ЛИАНА АЛАВЕРДОВА ● МЫ БУДЕМ ПРО ЭТО! ● СТИХИ

ЛИАНА АЛАВЕРДОВА МЕСТЕЧКО

Все мы вышли из местечка –
от молочников до марксов.
В нас живет оно навечно.
Ну и незачем ломаться!
Узнаю я в программисте
интонации дедовьи.
Даже сходен образ мыслей:
духа странствие иль крови?
Даже нобелевский гений
внешне мне напомнил дядю,
кто Вертинским увлекался,
а с Прокофьевым не ладил.

Это я к тому сказала
(может, мысль и примитивна) –
все мы вышли из местечка,
хоть кому-то и противно.
Да, мы вышли из местечек,
истребленных злобой лютой,
но во мне стучит их пепел
ежедневно, поминутно.
И в джинсовом облаченьи,
и в хасидском лапсердаке
дух скрывается библейский,
как хлеба в растущем злаке.худ. Изя Шлосберг
Это прошлое так близко.
Право, лишь доверься слуху –
и услышишь голос мглистый
про войну и про разлуку,
и про ненависть тиранов,
что истории не внове,
про бессилье вражьих станов
гордость сокрушить жидовью,
и наивное лукавство
торгашей и фантазеров,
шаг над крышами шагалов
и свеча над ветхой Торой.
А проклятия, а ссоры!
Позавидовал бы Гоголь:
“Ах ты, рыбья холера,
помесь мерина с оглоблей!”

Где же ты, мое местечко?
Нет, как не бывало в мире.
Но приносит дочь из школы
то, что мы не проходили.
Говорливое местечко!
Хоть ты кануло в столетьях,
но осталось в нашем сердце
да еще, надеюсь, в детях…

КОРЧАК

1

Опять вы про “это”?
Зачем вы про “это”?
Погромы и смерти, страдания, гетто…
Другие народы не любят, учтите,
чтоб кто-то кричал о своем геноциде.
Как будто изгнание – ваша заслуга.
С ярмом отчужденья извечно по кругу
упреком, намеком, бельмом на планете
Израиля неугомонные дети.
Не правда ль, удобно, что попеременно
иные народы сходили со сцены?
Без воплей и стонов, бесшумно и просто,
сбегая с дощатых дешевых подмостков…

2

Корчак – имя корневое,
крепкое, приметное,
словно пулемет стрекочет,
словно крик бросает кочет
в темень предрассветную.
Корчак… Может, ближе к корчам?
Кормчему – да к гавани?
Нет, скорее – колокольчик,
бабочка за ставнями.

3

Не стройно, не в ногу,
не так, как солдаты,
по улице в небо
уходят ребята.
Еще не нассорившись,
не наигравшись,
уходят на небо
по Химмельфартштрассе.
Колышутся в поле
цветы и былинки,
но в небо нас требует
кто-то с Треблинки.
Глаза без слезинки,
а руки без хлеба…
Уходим, уходим
по улице в небо.

Ведь кто-то упорно
зовет нас на небо.
Нас всех и еще
грустноглазого ребе…

4

Я не узнаю, доктор синеглазый,
как вы погибли, задохнувшись газом,
что напоследок вы сказали детям –
наверно, помнит только Ангел Смерти.
А смерть, она всегда пребезобразна.
Вы слышали ль про доктора Гааза?
А доктор Швейцер, что вам  это имя?
Знакомы ль вы с собратьями своими?
“Как можно жить, когда погибнут дети?” –
шепнул вам торопливо Ангел Смерти.
“Кто их приободрит и успокоит?
И что за жизнь, когда терзает совесть?”
Не думаю, чтоб были колебанья.
Ваш путь и постиженья и призванья
так долог, что и смерть не оборвала,
но все же вас на свете, доктор, мало…

5

Пока на земле нет небесного царства,
и пытки как альтернатива лекарствам,
и братских могил громоздятся лафеты
мы будем (вы слышите?), будем про “это”.
Пока еще есть почитатели Торы,
пока не предстали на суд мы нескорый,
пока будут жить чудаки и поэты
мы будем, мы будем, мы будем про “это”.

ЛИАНА АЛАВЕРДОВА МЕСТЕЧКО

Все мы вышли из местечка –
от молочников до марксов.
В нас живет оно навечно.
Ну и незачем ломаться!
Узнаю я в программисте
интонации дедовьи.
Даже сходен образ мыслей:
духа странствие иль крови?
Даже нобелевский гений
внешне мне напомнил дядю,
кто Вертинским увлекался,
а с Прокофьевым не ладил.

Это я к тому сказала
(может, мысль и примитивна) –
все мы вышли из местечка,
хоть кому-то и противно.
Да, мы вышли из местечек,
истребленных злобой лютой,
но во мне стучит их пепел
ежедневно, поминутно.
И в джинсовом облаченьи,
и в хасидском лапсердаке
дух скрывается библейский,
как хлеба в растущем злаке.худ. Изя Шлосберг
Это прошлое так близко.
Право, лишь доверься слуху –
и услышишь голос мглистый
про войну и про разлуку,
и про ненависть тиранов,
что истории не внове,
про бессилье вражьих станов
гордость сокрушить жидовью,
и наивное лукавство
торгашей и фантазеров,
шаг над крышами шагалов
и свеча над ветхой Торой.
А проклятия, а ссоры!
Позавидовал бы Гоголь:
“Ах ты, рыбья холера,
помесь мерина с оглоблей!”

Где же ты, мое местечко?
Нет, как не бывало в мире.
Но приносит дочь из школы
то, что мы не проходили.
Говорливое местечко!
Хоть ты кануло в столетьях,
но осталось в нашем сердце
да еще, надеюсь, в детях…

КОРЧАК

1

Опять вы про “это”?
Зачем вы про “это”?
Погромы и смерти, страдания, гетто…
Другие народы не любят, учтите,
чтоб кто-то кричал о своем геноциде.
Как будто изгнание – ваша заслуга.
С ярмом отчужденья извечно по кругу
упреком, намеком, бельмом на планете
Израиля неугомонные дети.
Не правда ль, удобно, что попеременно
иные народы сходили со сцены?
Без воплей и стонов, бесшумно и просто,
сбегая с дощатых дешевых подмостков…

2

Корчак – имя корневое,
крепкое, приметное,
словно пулемет стрекочет,
словно крик бросает кочет
в темень предрассветную.
Корчак… Может, ближе к корчам?
Кормчему – да к гавани?
Нет, скорее – колокольчик,
бабочка за ставнями.

3

Не стройно, не в ногу,
не так, как солдаты,
по улице в небо
уходят ребята.
Еще не нассорившись,
не наигравшись,
уходят на небо
по Химмельфартштрассе.
Колышутся в поле
цветы и былинки,
но в небо нас требует
кто-то с Треблинки.
Глаза без слезинки,
а руки без хлеба…
Уходим, уходим
по улице в небо.

Ведь кто-то упорно
зовет нас на небо.
Нас всех и еще
грустноглазого ребе…

4

Я не узнаю, доктор синеглазый,
как вы погибли, задохнувшись газом,
что напоследок вы сказали детям –
наверно, помнит только Ангел Смерти.
А смерть, она всегда пребезобразна.
Вы слышали ль про доктора Гааза?
А доктор Швейцер, что вам  это имя?
Знакомы ль вы с собратьями своими?
“Как можно жить, когда погибнут дети?” –
шепнул вам торопливо Ангел Смерти.
“Кто их приободрит и успокоит?
И что за жизнь, когда терзает совесть?”
Не думаю, чтоб были колебанья.
Ваш путь и постиженья и призванья
так долог, что и смерть не оборвала,
но все же вас на свете, доктор, мало…

5

Пока на земле нет небесного царства,
и пытки как альтернатива лекарствам,
и братских могил громоздятся лафеты
мы будем (вы слышите?), будем про “это”.
Пока еще есть почитатели Торы,
пока не предстали на суд мы нескорый,
пока будут жить чудаки и поэты
мы будем, мы будем, мы будем про “это”.