с Чехией»?
В последних письмах 1927-го – ни слова о планах поездки в Прагу, но все сильнее звучит тоска по этому городу «туманов и снов», по той, кого Марина Цветаева считала «единственным и лучшим его воплощением» — Анне Антоновне Тесковой.
28 ноября 1927. «Прага! Прага! Никогда не рвалась из нее и всегда в нее рвусь. Мне хочется к Вам, ее единственному и лучшему для меня воплощению, к Вам и к Рыцарю. Нет ли его изображений покрупнее и пояснее, вроде гравюры? Повесила бы над столом. Если у меня есть ангел-хранитель, то с его лицом, его львом и его мечом. Мне скажут (не вы, другие!) — «Ваша Прага», и я, схитрив и в полной чистоте сердца, отвечу: «Да, моя». <…> Может быть, ничего не выйдет, что ж — была мечта! Очень удивлюсь, если выйдет..».
9 сентября 1928 года: « <…> …Пишите об осенней Праге. Господи, до чего мне хочется постоять над Влтавой! В том месте, где она как руками обнимает острова!».
18 ноября 1928 года: «Дорогая Анна Антоновна! Во-первых и в-главных: башмачки дошли — чудесные — Мур носит не снимая. Не промокают и размер как раз его. Спасибо от всего сердца: это больше, чем радость — необходимость. …Очередная и очень важная просьба… необходимо, во что бы то ни стало, выцарапать у Марка Львовича мою рукопись «Юношеские стихи».
29 ноября 1928 года. Дорогая Анна Антоновна! Во-первых и
в-главных: огромное спасибо за рукопись, настоящий подарок! Без вас я ее никогда бы не достала. <…> По тому, как я у Вас часто прошу, я знаю, что Вы меня любите».

Елена Куклова «Прошу прощения за несмолкаемые просьбы». «Хотела просить Вас сделать все возможное, но Вы и так всегда делаете — больше, чем можете»… О чем просила? Достать у госпожи Юрчиновой темное платье для вечера. Побывать на лекции Марка Слонима, посвященной ее творчеству, запомнить, что понравится, тут же записать и прислать. Найти подписчиков на книгу «После России». И уже через месяц — результат: «Огромное спасибо за устройство подписки, вы сделали чудо». Когда на почте произошла «ошибка по чеку» и Марине Цветаевой выплатили денег вдвое больше, чем полагалось, а потом эту сумму необходимо было вернуть, с просьбой «достать денег», она обратилась к Анне Антоновне. Но Тескова и без просьб о денежной помощи (к слову, адресовавшихся в Прагу только в самых безвыходных случаях) все понимала. В ноябре 1933: «Огромное спасибо за ежемесячные присылки, всегда выручающие в последнюю минуту». И через год: «Вчера мы совершенно погибали — и вдруг Ваша присылка».
В их отношениях переплетались быт и бытие. Тесковой Марина Цветаева могла сказать то, чего не сказала бы никому другому. Ей она предлагала для перевода свои стихи и прозу, просила прислать необходимые журналы и любимые книги. Анна Антоновна достает и присылает самую любимую — «Кристин, дочь Лавранса» Сигрид Унсет. Из Праги в Париж приходили посылки — с подарками детям, шоколадом, — на праздники и просто так. И подробные письма, со множеством имен и событий. Их Марина хранила — «ни одного не потеряла и не уничтожила за все эти годы». Тесковой она посвятила цикл стихотворений «Деревья».
В письме от 30 сентября 1929 речь о поездке в Прагу ведется вполне серьезно, так, будто она и в самом деле может состояться. 20 октября у Цветаевой — вечер в Брюсселе, откуда она могла бы прямо проехать в Прагу. Марина Ивановна подробно рассуждает о деталях, связанных с устройством пражского вечера. И перечитывая эти строки в который раз, читаешь их как впервые и веришь, что на этот раз мечта сбудется, и поездка состоится. Ну, в самом деле, что в этом невозможного: из Брюсселя — в Прагу?.. 26 октября, в Брюсселе, Марина Цветаева получает пересланное ей туда письмо Тесковой. И становится понятно, что поездка не состоится. Следующие месяцы от Анны Антоновны — тишина. И — какая уж тут поездка, какой вечер! Все в очередной раз откладывается — до весны 1930. А весной — о ней уже и не упоминается.

К началу 30-х годов резко обостряется одиночество Марины Цветаевой — человеческое и творческое. Поэму «Перекоп» не взяли даже в пражском журнале «Воля России», где до сих пор печатали все ее произведения. С изданием поэмы «Молодец», которую она сама перевела на французский, тоже ничего не вышло — издательский кризис. Заказанная для «Новой литературной газеты» статья о детской книге в СССР, получившаяся «очень положительной», — была газетой отвергнута. Марина Ивановна не зарабатывала ничего. Друзей, как она считала, у нее во Франции, «кроме Елены Александровны Извольской», — не было. Здесь она чувствовала себя никому не нужной, здесь не было человека, к которому можно придти просто так, не спрашивая предварительно, можно ли. Одна оставалась надежда — на Анну Антоновну.
22 января 1931: «Я бы хотела друга на всю жизнь — Вас. Кто бы мне всегда — даже на смертном одре, — радовался». И 25 февраля: «Дорогая Анна Антоновна! Еще раз повторяю Вам: живи я с Вами (хотя бы в одном городе, хотя бы в одной стране), у меня была бы другая жизнь, вся другая».
8 октября 1931: «Обнимаю Вас нежно, скоро еще напишу — о той другой жизни, где мы с вами никогда не расставались».
16 октября 1932: «Когда увидимся? Почему люди, которым нужно быть вместе, должны быть врозь? Я бы все свои свободные вечера (не так много!) проводила бы с Вами. Мне общество не нужно. Мне нужен человек, и из всех людей больше всего — Вы. Мне с Вами тихо, Вы понимаете, что это значит? Как в большом поле, — какие есть только в России».
В 1936 году реально встает вопрос об отъезде Сергея Яковлевича и детей в Советский Союз. 15 февраля 1936: «…Не знаете ли Вы, дорогая Анна Антоновна, хорошей гадалки в Праге? Ибо без гадалки мне, кажется, не обойтись. Все свелось к одному: ехать или не ехать. (Если ехать — так навсегда.) Вкратце: и Сергей Яковлевич и Аля и Мур — рвутся. <…> Жить мне — одной — здесь не на что. Эмиграция меня не любит».
…И в начале 1937-го с прежней силой вспыхивает мечта о Встрече. «Как бы мне хотелось с Вами встретиться. А вдруг — в этом году? Давайте подумаем. А может быть, и решим». Может быть, Анна Антоновна приедет в Париж — на Всемирную выставку?. 27 сентября 1937: «…Сплошная обида: так часто люди ездят в Прагу — «съездил в Прагу», «неделя, как вернулся из Праги», и — только я не могу, п. ч. у меня никогда не будет таких денег. (Откуда — у них? Должно быть, какие-нибудь казенные, общественные, кому-то нужно, чтобы такой-то ехал в Прагу, — и никому не нужно, чтобы ехала — я: только мне одной).

30 сентября 1938 года Гитлер, Муссолини, Чемберлен и Даладье подписали Мюнхенское соглашение — о передаче Чехословакией Германии населенной немцами Судетской области. Когда с Чехией случилась такая беда, у Марины Цветаевой это вызвало целую бурю чувств — праведный гнев, прилив любви к стране — родине ее сына, гордость за нее, острую тоску по Праге, которую теперь уже ей никогда не увидеть. И – целый цикл «Стихов к Чехии».
Все последующие месяцы Марина Цветаева жила Чехией — задумала написать о ней книгу, ходила в кино — в надежде, что на экране промелькнет видением Прага, ловила по радио чешскую музыку, искала в магазинах что-нибудь чешское, и находила — эмалированную кружку, пуговицы… У знакомой выменяла кожаный кошелек на картонную коробочку для булавок с вытесненной надписью «Praha, Václavské náměstí («Все это, конечно, чепуха, — но такою любовью — живет. Если бы я могла, у меня все было бы чешское»). Когда, 15 марта 1939, гитлеровские войска оккупировали Чехию, она заводит конверт, куда вкладывает письма и открытки из Чехии, фотографии «чешской трагедии». И продолжает «Стихи к Чехии».

А между тем, сама Марина Цветаева в это время — накануне собственной трагедии, масштабы которой даже ей было не предвидеть. Вместе с сыном она живет в парижском отеле «Иннова», на чемоданах — в ожидании отъезда в Советский Союз, — куда в марте 37-го уехала Аля, в октябре — Сергей Яковлевич. Отъезд приближается и в конце мая 1939-го становится реальностью. Марина Ивановна пишет об этом Тесковой иносказательно. 31 мая 1939: «Дорогая Анна Антоновна! Мы, наверное, скоро тоже уедем в деревню, далекую и на очень долго. Пока сообщаю только Вам. Но где бы я ни была — я всю (оставшуюся) жизнь буду скучать по Вас, без Вас.
М.
Следующие два письма — последние. Первое написано в Париже, второе — в поезде. Поезд шел в Гавр, где Марина Ивановна с сыном должны были сесть на пароход до Ленинграда.
7 июня 1939. Дорогая Анна Антоновна! Пишу поздней ночью — или очень ранним утром. … Это — мой последний привет. Спасибо за ободрение, Вы меня сразу поняли… но выбора не было: нельзя бросать человека в беде, я с этим родилась …
Боже, до чего — тоска! <…>Шею себе сверну — глядя назад: на Вас, на Ваш мир, на наш мир… Но одно знайте: когда бы Вы обо мне ни подумали — знайте, что думаете — в ответ. <…> …Вы человек, который исполнил все мои просьбы и превзошли все мои (молчаливые) требования преданности и памяти. Так, как Вы, меня — никто не любил. Помню все и за все бесконечно и навечно благодарна. —
М.
12 июня 1939 года, в еще стоящем поезде:
Дорогая Анна Антоновна! (Пишу на ладони, потому такой детский почерк)…. <…> Кончается жизнь 17 лет. Какая я тогда была счастливая! А самый счастливый период моей жизни — это — запомните! — Мокропсы и Вшеноры, и еще — та моя родная гора. <…> Буду ждать вестей о всех вас, передавайте мой горячий привет всей семье, желаю вам всем здоровья, мужества и долгой жизни. Мечтаю о встрече на Муриной родине, которая мне роднее своей. Оборачиваюсь на звук ее — как на свое имя. Помните, у меня была подруга Сонечка, так мне все говорили: «Ваша Сонечка». — Уезжаю в Вашем ожерелье и в пальто с Вашими пуговицами, а на поясе — Ваша пряжка. Все — скромное и безумно-любимое, возьму в могилу, или сожгусь совместно. До свидания! Сейчас уже не тяжело, сейчас уже — судьба. Обнимаю Вас и всех Ваших, каждого в отдельности и всех вместе. Люблю и любуюсь. Верю как в себя.
М.

Елена Куклова

Ирина Голяева Это текст выступления мастера художественного слова Елены Кукловой и автора на вечере, посвященном 115-летию со дня рождения Марины Ивановны Цветаевой. С тех пор прошло три года и, как представляется, он обрел самостоятельное значение.

Марина Цветаева была истинным Гением места. Мест — Москвы, Тарусы, Коктебеля, — даже Берлина и Парижа, которых не полюбила. Но Прага! В письмах к «чешскому другу» — Анне Антоновне Тесковой, «Прага» звучит как заклинание, пароль, волшебное слово. Она так хотела приехать сюда вновь, так рвалась в город, который любила больше всего на свете «после Москвы». И чем дальше во времени была от Праги, чем дольше — без Праги, тем больше — любила!

«ТАК, КАК ВЫ, МЕНЯ НИКТО НЕ ЛЮБИЛ»

ПРАГА
Где сроки спутаны, где в воздух ввязан 
Дом – и под номером не наяву!
Я расскажу тебе о том, как важно
В летейском городе своем живу.
Я расскажу тебе, как спал он,
Не выспался – и тянет стан,
Где между водорослью и опалом
День деворадуется по мостам.
Где мимо спящих богородиц
И рыцарей, дыбящих бровь,
Шажком торопится народец
Потомков – переживших кровь.
Где честь, последними мечами
Воззвав, – не медлила в ряду.
О городе, где всё очами
Глядит – последнего в роду.
21 апреля 1923

Марина Цветаева была истинным Гением места. Мест — Москвы, Тарусы, Коктебеля, — даже Берлина и Парижа, которых не полюбила. Но Прага! В письмах к «чешскому другу» — Анне Антоновне Тесковой, «Прага» звучит как заклинание, пароль, волшебное слово. Она так хотела приехать сюда вновь, так рвалась в город, который любила больше всего на свете «после Москвы». И чем дальше во времени была от Праги, чем дольше — без Праги, тем больше — любила!
Уповала на приезд — даже переезд в Прагу, как на последнюю надежду. И верила — вначале, что — сбудется. Потом уже не верила — и не рвалась. Не рвалась, — потому что не верила. Но Прага — с тех самых пор, как уехала, — до того, как уехала, — была с ней. И она была там, и осталась навсегда — душой, Вечным Пражским Духом.
В Праге жила Анна Антоновна Тескова… Их переписка началась еще во время пребывания Марины Ивановны в Чехии и продлилась до последних мгновений ее эмиграции. Последнее письмо Анне Антоновне Марина Цветаева отправила в день отъезда из Франции. Из их переписки вырастает не замутненный ни временем, ни расстоянием, ни житейской суетой, образ Дружбы. Это была высокая дружба-любовь, любовь-дружба, усиленная расставанием и расстоянием.
Все, кому дорога Марина Цветаева, не могут не испытывать пронзительной благодарности к той, что была для нее на протяжении многих лет самым верным другом. Понятен и интерес к самой Анне Антоновне. Писательница, переводчица, общественный деятель, одна из создателей и руководителей культурно-благотворительного общества помощи русским в Чехии — Чешско-Русской Едноты, — Анна Тескова, тем не менее, вошла в историю, прежде всего, как друг и адресат Марины Цветаевой. Чешский цветаевед Антонин Главачек пишет: «Имя близкой подруги М. Цветаевой научная среда уже приняла к сведению, однако информация о ней, как правило, пока только еще ограничивается простым констатированием  -«чешская писательница и переводчица, организатор Чешско-Русской Едноты». Этого мало». Увы, пока приходится этим малым и довольствоваться.
Детство Анны Тесковой прошло в Москве. Ее отец Антонин Теска, инженер-строитель, получил там пост директора пивоваренного завода. В семье было еще двое детей — Августа, младшая дочь, и сын, который в 9-летнем возрасте умер. Анне было 12 лет, когда, в результате уличного несчастного случая, погиб отец. Мать — пианистка, после смерти мужа давала уроки музыки. В 1884 году Тесковы уехали в Прагу.
Анна и Августа получили педагогическое образование, работали учительницами. Жили вместе с матерью, следуя ее довольно странному то ли совету, то ли завету: «Девочки, никогда не выходите замуж, хотя это и великолепнее всего, все равно не стоит ничего». В дальнейшем Августа Тескова стала писательницей, Анна печаталась в газетах и журналах. Многие ее публикации были на «русскую тему». Она переводила произведения Толстого, Достоевского, Мережковского, Соловьева, занималась и переводами с немецкого.
Анна Тескова была старше Марины Цветаевой на 20 лет. Их заочное знакомство началось осенью 1922 года с письма Анны Антоновны, в котором она обращалась к Марине Ивановне с просьбой выступить на литературном вечере 21 ноября. В ответном письме, датированном 15 ноября, Цветаева ответила согласием. Жила она в то время в подпражской деревне Мокропсы.

Скорее всего, ни личных, ни эпистолярных контактов в течение следующих двух лет между ними не было. В письме из деревни Вшеноры, от 5 декабря 1924, Марина Цветаева обращается к своему адресату: «Многоуважаемая госпожа Тешкова, (Простите, не знаю имени-отчества)». Однако духовная связь между ними уже была — в конце письма читаем: «…вас повидаю с удовольствием. Напишите, какой у вас ближайший свободный день и предупредите открыткой — буду ждать вас, могу даже встретить». В письме от 11 января 1925 «госпожа Тешкова» уже – «милая Анна Антоновна». «Давно окликнула бы Вас, – пишет Марина Цветаева, – если бы не с субботы на субботу ожидание Вашего приезда. Теперь обращаюсь к Вам с просьбой…». Эта первая, в череде многих и многих просьб, которые будут обращены к Тесковой на протяжении 14 лет, касается поиска в Праге подходящей лечебницы, где мог бы появиться на свет долгожданный сын Марины Цветаевой (в том, что именно сын – сомнений не было). А Георгий родился на две недели раньше срока, 1 февраля, в снежное воскресенье, у себя дома — во Вшенорах. И об этом незамедлительно, 2 февраля, сообщается «дорогой Анне Антоновне».
Их отношения развиваются по нарастающей. Марина Ивановна и Анна Антоновна, обе «не замечающие быта», внимательны друг к другу и в бытовых мелочах. Во Вшенорах Тескову ждут ежевичное варенье и маринованные белые (есть даже отдельная баночка для ее мамы). А от Али — фазанье перо, которыми «весь лес усеян». Анна Антоновна привозит Марине Ивановне халат, дарящий «приятное ощущение простоты, чистоты и теплоты», детские вещи, пирожные, которые — «напрасное баловство». И – занимается ее литературными делами (устраивает рукописи в журналы, организовывает вечер). Из своей лесной деревни, где тогда все — «жили хорошо» (так уже больше нигде и никогда не будет), Марине Цветаевой так хочется вырваться в Прагу, провести «волшебный день» с Анной Антоновной.

…А тем временем стремительно приближался отъезд в Париж. В письме от 1 октября 1925, с подробным рассказом о предотъездных хлопотах, — такие строки: «Непременно хочу перед отъездом провести с Вами вечерок. Я у Вас ни разу не была, знаю, что буду жалеть об этом, — не хочу жалеть небывшего, а радостно вспоминать бывшее».
Она еще не уехала, и не известно, насовсем ли уедет, но уже зарождается исподволь тоска по Праге, по той, кого назовет она своим чешским другом. В том же письме: «Приезжайте к нам на прощание. Я Вас нежно люблю. Вы из того мира, где только душа весит, — мира сна или сказки. Я бы очень хотела побродить с Вами по Праге, потому что Прага, по существу, тоже такой город, — где только душа весит.  Итак, мне очень хочется побродить с Вами по Праге, пока еще листья есть. <…> Ах, какую чудную повесть можно было бы написать — на фоне Праги! Без фабулы и без тел: роман Душ.
…Если вернусь, помогите мне устроиться в Праге, где-нибудь на окраине, хорошо бы — неподалеку от Вас. Мы бы вместе ходили и бродили».

Незадолго до отъезда Марина Ивановна провела несколько часов в доме Анны Антоновны, в обществе ее матери и сестры. День спустя еще успела побывать у них Аля. Так и уезжали они, увозя с собой волшебное впечатление от волшебного дома.

Уже в первых парижских письмах Марины Цветаевой намечаются два лейтмотива: тоска по Праге и неприятие парижской жизни и самого Парижа. Однако в тот период она много печатается — и хочет, чтобы все напечатанное дошло до Тесковой, хочет знать ее мнение. Так будет на протяжении всех лет эмиграции.
В июле 1926 года возникает вероятность возвращения в Прагу, что вызвано опасением потерять ежемесячное пособие, которое выплачивало правительство Томаша Масарика русским ученым и писателям, — «чешское иждивение», как называла его Марина Цветаева. Однако благодаря хлопотам пражских друзей — Марка Слонима, Валентина Булгакова и конечно, Анны Тесковой, «иждивение» сохранилось. Оно будет приходить в Париж еще в течение нескольких лет.

Елена Куклова …А после того, как стало ясно: в Чехию она не вернется, начинаются мечты о Встрече. Что, если бы Анна Антоновна приехала к ним погостить? Увидела бы Париж… А в Прагу — вторая мечта — они вернулись бы вместе. «Страшно хочу в Прагу. Устроили бы мой вечер в Едноте. Побродили бы по Праге, словом — было бы чудно. Погостила бы у Вас неделю — 10 дней. Наговорились бы. Ах, как было бы чудно! Прага — мой любимый город. Недавно видела открытку с еврейской синагогой — сердце забилось. А мосты? А деревья? Вспоминаю как сон». (24 сентября 1926).
Вероятный приезд Тесковой в Париж отодвигается на весну 1927 года, — может быть, на Пасху? Но и этой мечте не сбыться. Отчего же так и не приехала Тескова — не только на Пасху 27-го года, вообще — никогда?.. Не потому ли, что, как писала Марина Цветаева, «бытовая поездка в Париж, силой Вашего желания, сразу теряет свои естественные очертания…»? Но силой своего желания она надеялась когда-нибудь мечту об их Встрече осуществить. Душевная, духовная потребность в общении с Тесковой, казалось, достигает апогея уже в эти первые дни 1927 года, когда с момента их расставания едва прошел год. «…От всей души хочу Вас, к Вам, быть с Вами. У меня с Вами покой и подъем (покой без подъема — скука. Подъем без покоя — тоска»). (15 января 1927).
Мечта встретиться с Тесковой — в Праге ли, в Париже, становится еще одним лейтмотивом писем — и самой жизни Марины Цветаевой. Она будет не раз возрождаться, порой обретая вполне реальные очертания.
4 октября 1927: «А вот моя большая мечта. Нельзя ли было бы устроить в Праге мой вечер, так, чтобы окупить мне проезд туда и обратно, — минимум 1000 крон. Приехала бы в январе-феврале на две недели, остановилась бы, если бы Вы разрешили, у Вас. Мы провели бы чудные две недели. Неужели это невозможно?.. Мое решение вполне серьезно, я очень соскучилась по Вам и иного выхода не вижу. Кроме того, мне очень хочется написать о Чехии. Это моя давняя мечта». Ни эссе, ни роман, ни повесть «о Чехии» написаны не были. Но… разве ее письма — не об этом, не «роман с Чехией»?
В последних письмах 1927-го – ни слова о планах поездки в Прагу, но все сильнее звучит тоска по этому городу «туманов и снов», по той, кого Марина Цветаева считала «единственным и лучшим его воплощением» — Анне Антоновне Тесковой.
28 ноября 1927. «Прага! Прага! Никогда не рвалась из нее и всегда в нее рвусь. Мне хочется к Вам, ее единственному и лучшему для меня воплощению, к Вам и к Рыцарю. Нет ли его изображений покрупнее и пояснее, вроде гравюры? Повесила бы над столом. Если у меня есть ангел-хранитель, то с его лицом, его львом и его мечом. Мне скажут (не вы, другие!) — «Ваша Прага», и я, схитрив и в полной чистоте сердца, отвечу: «Да, моя». <…> Может быть, ничего не выйдет, что ж — была мечта! Очень удивлюсь, если выйдет..».
9 сентября 1928 года: « <…> …Пишите об осенней Праге. Господи, до чего мне хочется постоять над Влтавой! В том месте, где она как руками обнимает острова!».
18 ноября 1928 года: «Дорогая Анна Антоновна! Во-первых и в-главных: башмачки дошли — чудесные — Мур носит не снимая. Не промокают и размер как раз его. Спасибо от всего сердца: это больше, чем радость — необходимость. …Очередная и очень важная просьба… необходимо, во что бы то ни стало, выцарапать у Марка Львовича мою рукопись «Юношеские стихи».
29 ноября 1928 года. Дорогая Анна Антоновна! Во-первых и
в-главных: огромное спасибо за рукопись, настоящий подарок! Без вас я ее никогда бы не достала. <…> По тому, как я у Вас часто прошу, я знаю, что Вы меня любите».

Елена Куклова «Прошу прощения за несмолкаемые просьбы». «Хотела просить Вас сделать все возможное, но Вы и так всегда делаете — больше, чем можете»… О чем просила? Достать у госпожи Юрчиновой темное платье для вечера. Побывать на лекции Марка Слонима, посвященной ее творчеству, запомнить, что понравится, тут же записать и прислать. Найти подписчиков на книгу «После России». И уже через месяц — результат: «Огромное спасибо за устройство подписки, вы сделали чудо». Когда на почте произошла «ошибка по чеку» и Марине Цветаевой выплатили денег вдвое больше, чем полагалось, а потом эту сумму необходимо было вернуть, с просьбой «достать денег», она обратилась к Анне Антоновне. Но Тескова и без просьб о денежной помощи (к слову, адресовавшихся в Прагу только в самых безвыходных случаях) все понимала. В ноябре 1933: «Огромное спасибо за ежемесячные присылки, всегда выручающие в последнюю минуту». И через год: «Вчера мы совершенно погибали — и вдруг Ваша присылка».
В их отношениях переплетались быт и бытие. Тесковой Марина Цветаева могла сказать то, чего не сказала бы никому другому. Ей она предлагала для перевода свои стихи и прозу, просила прислать необходимые журналы и любимые книги. Анна Антоновна достает и присылает самую любимую — «Кристин, дочь Лавранса» Сигрид Унсет. Из Праги в Париж приходили посылки — с подарками детям, шоколадом, — на праздники и просто так. И подробные письма, со множеством имен и событий. Их Марина хранила — «ни одного не потеряла и не уничтожила за все эти годы». Тесковой она посвятила цикл стихотворений «Деревья».
В письме от 30 сентября 1929 речь о поездке в Прагу ведется вполне серьезно, так, будто она и в самом деле может состояться. 20 октября у Цветаевой — вечер в Брюсселе, откуда она могла бы прямо проехать в Прагу. Марина Ивановна подробно рассуждает о деталях, связанных с устройством пражского вечера. И перечитывая эти строки в который раз, читаешь их как впервые и веришь, что на этот раз мечта сбудется, и поездка состоится. Ну, в самом деле, что в этом невозможного: из Брюсселя — в Прагу?.. 26 октября, в Брюсселе, Марина Цветаева получает пересланное ей туда письмо Тесковой. И становится понятно, что поездка не состоится. Следующие месяцы от Анны Антоновны — тишина. И — какая уж тут поездка, какой вечер! Все в очередной раз откладывается — до весны 1930. А весной — о ней уже и не упоминается.

К началу 30-х годов резко обостряется одиночество Марины Цветаевой — человеческое и творческое. Поэму «Перекоп» не взяли даже в пражском журнале «Воля России», где до сих пор печатали все ее произведения. С изданием поэмы «Молодец», которую она сама перевела на французский, тоже ничего не вышло — издательский кризис. Заказанная для «Новой литературной газеты» статья о детской книге в СССР, получившаяся «очень положительной», — была газетой отвергнута. Марина Ивановна не зарабатывала ничего. Друзей, как она считала, у нее во Франции, «кроме Елены Александровны Извольской», — не было. Здесь она чувствовала себя никому не нужной, здесь не было человека, к которому можно придти просто так, не спрашивая предварительно, можно ли. Одна оставалась надежда — на Анну Антоновну.
22 января 1931: «Я бы хотела друга на всю жизнь — Вас. Кто бы мне всегда — даже на смертном одре, — радовался». И 25 февраля: «Дорогая Анна Антоновна! Еще раз повторяю Вам: живи я с Вами (хотя бы в одном городе, хотя бы в одной стране), у меня была бы другая жизнь, вся другая».
8 октября 1931: «Обнимаю Вас нежно, скоро еще напишу — о той другой жизни, где мы с вами никогда не расставались».
16 октября 1932: «Когда увидимся? Почему люди, которым нужно быть вместе, должны быть врозь? Я бы все свои свободные вечера (не так много!) проводила бы с Вами. Мне общество не нужно. Мне нужен человек, и из всех людей больше всего — Вы. Мне с Вами тихо, Вы понимаете, что это значит? Как в большом поле, — какие есть только в России».
В 1936 году реально встает вопрос об отъезде Сергея Яковлевича и детей в Советский Союз. 15 февраля 1936: «…Не знаете ли Вы, дорогая Анна Антоновна, хорошей гадалки в Праге? Ибо без гадалки мне, кажется, не обойтись. Все свелось к одному: ехать или не ехать. (Если ехать — так навсегда.) Вкратце: и Сергей Яковлевич и Аля и Мур — рвутся. <…> Жить мне — одной — здесь не на что. Эмиграция меня не любит».
…И в начале 1937-го с прежней силой вспыхивает мечта о Встрече. «Как бы мне хотелось с Вами встретиться. А вдруг — в этом году? Давайте подумаем. А может быть, и решим». Может быть, Анна Антоновна приедет в Париж — на Всемирную выставку?. 27 сентября 1937: «…Сплошная обида: так часто люди ездят в Прагу — «съездил в Прагу», «неделя, как вернулся из Праги», и — только я не могу, п. ч. у меня никогда не будет таких денег. (Откуда — у них? Должно быть, какие-нибудь казенные, общественные, кому-то нужно, чтобы такой-то ехал в Прагу, — и никому не нужно, чтобы ехала — я: только мне одной).

30 сентября 1938 года Гитлер, Муссолини, Чемберлен и Даладье подписали Мюнхенское соглашение — о передаче Чехословакией Германии населенной немцами Судетской области. Когда с Чехией случилась такая беда, у Марины Цветаевой это вызвало целую бурю чувств — праведный гнев, прилив любви к стране — родине ее сына, гордость за нее, острую тоску по Праге, которую теперь уже ей никогда не увидеть. И – целый цикл «Стихов к Чехии».
Все последующие месяцы Марина Цветаева жила Чехией — задумала написать о ней книгу, ходила в кино — в надежде, что на экране промелькнет видением Прага, ловила по радио чешскую музыку, искала в магазинах что-нибудь чешское, и находила — эмалированную кружку, пуговицы… У знакомой выменяла кожаный кошелек на картонную коробочку для булавок с вытесненной надписью «Praha, Václavské náměstí («Все это, конечно, чепуха, — но такою любовью — живет. Если бы я могла, у меня все было бы чешское»). Когда, 15 марта 1939, гитлеровские войска оккупировали Чехию, она заводит конверт, куда вкладывает письма и открытки из Чехии, фотографии «чешской трагедии». И продолжает «Стихи к Чехии».

А между тем, сама Марина Цветаева в это время — накануне собственной трагедии, масштабы которой даже ей было не предвидеть. Вместе с сыном она живет в парижском отеле «Иннова», на чемоданах — в ожидании отъезда в Советский Союз, — куда в марте 37-го уехала Аля, в октябре — Сергей Яковлевич. Отъезд приближается и в конце мая 1939-го становится реальностью. Марина Ивановна пишет об этом Тесковой иносказательно. 31 мая 1939: «Дорогая Анна Антоновна! Мы, наверное, скоро тоже уедем в деревню, далекую и на очень долго. Пока сообщаю только Вам. Но где бы я ни была — я всю (оставшуюся) жизнь буду скучать по Вас, без Вас.
М.
Следующие два письма — последние. Первое написано в Париже, второе — в поезде. Поезд шел в Гавр, где Марина Ивановна с сыном должны были сесть на пароход до Ленинграда.
7 июня 1939. Дорогая Анна Антоновна! Пишу поздней ночью — или очень ранним утром. … Это — мой последний привет. Спасибо за ободрение, Вы меня сразу поняли… но выбора не было: нельзя бросать человека в беде, я с этим родилась …
Боже, до чего — тоска! <…>Шею себе сверну — глядя назад: на Вас, на Ваш мир, на наш мир… Но одно знайте: когда бы Вы обо мне ни подумали — знайте, что думаете — в ответ. <…> …Вы человек, который исполнил все мои просьбы и превзошли все мои (молчаливые) требования преданности и памяти. Так, как Вы, меня — никто не любил. Помню все и за все бесконечно и навечно благодарна. —
М.
12 июня 1939 года, в еще стоящем поезде:
Дорогая Анна Антоновна! (Пишу на ладони, потому такой детский почерк)…. <…> Кончается жизнь 17 лет. Какая я тогда была счастливая! А самый счастливый период моей жизни — это — запомните! — Мокропсы и Вшеноры, и еще — та моя родная гора. <…> Буду ждать вестей о всех вас, передавайте мой горячий привет всей семье, желаю вам всем здоровья, мужества и долгой жизни. Мечтаю о встрече на Муриной родине, которая мне роднее своей. Оборачиваюсь на звук ее — как на свое имя. Помните, у меня была подруга Сонечка, так мне все говорили: «Ваша Сонечка». — Уезжаю в Вашем ожерелье и в пальто с Вашими пуговицами, а на поясе — Ваша пряжка. Все — скромное и безумно-любимое, возьму в могилу, или сожгусь совместно. До свидания! Сейчас уже не тяжело, сейчас уже — судьба. Обнимаю Вас и всех Ваших, каждого в отдельности и всех вместе. Люблю и любуюсь. Верю как в себя.
М.

Елена Куклова