СЕМЕН РЕЗНИК ● ПЕПЕЛ БЕРДИЧЕВА В СЕРДЦЕ ПИСАТЕЛЯ ● ЭССЕ

СЕМЕН   РЕЗНИК Первая биография Василия Гроссмана

The Bones of Berdichev: The Life and Fate of Vasily Grossman, by John Garrard & Carol Garrard. The Free Press: 1996, 437 pp.

Предлагаемая вниманию читателей рецензия на первую биографию Василия Гроссмана была написано 15 лет назад, сразу же после выхода книги в свет, и тогда же напечатана в газете «Новое русское слово». Я поплавал по интернету, чтобы узнать переиздавалась ли книга с тех пор, писала ли о ней пресса в последующие годы, но никакой информации не нашел.

Возможно, углубленный поиск дал бы иные результаты, но на легко доступных сайтах я обнаружил только то, что у букинистов ее можно купить за 95-100 долларов (в потрепанном виде – дешевле). По-видимому, на столь неблагополучную судьбу книги повлияло то, что в престижном издании «New York Times Book Review» тогда же появился неблагоприятный отзыв Роберта Конквиста (Robert Conquest), одного из самых авторитетных советологов, автора знаменитой книги «Большой Террор» (The Great Terrorr) и других работ о преступлениях сталинизма. Конквист обвинил авторов в антиукраинизме, что, на мой взгляд, было совершенно не справедливо.

Незадолго перед тем он выпустил книгу о голодоморе на Украине, в ходе работы над ней проникся большой симпатией к жертвам этого чудовищного преступления; из-за этого, видимо, он особенно болезненно воспринял страницы книги Геррардов, где рассказывалось о том, что уничтожение евреев на Украине проводилось нацистами при содействии местного населения. Я помню телефонный разговор с одним из авторов книги Джоном Гаррардом, который был в шоке. Он говорил, что Конквист его учитель, у них всегда были прекрасные отношения, и он не может понять, что происходит. Он просил разрешения перевести мою рецензию на английский язык и напечатать ее в противовес Конквисту, на что я, естественно, дал согласие. Но потом контактов у нас не было, и я не знаю, осуществил ли он это намерение. Моя рецензия, казалось, навсегда затерялась в подшивке «Нового русского слова», но недавно, к собственному удивлению, я обнаружил ее в интернете на одном из русских форумов, куда она перекочевала без моего ведома и, к сожалению, в крайне небрежном виде. Печатаю ее неискаженный текст.

С.Р.

_________

С творчеством Джона и Кэрол Гэррардов я познакомился пять лет назад,[1] когда газета "Вашингтон таймс" попросила меня отрецензировать их книгу "Внутри Союза советских писателей" (Inside the Soviet Writes’ Union). Я начал читать ее с большим скепсисом. Ну как, думалось мне, американцы могут разобраться в том клубке интриг, столкновений, подсиживаний, ударов из-за угла, которые происходили за фасадом декларируемого единства и показушной преданности "делу партии"? Однако выяснилось, что профессор университета штата Аризона и его супруга поняли все правильно.

И вот я держу в руках увесистый фолиант тех же авторов под названием "Прах Бердичева: Жизнь и судьба Василия Гроссмана" (The Bones of Berdichev: The Life and Fate of Vasily Grossman, by John Gerrard & Carol Gerrard. The Free Press: 1996). В этом томе больше четырехсот страниц, но в нем нет лишних слов.

1.

Книгу Гэррардов надо читать “по-еврейски”, то есть справа налево, начиная с приложений. Среди помещенных здесь, архивных документов – запись беседы Василия Гроссмана с М.А. Сусловым – о конфискованном романе “Жизнь и судьба”. Письмо Гроссмана Н.И. Ежову (июнь 1938 г.), в котором писатель заявлял о невиновности своей арестованной жены Ольги Михайловны Губер, письма Сталину и Хрущеву. Но особое место занимают два не отправленных письма Гроссмана матери, написанные в 1950-м и 1961 годах.

Они и не могли быть отправлены. Екатерина Савельевна Гроссман погибла от рук нацистов в сентябре 1941-го – в числе тридцати тысяч расстрелянных евреев Бердичева. Неотправленные письма – свидетельства душевных терзаний Гроссмана, который считал, что мог спасти мать – и не спас. Эти терзания переплавлялись в бесстрашие мысли, да и в бесстрашие в самом прямом смысле этого слова – под ураганным огнем противника. И из них высекались искры его творческих озарений.

В книге Гэррардов Гроссман предстает живым человеком, нисколько не приукрашенным, во всей сложности своего характера.

Авторы показывают, что вторая жена Василия Семеновича, Ольга Михайловна, которую он сумел вырвать из ежовых рукавиц НКВД, была ему очень предана. Но она деспотично правила мужем, а он малодушно ей уступал.

Когда началась война, Гроссман хотел сразу же ринуться в Бердичев, чтобы вывезти мать (вместе с ее больной племянницей и его дочерью от первого брака Катей). Однако Ольга Михайловна воспротивилась. А через две недели немецкие войска заняли Бердичев… Катя осталась жива только потому, что бабушка еще до войны отправила ее в пионерский лагерь.

Василий Семенович понял, что случилось непоправимое… Так начался трагический конфликт писателя с самим собой.

2

На долю Василия Гроссмана выпала горькая творческая судьба – и прижизненная, и посмертная. Когда он умер, главное его произведение лежало замурованным в сейфах Лубянки. А в те дни, когда оно все же увидело свет за границей, вовсю гремела слава Александра Солженицына, так что большой сенсации не произошло. Гроссман первым (по крайней мере, в СССР) со всей беспощадностью обнажил язвы сталинизма и большевизма, но в глазах мира он оказался всего лишь последователем Солженицына.

Гроссман не только слишком рано умер, но и слишком поздно родился. Не окунувшись по малолетству в водоворот яркой творческой жизни серебряного века, он и в 20-е годы, когда писателям еще кое-как дозволялось дышать, был весьма далек от литературы, так как учился на химическом факультете. По иронии судьбы, его первое произведение – очерк о Бердичеве – появилось только в год «великого перелома» (1929), когда в литературе вводился режим казармы. Вскоре многие талантливые писатели замолчали сами, другим заткнули рты, третьи поспешили освоиться в роли литературных холуев. Государство закабаляло литературу и одновременно подкупало ее.

Поскольку места на Олимпе были прочно заняты старшим писательским поколением, Гроссман оказался во втором эшелоне литературной элиты. Но на большее он и не претендовал. Его издавали и переиздавали, платили щедрые гонорары, хвалили в печати, одаряли литфондовскими благами – чего же еще? Существовали правила игры, и он им следовал без сопротивления. В те годы он делал обычную литературную карьеру.

3

Узнав о падении Бердичева, Гроссман записался добровольцем на фронт. Он хотел бить врага или быть убитым врагом, чтобы разделить участь матери. Но политуправление армии сочло более полезным прикомандировать писателя к газете “Красная звезда”, где он вскоре стал ведущим автором. Мало кто добывал правду о войне с таким терпением и неустрашимостью.

Гроссман неделями находился на передовой, спал на снегу, укрывшись шинелью; невозмутимо держался под шквальным огнем, а в часы затишья хлебал с солдатами из общего котла. Его очерки были наполнены живыми голосами, неповторимыми характерами, яркими зарисовками военного быта, глубоким осмыслением событий. “Отписавшись”, он снова рвался в пекло войны. В окопах Сталинграда, на Мамаевом кургане, где сражались бойцы Сибирской дивизии полковника Гуртиева, на переправе через Волгу, писатель, как губка вбирал в себя впечатления, которые позднее легли в основу его романов "За правое дело" ("Сталинград") и "Жизнь и судьба".

4.

Василий Гроссман никогда не чурался еврейской темы. Но в своих довоенных произведениях он смотрит на евреев как бы со стороны. Имя Иосиф он, еще в молодости, сменил на русское – Василий. В этом не было желания утаить свое еврейство – его все равно выдавала фамилия. Просто он вырос на русской культуре, русский язык был его языком. В полном слиянии с русским народом представлялось ему будущее всего еврейства. Такова была политика партии. Гроссман считал ее правильной, прогрессивной, и сам ни в коей мере не хотел отставать от прогресса. Словом, он был Василием в гораздо большей мере, чем Иосифом.

Холокост пробудил в нем отсутствовавшее, казалось бы, ощущение причастности к народу-изгою. Гроссман все больше убеждался в том, что Гитлер вел не одну войну, а две. Но если про первую неустанно и повседневно писали сотни его коллег, то вторая война – куда более страшная по своей бесчеловечной тотальности – оставалась неизвестной. Вступив вместе с передовыми частями на Украину, Гроссман, к ужасу своему, убедился, что на этой родной ему земле не осталось евреев! Очерк "Украина без евреев" авторы книги считают одним из самых значительных произведений Гроссмана времен войны. Этот очерк логически привел писателя к участию в работе над “Черной книгой” – первым коллективным трудом, который должен был задокументировать нацистский геноцид.

"Черная книга" (редакторы-составители И. Эренбург и В. Гроссман) готовилась с благословения высших партийных инстанций. Но по мере приближения полного разгрома германского нацизма быстро коричневел сталинский режим. “Черная книга” Кремлю стала не нужна. Эренбург от дальнейшего участия устраниться. Гроссман продолжал везти взрывоопасный груз. К работе над книгой были привлечены многие авторы, сам же Василий Семенович взял на себя то, что не мог не взять, – Бердичев! Оказалось, что именно в Бердичеве нацисты начали осуществлять программу “окончательного решения еврейского вопроса”. Евреи составляли половину шестидесятитысячного населения города. В живых не осталось ни одного…

Гэррарды посвятили “праху Бердичева” вступительную главу, что придало книге особый колорит. Они установили, что убийства евреев в Бердичеве начались 7 июля, то есть в первый же день занятия города немцами. Они выяснили точные даты создания еврейского гетто в Бердичеве, нарисовали картину широкого сотрудничества местного населения с нацистами, идентифицировали имена некоторых соучастников нацистских преступлений, а также имена многих жертв.

Пятого сентября 1941 года десять тысяч евреев были вывезены из гетто к югу от города и все до одного расстреляны. Авторы считают, что это был самый массовый одноразовый расстрел евреев за всю Вторую мировую войну. Но в гетто оставалось еще двадцать тысяч человек – в основном старики, инвалиды, малолетние и грудные дети. Их черед настал 14 сентября. С раннего утра их начали вывозить в западном направлении, высаживали и отводили от дороги группами на четыре-пять километров. Дальше эти бедолаги просто не могли двигаться. Здесь их и укладывали выстрелами в заранее вырытые могилы… Поскольку за один день не управились, то работа была завершена назавтра.

Гроссман первым собрал материал об этих злодеяниях, пополненный теперь его биографами.

5.

В январе 1948 года по приказу Сталина НКВД ликвидирует Михоэлса, затем арестовывают верхушку Еврейского антифашистского комитета. В числе главных обвинений – переданная на Запад “Черная книга”, одно из главных доказательств шпионской деятельности. Но по иронии судьбы главного “шпиона” – составителя и редактора книги – репрессии обходят стороной. Он в это время работает над эпопеей о войне под названием “Сталинград”.

И вот роман завершен и сдан в редакцию журнала “Новый мир”. В романе воспевается героизм защитников города. Вроде бы никаких препятствий к его публикации нет. Но – имя автора! В разгар кампании против “безродных космополитов” печатать столь значительное произведение о преданности родине автора с “космополитической” фамилией было бы, по меньшей мере, политической близорукостью!

Гроссман идет на рискованный шаг – пишет письмо Сталину. После этого рукописи дали ход, но роман стали терзать редакторы, выхолащивая его дух, выскабливая рискованные фразы и реплики. Само название романа было непоправимо искалечено: вместо простого и нейтрального “Сталинград” появилось агитпроповское “За правое дело”. После выхода романа в свет его стали громить в печати. А потом – неожиданно –присудили Сталинскую премию…

То, что происходило в последние сталинские годы с самим Гроссманом, с его вполне лояльным романом, с его прежними произведениями (при переизданиях из них стали вымарывать упоминания о евреях и нацистском геноциде), с его знакомыми и друзьями – все это вело к коренной переоценке писателем ценностей.

Так возник замысел великого романа нашего века – “Жизнь и судьба”. В нем Гроссман поднялся на такую творческую высоту, с которой видно, что все деспотические режимы одинаково бесчеловечны, кровавы и все питаются ненавистью. И нет существенной разницы между классовой и расовой ненавистью, так как они легко перетекают одна в другую.

Это была идея, опередившая свое время на многие годы. В романе она выражена с огромной художественной силой. Вот почему так всполошился КГБ, нагрянувший к писателю с обыском и изъявший все экземпляры рукописи, черновики и даже копировальную бумагу. Вот почему главный идеолог партии М.А. Суслов сказал автору, что роман его издадут не ранее чем через 200 лет.

В послесталинской России известного писателя уже не могли упрятать за решетку за неопубликованное инакомыслие. Но его запрятали в сурдокамеру гробового молчания. В России “Жизнь и судьба” увидела свет только с началом гласности, да и то с купюрами.

Предпоследнюю главу биографии Гроссмана Гэррарды назвали “Заживо погребенный”, а последнюю – “Лазарь”. Действительно, Гроссман был заживо погребен вместе с лучшими своими произведениями, а потом воскрес, как
евангельский Лазарь, став классиком русской литературы.

6.

Русской? Или, может быть, еврейской? Или еще какой-нибудь? В контексте политических и литературных баталий в России эти вопросы неизбежны. Достаточно вспомнить, какой разразился скандал, когда в журнале “Октябрь” был напечатан последний роман Гроссмана “Все течет…”, в котором писатель пытался осмыслить ленинско-сталинскую тиранию в контексте тысячелетней истории России. Фашиствующие патриоты во главе с Игорем Шафаревичем обвиняли Гроссмана в «русофобии» и в еврейском “национальном пристрастии”. Защитники же, естественно, доказывали, что Гроссман – подлинный патриот России и именно русский писатель. Любой россиянин – в России или на Западе, – взявшись писать биографию Гроссмана, не мог бы отстраниться от этого спора. Отбор материала, его подача, акценты в такой биографии были бы расставлены в соответствии с позицией автора. И такая книга наверняка проиграла бы в объективности.

Вот почему считаю большой удачей, что первая полноценная биография Василия Гроссмана написана авторами, свободными от российских “разборок”. Они просто исследуют его Жизнь и Судьбу.


[1] То есть в 1991 г.

СЕМЕН   РЕЗНИК Первая биография Василия Гроссмана

The Bones of Berdichev: The Life and Fate of Vasily Grossman, by John Garrard & Carol Garrard. The Free Press: 1996, 437 pp.

Предлагаемая вниманию читателей рецензия на первую биографию Василия Гроссмана была написано 15 лет назад, сразу же после выхода книги в свет, и тогда же напечатана в газете «Новое русское слово». Я поплавал по интернету, чтобы узнать переиздавалась ли книга с тех пор, писала ли о ней пресса в последующие годы, но никакой информации не нашел.

Возможно, углубленный поиск дал бы иные результаты, но на легко доступных сайтах я обнаружил только то, что у букинистов ее можно купить за 95-100 долларов (в потрепанном виде – дешевле). По-видимому, на столь неблагополучную судьбу книги повлияло то, что в престижном издании «New York Times Book Review» тогда же появился неблагоприятный отзыв Роберта Конквиста (Robert Conquest), одного из самых авторитетных советологов, автора знаменитой книги «Большой Террор» (The Great Terrorr) и других работ о преступлениях сталинизма. Конквист обвинил авторов в антиукраинизме, что, на мой взгляд, было совершенно не справедливо.

Незадолго перед тем он выпустил книгу о голодоморе на Украине, в ходе работы над ней проникся большой симпатией к жертвам этого чудовищного преступления; из-за этого, видимо, он особенно болезненно воспринял страницы книги Геррардов, где рассказывалось о том, что уничтожение евреев на Украине проводилось нацистами при содействии местного населения. Я помню телефонный разговор с одним из авторов книги Джоном Гаррардом, который был в шоке. Он говорил, что Конквист его учитель, у них всегда были прекрасные отношения, и он не может понять, что происходит. Он просил разрешения перевести мою рецензию на английский язык и напечатать ее в противовес Конквисту, на что я, естественно, дал согласие. Но потом контактов у нас не было, и я не знаю, осуществил ли он это намерение. Моя рецензия, казалось, навсегда затерялась в подшивке «Нового русского слова», но недавно, к собственному удивлению, я обнаружил ее в интернете на одном из русских форумов, куда она перекочевала без моего ведома и, к сожалению, в крайне небрежном виде. Печатаю ее неискаженный текст.

С.Р.

_________

С творчеством Джона и Кэрол Гэррардов я познакомился пять лет назад,[1] когда газета "Вашингтон таймс" попросила меня отрецензировать их книгу "Внутри Союза советских писателей" (Inside the Soviet Writes’ Union). Я начал читать ее с большим скепсисом. Ну как, думалось мне, американцы могут разобраться в том клубке интриг, столкновений, подсиживаний, ударов из-за угла, которые происходили за фасадом декларируемого единства и показушной преданности "делу партии"? Однако выяснилось, что профессор университета штата Аризона и его супруга поняли все правильно.

И вот я держу в руках увесистый фолиант тех же авторов под названием "Прах Бердичева: Жизнь и судьба Василия Гроссмана" (The Bones of Berdichev: The Life and Fate of Vasily Grossman, by John Gerrard & Carol Gerrard. The Free Press: 1996). В этом томе больше четырехсот страниц, но в нем нет лишних слов.

1.

Книгу Гэррардов надо читать “по-еврейски”, то есть справа налево, начиная с приложений. Среди помещенных здесь, архивных документов – запись беседы Василия Гроссмана с М.А. Сусловым – о конфискованном романе “Жизнь и судьба”. Письмо Гроссмана Н.И. Ежову (июнь 1938 г.), в котором писатель заявлял о невиновности своей арестованной жены Ольги Михайловны Губер, письма Сталину и Хрущеву. Но особое место занимают два не отправленных письма Гроссмана матери, написанные в 1950-м и 1961 годах.

Они и не могли быть отправлены. Екатерина Савельевна Гроссман погибла от рук нацистов в сентябре 1941-го – в числе тридцати тысяч расстрелянных евреев Бердичева. Неотправленные письма – свидетельства душевных терзаний Гроссмана, который считал, что мог спасти мать – и не спас. Эти терзания переплавлялись в бесстрашие мысли, да и в бесстрашие в самом прямом смысле этого слова – под ураганным огнем противника. И из них высекались искры его творческих озарений.

В книге Гэррардов Гроссман предстает живым человеком, нисколько не приукрашенным, во всей сложности своего характера.

Авторы показывают, что вторая жена Василия Семеновича, Ольга Михайловна, которую он сумел вырвать из ежовых рукавиц НКВД, была ему очень предана. Но она деспотично правила мужем, а он малодушно ей уступал.

Когда началась война, Гроссман хотел сразу же ринуться в Бердичев, чтобы вывезти мать (вместе с ее больной племянницей и его дочерью от первого брака Катей). Однако Ольга Михайловна воспротивилась. А через две недели немецкие войска заняли Бердичев… Катя осталась жива только потому, что бабушка еще до войны отправила ее в пионерский лагерь.

Василий Семенович понял, что случилось непоправимое… Так начался трагический конфликт писателя с самим собой.

2

На долю Василия Гроссмана выпала горькая творческая судьба – и прижизненная, и посмертная. Когда он умер, главное его произведение лежало замурованным в сейфах Лубянки. А в те дни, когда оно все же увидело свет за границей, вовсю гремела слава Александра Солженицына, так что большой сенсации не произошло. Гроссман первым (по крайней мере, в СССР) со всей беспощадностью обнажил язвы сталинизма и большевизма, но в глазах мира он оказался всего лишь последователем Солженицына.

Гроссман не только слишком рано умер, но и слишком поздно родился. Не окунувшись по малолетству в водоворот яркой творческой жизни серебряного века, он и в 20-е годы, когда писателям еще кое-как дозволялось дышать, был весьма далек от литературы, так как учился на химическом факультете. По иронии судьбы, его первое произведение – очерк о Бердичеве – появилось только в год «великого перелома» (1929), когда в литературе вводился режим казармы. Вскоре многие талантливые писатели замолчали сами, другим заткнули рты, третьи поспешили освоиться в роли литературных холуев. Государство закабаляло литературу и одновременно подкупало ее.

Поскольку места на Олимпе были прочно заняты старшим писательским поколением, Гроссман оказался во втором эшелоне литературной элиты. Но на большее он и не претендовал. Его издавали и переиздавали, платили щедрые гонорары, хвалили в печати, одаряли литфондовскими благами – чего же еще? Существовали правила игры, и он им следовал без сопротивления. В те годы он делал обычную литературную карьеру.

3

Узнав о падении Бердичева, Гроссман записался добровольцем на фронт. Он хотел бить врага или быть убитым врагом, чтобы разделить участь матери. Но политуправление армии сочло более полезным прикомандировать писателя к газете “Красная звезда”, где он вскоре стал ведущим автором. Мало кто добывал правду о войне с таким терпением и неустрашимостью.

Гроссман неделями находился на передовой, спал на снегу, укрывшись шинелью; невозмутимо держался под шквальным огнем, а в часы затишья хлебал с солдатами из общего котла. Его очерки были наполнены живыми голосами, неповторимыми характерами, яркими зарисовками военного быта, глубоким осмыслением событий. “Отписавшись”, он снова рвался в пекло войны. В окопах Сталинграда, на Мамаевом кургане, где сражались бойцы Сибирской дивизии полковника Гуртиева, на переправе через Волгу, писатель, как губка вбирал в себя впечатления, которые позднее легли в основу его романов "За правое дело" ("Сталинград") и "Жизнь и судьба".

4.

Василий Гроссман никогда не чурался еврейской темы. Но в своих довоенных произведениях он смотрит на евреев как бы со стороны. Имя Иосиф он, еще в молодости, сменил на русское – Василий. В этом не было желания утаить свое еврейство – его все равно выдавала фамилия. Просто он вырос на русской культуре, русский язык был его языком. В полном слиянии с русским народом представлялось ему будущее всего еврейства. Такова была политика партии. Гроссман считал ее правильной, прогрессивной, и сам ни в коей мере не хотел отставать от прогресса. Словом, он был Василием в гораздо большей мере, чем Иосифом.

Холокост пробудил в нем отсутствовавшее, казалось бы, ощущение причастности к народу-изгою. Гроссман все больше убеждался в том, что Гитлер вел не одну войну, а две. Но если про первую неустанно и повседневно писали сотни его коллег, то вторая война – куда более страшная по своей бесчеловечной тотальности – оставалась неизвестной. Вступив вместе с передовыми частями на Украину, Гроссман, к ужасу своему, убедился, что на этой родной ему земле не осталось евреев! Очерк "Украина без евреев" авторы книги считают одним из самых значительных произведений Гроссмана времен войны. Этот очерк логически привел писателя к участию в работе над “Черной книгой” – первым коллективным трудом, который должен был задокументировать нацистский геноцид.

"Черная книга" (редакторы-составители И. Эренбург и В. Гроссман) готовилась с благословения высших партийных инстанций. Но по мере приближения полного разгрома германского нацизма быстро коричневел сталинский режим. “Черная книга” Кремлю стала не нужна. Эренбург от дальнейшего участия устраниться. Гроссман продолжал везти взрывоопасный груз. К работе над книгой были привлечены многие авторы, сам же Василий Семенович взял на себя то, что не мог не взять, – Бердичев! Оказалось, что именно в Бердичеве нацисты начали осуществлять программу “окончательного решения еврейского вопроса”. Евреи составляли половину шестидесятитысячного населения города. В живых не осталось ни одного…

Гэррарды посвятили “праху Бердичева” вступительную главу, что придало книге особый колорит. Они установили, что убийства евреев в Бердичеве начались 7 июля, то есть в первый же день занятия города немцами. Они выяснили точные даты создания еврейского гетто в Бердичеве, нарисовали картину широкого сотрудничества местного населения с нацистами, идентифицировали имена некоторых соучастников нацистских преступлений, а также имена многих жертв.

Пятого сентября 1941 года десять тысяч евреев были вывезены из гетто к югу от города и все до одного расстреляны. Авторы считают, что это был самый массовый одноразовый расстрел евреев за всю Вторую мировую войну. Но в гетто оставалось еще двадцать тысяч человек – в основном старики, инвалиды, малолетние и грудные дети. Их черед настал 14 сентября. С раннего утра их начали вывозить в западном направлении, высаживали и отводили от дороги группами на четыре-пять километров. Дальше эти бедолаги просто не могли двигаться. Здесь их и укладывали выстрелами в заранее вырытые могилы… Поскольку за один день не управились, то работа была завершена назавтра.

Гроссман первым собрал материал об этих злодеяниях, пополненный теперь его биографами.

5.

В январе 1948 года по приказу Сталина НКВД ликвидирует Михоэлса, затем арестовывают верхушку Еврейского антифашистского комитета. В числе главных обвинений – переданная на Запад “Черная книга”, одно из главных доказательств шпионской деятельности. Но по иронии судьбы главного “шпиона” – составителя и редактора книги – репрессии обходят стороной. Он в это время работает над эпопеей о войне под названием “Сталинград”.

И вот роман завершен и сдан в редакцию журнала “Новый мир”. В романе воспевается героизм защитников города. Вроде бы никаких препятствий к его публикации нет. Но – имя автора! В разгар кампании против “безродных космополитов” печатать столь значительное произведение о преданности родине автора с “космополитической” фамилией было бы, по меньшей мере, политической близорукостью!

Гроссман идет на рискованный шаг – пишет письмо Сталину. После этого рукописи дали ход, но роман стали терзать редакторы, выхолащивая его дух, выскабливая рискованные фразы и реплики. Само название романа было непоправимо искалечено: вместо простого и нейтрального “Сталинград” появилось агитпроповское “За правое дело”. После выхода романа в свет его стали громить в печати. А потом – неожиданно –присудили Сталинскую премию…

То, что происходило в последние сталинские годы с самим Гроссманом, с его вполне лояльным романом, с его прежними произведениями (при переизданиях из них стали вымарывать упоминания о евреях и нацистском геноциде), с его знакомыми и друзьями – все это вело к коренной переоценке писателем ценностей.

Так возник замысел великого романа нашего века – “Жизнь и судьба”. В нем Гроссман поднялся на такую творческую высоту, с которой видно, что все деспотические режимы одинаково бесчеловечны, кровавы и все питаются ненавистью. И нет существенной разницы между классовой и расовой ненавистью, так как они легко перетекают одна в другую.

Это была идея, опередившая свое время на многие годы. В романе она выражена с огромной художественной силой. Вот почему так всполошился КГБ, нагрянувший к писателю с обыском и изъявший все экземпляры рукописи, черновики и даже копировальную бумагу. Вот почему главный идеолог партии М.А. Суслов сказал автору, что роман его издадут не ранее чем через 200 лет.

В послесталинской России известного писателя уже не могли упрятать за решетку за неопубликованное инакомыслие. Но его запрятали в сурдокамеру гробового молчания. В России “Жизнь и судьба” увидела свет только с началом гласности, да и то с купюрами.

Предпоследнюю главу биографии Гроссмана Гэррарды назвали “Заживо погребенный”, а последнюю – “Лазарь”. Действительно, Гроссман был заживо погребен вместе с лучшими своими произведениями, а потом воскрес, как
евангельский Лазарь, став классиком русской литературы.

6.

Русской? Или, может быть, еврейской? Или еще какой-нибудь? В контексте политических и литературных баталий в России эти вопросы неизбежны. Достаточно вспомнить, какой разразился скандал, когда в журнале “Октябрь” был напечатан последний роман Гроссмана “Все течет…”, в котором писатель пытался осмыслить ленинско-сталинскую тиранию в контексте тысячелетней истории России. Фашиствующие патриоты во главе с Игорем Шафаревичем обвиняли Гроссмана в «русофобии» и в еврейском “национальном пристрастии”. Защитники же, естественно, доказывали, что Гроссман – подлинный патриот России и именно русский писатель. Любой россиянин – в России или на Западе, – взявшись писать биографию Гроссмана, не мог бы отстраниться от этого спора. Отбор материала, его подача, акценты в такой биографии были бы расставлены в соответствии с позицией автора. И такая книга наверняка проиграла бы в объективности.

Вот почему считаю большой удачей, что первая полноценная биография Василия Гроссмана написана авторами, свободными от российских “разборок”. Они просто исследуют его Жизнь и Судьбу.


[1] То есть в 1991 г.