RSS RSS

БОРИС ХЕРСОНСКИЙ ● НИКТО УЖЕ НЕ УМРЕТ ● СТИХИ

А еще иногда он вытаскивает газету из пожелтевшей стопки,
которую тетка-покойница лет сорок назад оставила для растопки
давно разрушенной печки, а газеты в кладовке так и лежат,
а в платяном шкафу тоже стопка негодных старорежимных деньжат.

Иногда он их пересчитывает, если вовсе заняться нечем.
Принимает лекарства: одно лечим, другое – калечим,
читает газетку о съезде двадцать четвертом.
Ах, как потешались над этим бровастым чертом!
Третья полоса заполнена всяким спортом.

Наши в хоккей забили их трем коронам – шведам.
Президента Намибии накормили званым обедом.
Шпион перешел границу. Пограничник крадется следом.

Он читает все это, и делается моложе,
даже морщины разглаживаются на коже.
На последней странице в черных рамочках некрологи.
Все передохли. Понятное дело. И мы – не боги.

Он выпивает таблетку, наливает в стакан минералку…
В дверь стучат. Он идет открывать, опираясь на палку –
через всю прошедшую жизнь, весь коридор, всю одесскую коммуналку.

***

В кошелке старушка несет грядущее, продукты на несколько дней.
А кроме продуктов и кухни  в  будущем ничего не случится с ней.
Медленно время течет,  смерть и болезни – не в счет,
как в песне поется, дорога у нас – молодым, старикам почет.

У старушки и орден есть "Знак почета" – нажила ударным трудом.
А молодым у нас дорога в казенный дом:
большие такие дома, казарма, завод, тюрьма,
что лучше, что хуже – старушка не знает сама.
Говорят соседи, что выжила из ума.

А она не из ума, а просто выжила, как положено выживать.
Как белье выкручивать – из старости жизнь выжимать.
Струйкой, потом – по капле, все реже и реже, пока
на веревке не высохнет белая жизнь старушки и старика.

Вот простыни перестелю, а тогда и умру.
Белая жизнь на прищепках полощется на ветру.

***

И столько всего вокруг: двор-колодец, чугунные воротА,
дворник в белом переднике, бляха, лопатою борода.
Трамвай двадцать третий маршрут, остановка у Греческого моста.
Старики входят с передней площадки, им уступают места.
Внутри трамвая – давка. Внутри стариков – пустота.

И столько всего уже было, три войны – как одна.
Оккупация, казнь заложников, листовками оклеенная стена.
Печки- лавочки, рачки-семечки, Лещенко, кабаре.
То свадебный стол, то гроб стоит во дворе.
Освобождение, голод, возвращение тех, кто еврей
из ташкента-эвакуации, сидельцев – из лагерей.

Кукуруза-никитка, толкучка, субботник, мать его так,
а еще самодеятельность – танцевали гопак.
Ходили вприсядку, клуб ходил ходуном.
И огромная очередь в угловой гастроном.
Помидоры-закрутки, чугунная сковорода,
цветочки желтые – куриная слепота.
В подворотне с гитарой толчется всякая сволотА.

Отеки на голенях, кашель, боли в груди.
И песня – не надо печалиться, вся жизнь впереди,
вся жизнь впереди, надейся и жди.

***

В открытом окне выставляли ящичек-патефон,
позднее – умницу-радиолу для всего двора.
Рознер мучил трубу. Гаранян – саксофон.
Магомаев шел на ура.
Проходя мимо, морщился солдафон.
Кажется, это было вчера или позавчера.
Музычка, запах сирени, майские вечера.

Музыка полагалась одна на всех – и старалась нравиться всем.
Гармония – пять аккордов, несколько лучших тем.
Узнавали с порога, с улицы, с балкона каждый мотив,
дальше шли и насвистывали, подхватив.

На Соборке играли на время и деньги в шахматы, "шах"
был слышен реже, чем мат.Музычка шевелилась в ушах,
наигрывала, наяривала, окончиться не могла,
вертелась пластинка, скользила стальная игла.

***

Не то, чтобы унываю,
просто – нигде не бываю.
Скоро не буду и здесь.
Или буду – повсюду.
Или просто – не буду.
Или – буду не весь.

На старую этажерку
задвинутую в уголок
несчастья соседей сверху
льются сквозь наш потолок.

Подставлен таз. Все – убого.
капли стучат о дно.
Было много у Бога,
а осталось одно.

***

Cидит на стуле, ногу в гипсовом сапожке воздвигнув на табурет.
Пестрый халат, рыжие волосы, вот вам и весь портрет.
Вот вам рентген – двухлодыжечный перелом.
Вот вам голубь – пух выщипывает под крылом.

Вот вам маленький домик беленый, который будто бы перенесла
старуха в одесский двор из украинского села
Мальвы-розы, калитка зеленым покрашена, виноград
в стену тычется наугад.

Вот вам колодец мраморный, сверху накрытый плитой.
На плите дворовый кот сидит, как литой
памятник самому себе и другим котам.
Вот вам – что еще там?

Вот вам – тени, от солнца прячась в тени,
что прячут они, о чем судачат они?
неужто им интересны наши дела?
Какая сломала ногу, какая вчера родила,

какие письма бросают в бывшие ящики, напоминания о долгах,
за квартиру, за воду, за газ, и какая сила в полках
насекомых и многоножек, приветствующих жару,
как свищут ласточки, склевывая мошкару.

Бомж собирает бутылки и уносит в мешке.
И над ним смеется старуха в гипсовом сапожке.

***

Иногда во сне видишь квартиру со слишком высокими потолками,
огромную стройную женщину, платье, глубокий вырез,
альбом с фотографиями, вставленными в прорези – уголками,
проснувшись, понимаешь не сразу, ты просто еще не вырос.

Ходишь пешком под стол. Мало что понимаешь.
Вырываешь из книжки картинки, игрушки ломаешь.

Во дворе тебя лупят. Сдачи даешь, чтоб не расти недотрогой.
Обмениваешься с подружкой наглядной информацией по вопросам пола.
Тебя водят за ручку в кинотеатр который раньше был синагогой,
в резиденции митрополита универ – это такая школа.

Там в парке – зеленый пруд. В нем, выгнув шею, плавает черепаха.
На ветке плакучей ивы трезвонит пестрая птаха.

В кладовке трехгранный штык эпохи войны гражданской,
палка с вырезанной змеей и головой Эскулапа.
В воскресенье город гуляет по улице имени Кобылянской.
Ночью не можешь уснуть из-за дедушкиного храпа.

В ванну пустили живого карпа, чтоб ты им полюбовался.
Вернулся с прогулки – ванна пуста, а карп куда-то девался.

У тебя в коробочке есть большая серебряная монета –
рабочий в обнимку с крестьянином – рубль двадцать четвертого года.
ты уже знаешь что солнце – звезда, а земля – планета.
В планетарии видел подобие звездного небосвода.

Только не знаешь, это ты еще не вырос, или еще не проснулся.
А может – проснулся, да снова к стене отвернулся.

***

В некоторых домах сохранились мраморные лестницы и витражи.
Поднимаясь на верхние этажи,
считаешь ступени, или звонки на дверных косяках,
кое-где уцелели почтовые ящики – Бог знает как.
Орфография старая: если – "для писемъ" – в конце твердый знак.

Но никто не получает ни открыток, ни писемъ, не выписывает газетъ.
Коридор на десять квартир. Четыре кухни. Один клозет.

На две семьи – одна газовая плита.
Обстановочка еще та.

А вдова лейтенанта ставит примус на табурет.
Как бы то ни было – чайник кипит, обед разогрет.

В каждом шкафу скелет, в каждой душе – секрет.

В каждом году по пять праздников – первое января,
восьмое марта, первое мая, ни свет ни заря
под окном играет оркестр, великий октябрь в ноябре,
день конституции. Дети галдят во дворе.

На приколе стоит черный "Опель" – память великой войны.
Парни вполне спортивны. Девчата весьма стройны.

Вот это жизнь! Никого не жалей и себя не жалей.
Работай лишних пять лет – вот и к пенсии десять рублей.
Сходи на бульвар, погляди на гавань, много ли кораблей?

У всех на трубах – красная, у одного – желтая полоса.
По фасаду старого дома распласталась лоза.
След истребителя делит надвое ясные небеса.

***

В сущности, нет ничего, кроме детства, даже сущности нет,
тем более – формы и частностей, вроде галактик или ближних планет,
или пустот, отраженных в обсерваториях, в тысячах страшных зеркал.
Человек искал бесконечности. Наконец-то нашел, что искал.

И что теперь делать с этим ужасом, как с этим жить, скажи,
если есть только детство, парк, по тропкам топочущие ежи,
запах сирени в мае, горка, чешский хрусталь,
роман Островского "Как закалялась сталь".

Монпасье в жестянке или вязкая карамель,
и волшебные щуки – хватит на всех Емель,
и тир в подвале – тут попадают в цель.

Кто не знает, цель это плоский-пестрый зверек,
по зверьку щелкает пулька, он заваливается вбок,
еще три пульки положены в спичечный коробок.

Кто не знает, зимой вода превращается в лед.
Кто не знает, "форвард" по-русски значит – "вперед".

Кто не знает, когда мы вырастем, никто уже не умрет.

(2009-2010)

 

БОРИС ХЕРСОНСКИЙ, Одесса, 2010

image_printПросмотр для печати
avatar

Об Авторе: Борис Херсонский

Поэт, переводчик, эссеист. Родился в 1950 г в Черновцах. Закончил Одесский медицинский институт. По специальности - клинический психолог, заведует кафедрой Одесского национального университета им. Мечникова. Автор пятнадцати книг стихов и переводов. Лауреат ряда премий, в том числе премии им. Иосифа Бродского (2008), специальной премии "Московский счет" (2007), премии Anthologia (2008). Стихи переведены на английский, немецкий, французский и итальянский языки.

Оставьте комментарий