ВЕРА ЗУБАРЕВА ● НЕЗРИМОЕ ● ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО
Заснеженность, ёлка, и Андерсен, конечно же, Андерсен с его таинственным словом «Рождество», которое никто из старших не объяснял, но которое вливалось в сознание вместе со сказкой, как Чудо.
– Мама, а Рождество – это рождение Нового года?
Мама кивает, Андерсен удивлён, я продолжаю наблюдать за падающим в замедленном балете зимы снегом, и Рождество срастается с боем Курантов на долгие годы.
И всё же, оглядываясь на прошлое, радуюсь, что самое главное не было отобрано идеологами. Не смогли отобрать предвосхищение Чуда и Таинства, и на ёлке тайно горела та самая Звезда, свет от которой проливался на нас как вдохновение и предчувствие. И главное – пространство становилось одушевлённым, в нём можно было услышать незримое и увидеть неслышное.
Эти дни нам даны для общения сверх
предлагаемых нам телефонов и скайпов,
на частотах души, где рождается снег,
где рождается всё в королевствах бескрайних,
и включая тебя, и меня, и Его,
и далёкие вести, и тихие струны,
и мерцанья, и символы, и волшебство,
и полозья, и путь, осиянный и трудный…
В один из таких дней я получила весть о метели в Одессе от моей подруги Людмилы Шарга, и мысли мои кружили вокруг её свечи на письменном столе…
«У нас метель…», – написала она.
«А у нас дождь», – подумала я и написала:
Как я хочу в твою метель!
Там то ли вьётся, то ли снится
Разорванная в снег страница –
Раздумья облачных недель…
Здесь только лампа и луна
Во всём большом квадрате ночи.
Я думаю, что я одна.
Ты думаешь, что ты одна.
И сумма наших одиночеств
Кому-то третьему видна.
А улица стремится вверх…
А может быть, мы просто смотрим
Туда. И скрытых звёзд акроним
Приходит к нам сквозь ночь и снег.
И сумма одиночеств – в нём,
И жизнь, что скачет по синкопам.
И думаем мы об одном,
И смотрит в вечность астроном
Несовершенным телескопом.
Тем временем, её метель перетекала в дождь, а она сидела и писала о дожде. Дождь был моим – по нему наши души когда-то пришли друг к другу, с него началось наше знакомство, о котором я в материальном пространстве и не подозревала. Только приехав в Одессу в том, уже ушедшем году, и познакомившись с ангеловидной хозяйкой Дилижанса, я узнала, что мои стихи «В дождь» были её любимыми, и что она написала об этом поэтичное эссе, которое прочла мне со сцены Дилижанса в момент нашей первой встречи…
Так мы писали другу наши послания в тот день-вечер: я – о метели, она – дожде. Каждая писала, ничего не подозревая о том, что пишется на другом конце вселенского стола. А ночью-утром мы обменялись нашими посланиями, написанными независимо друг от друга…
ЛЮДМИЛА ШАРГА
СНЕГ ПЕРЕТЕКАЕТ В ДОЖДЬ…
Вере Зубаревой
…И сумма наших одиночеств…
Вера Зубарева
Сразу, право, не поймёшь,
по какой-такой причине,
еле-еле различимо
снег перетекает в дождь.
Может, он приснился мне?
Двор забрызган и заплакан…
Кот дождинки ловит лапой
на оттаявшем окне…
Снег перетекает в дождь,
сумерки стекают в темень –
там обещанной метели
не отыщешь-не найдёшь…
Но слетит с твоей руки
прямо в мой декабрьский полдень
Птица Белая, напомнив:
дождь – не повод для тоски.
В оперении из слов
звёздный шлейф декабрьской ночи…
В сумме наших одиночеств
есть константа – душ тепло.
Жаль метели…
Не вернёшь…
Но летит стихотворенье,
где снежинки в оперенье,
еле-еле различимо,
бесконечно,
беспричинно,
медленно стекают в дождь…
А вечером того же дня я перечитывала стихи Юрия Микулина, тронувшие меня отцовской темой, столь близкой мне, и пространство его стихов витало в моём доме, словно хотело ещё что-то сказать мне, о какой-то скрытой связи… Ждать разгадки пришлось недолго. На следующий день пришло письмо от Юрия, в котором он рассказал, в частности, о своих одесских корнях и его славном прадеде, Вольном штурмане Дальнего Плавания. Вот и встретилось наше пространство-время – мой отец был капитаном Дальнего Плавания…
Я расспросила Юрия о судьбе его прадеда, и вот что он написал мне:
Здравствуйте, Вера! Спасибо Вам за письмо. Мой рассказ о прадеде основан на давнем рассказе моей матушки (когда ей было уже под 80) и подкреплён паспортом 1896 г. прабабки в коем и сказано, что её муж – дворянин, Вольный штурман дальнего плавания… Ни моя мама, ни я его, ни разу в жизни не видели, и все мои знания носят обрывочный характер: осталась одна старая монета (вся остальная семейная коллекция была украдена), от бабушки – маме по наследству достались пожелтевшие от времени бусы из слоновьей кости (кои прадед привёз жене из плаванья). По большому счёту, мой рассказ и стихи о прадеде есть более мои ощущения на неком подсознательном уровне.
В этом Рождественско-новогоднем выпуске Гостиной мы помещаем подборку Юрия Микулина, посвящённую светлой памяти его прадеда.
«О чём все эти вести разделённых пространством и временем людей?», – думаю накануне Рождества. А метель перекочёвывает из Одессы в Филадельфию, растёт, ширится, словно это стихи накликали её. Мы в заснежье, в ожидании Чуда, и само ожидание уже есть Чудо. Роятся снежинки, и несутся вести, и понимаешь, что весь мир связан струнами, и можно услышать их тихую музыку – музыку чьих-то жизней, печалей и вдохновений…
Мир снежных па-де-де, и мостовая,
Плывёт, как сцена, и слетают сны
С подножки одинокого трамвая
С конечной остановкой у луны.
А возле дома ель стоит на страже,
В ветвях сосульку держит, как свирель –
Там излучает зимнее адажио
Стаккатных нот застывшая капель.
Листа равнина в безначалье стынет.
Задумался возница у свечи,
Мерцает от её дыханья иней,
Роятся жизни, всё ещё ничьи.
Скрипит перо, как по снегу полозья.
Белеет стеариновый сугроб,
И воска оплывающего гроздья,
Застыв, рождают пламени озноб.
И пишутся надзвёздные метели,
Морозов наступающий мажор,
Полозьев ход земной и запредельный –
Их направляет ветер-дирижёр.
И ждут заветных строчек Адресаты,
И с ними снежный мир соотнесён,
И веруют в них пишущие свято,
И свет их указующий – на всём.
С Рождеством! С Новым Годом!
Заснеженность, ёлка, и Андерсен, конечно же, Андерсен с его таинственным словом «Рождество», которое никто из старших не объяснял, но которое вливалось в сознание вместе со сказкой, как Чудо.
– Мама, а Рождество – это рождение Нового года?
Мама кивает, Андерсен удивлён, я продолжаю наблюдать за падающим в замедленном балете зимы снегом, и Рождество срастается с боем Курантов на долгие годы.
И всё же, оглядываясь на прошлое, радуюсь, что самое главное не было отобрано идеологами. Не смогли отобрать предвосхищение Чуда и Таинства, и на ёлке тайно горела та самая Звезда, свет от которой проливался на нас как вдохновение и предчувствие. И главное – пространство становилось одушевлённым, в нём можно было услышать незримое и увидеть неслышное.
Эти дни нам даны для общения сверх
предлагаемых нам телефонов и скайпов,
на частотах души, где рождается снег,
где рождается всё в королевствах бескрайних,
и включая тебя, и меня, и Его,
и далёкие вести, и тихие струны,
и мерцанья, и символы, и волшебство,
и полозья, и путь, осиянный и трудный…
В один из таких дней я получила весть о метели в Одессе от моей подруги Людмилы Шарга, и мысли мои кружили вокруг её свечи на письменном столе…
«У нас метель…», – написала она.
«А у нас дождь», – подумала я и написала:
Как я хочу в твою метель!
Там то ли вьётся, то ли снится
Разорванная в снег страница –
Раздумья облачных недель…
Здесь только лампа и луна
Во всём большом квадрате ночи.
Я думаю, что я одна.
Ты думаешь, что ты одна.
И сумма наших одиночеств
Кому-то третьему видна.
А улица стремится вверх…
А может быть, мы просто смотрим
Туда. И скрытых звёзд акроним
Приходит к нам сквозь ночь и снег.
И сумма одиночеств – в нём,
И жизнь, что скачет по синкопам.
И думаем мы об одном,
И смотрит в вечность астроном
Несовершенным телескопом.
Тем временем, её метель перетекала в дождь, а она сидела и писала о дожде. Дождь был моим – по нему наши души когда-то пришли друг к другу, с него началось наше знакомство, о котором я в материальном пространстве и не подозревала. Только приехав в Одессу в том, уже ушедшем году, и познакомившись с ангеловидной хозяйкой Дилижанса, я узнала, что мои стихи «В дождь» были её любимыми, и что она написала об этом поэтичное эссе, которое прочла мне со сцены Дилижанса в момент нашей первой встречи…
Так мы писали другу наши послания в тот день-вечер: я – о метели, она – дожде. Каждая писала, ничего не подозревая о том, что пишется на другом конце вселенского стола. А ночью-утром мы обменялись нашими посланиями, написанными независимо друг от друга…
ЛЮДМИЛА ШАРГА
СНЕГ ПЕРЕТЕКАЕТ В ДОЖДЬ…
Вере Зубаревой
…И сумма наших одиночеств…
Вера Зубарева
Сразу, право, не поймёшь,
по какой-такой причине,
еле-еле различимо
снег перетекает в дождь.
Может, он приснился мне?
Двор забрызган и заплакан…
Кот дождинки ловит лапой
на оттаявшем окне…
Снег перетекает в дождь,
сумерки стекают в темень –
там обещанной метели
не отыщешь-не найдёшь…
Но слетит с твоей руки
прямо в мой декабрьский полдень
Птица Белая, напомнив:
дождь – не повод для тоски.
В оперении из слов
звёздный шлейф декабрьской ночи…
В сумме наших одиночеств
есть константа – душ тепло.
Жаль метели…
Не вернёшь…
Но летит стихотворенье,
где снежинки в оперенье,
еле-еле различимо,
бесконечно,
беспричинно,
медленно стекают в дождь…
А вечером того же дня я перечитывала стихи Юрия Микулина, тронувшие меня отцовской темой, столь близкой мне, и пространство его стихов витало в моём доме, словно хотело ещё что-то сказать мне, о какой-то скрытой связи… Ждать разгадки пришлось недолго. На следующий день пришло письмо от Юрия, в котором он рассказал, в частности, о своих одесских корнях и его славном прадеде, Вольном штурмане Дальнего Плавания. Вот и встретилось наше пространство-время – мой отец был капитаном Дальнего Плавания…
Я расспросила Юрия о судьбе его прадеда, и вот что он написал мне:
Здравствуйте, Вера! Спасибо Вам за письмо. Мой рассказ о прадеде основан на давнем рассказе моей матушки (когда ей было уже под 80) и подкреплён паспортом 1896 г. прабабки в коем и сказано, что её муж – дворянин, Вольный штурман дальнего плавания… Ни моя мама, ни я его, ни разу в жизни не видели, и все мои знания носят обрывочный характер: осталась одна старая монета (вся остальная семейная коллекция была украдена), от бабушки – маме по наследству достались пожелтевшие от времени бусы из слоновьей кости (кои прадед привёз жене из плаванья). По большому счёту, мой рассказ и стихи о прадеде есть более мои ощущения на неком подсознательном уровне.
В этом Рождественско-новогоднем выпуске Гостиной мы помещаем подборку Юрия Микулина, посвящённую светлой памяти его прадеда.
«О чём все эти вести разделённых пространством и временем людей?», – думаю накануне Рождества. А метель перекочёвывает из Одессы в Филадельфию, растёт, ширится, словно это стихи накликали её. Мы в заснежье, в ожидании Чуда, и само ожидание уже есть Чудо. Роятся снежинки, и несутся вести, и понимаешь, что весь мир связан струнами, и можно услышать их тихую музыку – музыку чьих-то жизней, печалей и вдохновений…
Мир снежных па-де-де, и мостовая,
Плывёт, как сцена, и слетают сны
С подножки одинокого трамвая
С конечной остановкой у луны.
А возле дома ель стоит на страже,
В ветвях сосульку держит, как свирель –
Там излучает зимнее адажио
Стаккатных нот застывшая капель.
Листа равнина в безначалье стынет.
Задумался возница у свечи,
Мерцает от её дыханья иней,
Роятся жизни, всё ещё ничьи.
Скрипит перо, как по снегу полозья.
Белеет стеариновый сугроб,
И воска оплывающего гроздья,
Застыв, рождают пламени озноб.
И пишутся надзвёздные метели,
Морозов наступающий мажор,
Полозьев ход земной и запредельный –
Их направляет ветер-дирижёр.
И ждут заветных строчек Адресаты,
И с ними снежный мир соотнесён,
И веруют в них пишущие свято,
И свет их указующий – на всём.
С Рождеством! С Новым Годом!