ИЛЬЯ РЕЙДЕРМАН ● ИЗ КНИГИ «МОЛЧАНИЕ ИОВА» ● СТИХИ -

«…все, кто пережили Катастрофу, чувствовали себя Иовом,
и вечный     вопрос Иова о смысле – или бессмысленности –
пережитой трагедии    подступал к горлу каждого из нас»
                                                                                    Андре Неер

Вот печь, в которой труп сожгут. Вот ров,
в котором, расстреляв, зароют тело.
Не вопрошай же ни о чём, Иов.
Не видишь разве? - небо опустело!
Когда нас хладнокровно убивают –
Бог в мире пребывает? Убывает?

Весь этот океан вселенской боли,
в котором разум наш идёт ко дну,
и явь, подобную кошмару, сну, –
признать ли проявленьем божьей воли?
Когда предсмертный слышен детский плач, –
Он может быть спокоен, счастлив, весел?
Сокрылся Он. Он облаком завесил
лицо. Равны и жертва, и палач.

В предсмертную я вслушиваюсь тишь.
Что скажешь, Бог? Ты и сейчас молчишь?
И я молчу. Не задаю вопросов.
Иов молчащий – тот, что был так смел!
Пророк, что, ужасаясь, онемел.
Утративший все истины философ.
Душа нема. Что может быть печальней?
Молчу. И нет Тебя – в моём молчанье.

Но ежели Ты слышишь всё и видишь,
но ежели всё ведаешь, не спишь,-
Ты тоже проклинаешь, ненавидишь,
и вместе с нами Ты в огне горишь!

Участвуя в безмерной этой драме
и нас не покидая до конца,
Господь бессмертный – умираешь с нами,
страдальческого не открыв лица…

ЕВРЕЙСКОЕ КЛАДБИЩЕ В РАВЕНСБРЮКЕ

Век, ты описываешь крюк,
Чтобы вернуть нас в Равенсбрюк?
И Ненависть, твоя подруга,
и Злоба, старшая сестра,
не выпускают нас из круга,
и боль по-прежнему остра…

На мёртвых зол, антисемит?
И надписи с могильных плит
орут, зовут, кричат: убей
ещё раз, ибо он – еврей!
Чтоб кости снова размолоть.
Чтобы развеялась зола.
Чтоб некогда живая плоть –
как будто вовсе не была.

Петляет время, сделав крюк,
чтобы вернуть нас в Равенсбрюк.
Звезда испытывает стыд,
читая это слово «жид»,
она вот-вот сойдёт с орбиты…
И оскверняемые плиты
вопят. О, крик из тьмы могил:
«Я – человек. Я есть. Я был.»

* * *

Что ты, ветер, затеял?
Куда ты уносишь дым?
Пепел сожжённых развеял –
и сам исчезаешь с ним.
Нет ничего – пустоты
воздуха и небес.
Крикну вослед вам: кто ты –
тот, кто навек исчез?
Где хоть одна ресница –
что не смогла сгореть?
Как ты хотела быть птицей,
чтобы не умереть,
чтобы прямо из гетто
выпорхнуть в пламень лета,
в это сиянье дня
(мимо того огня!).
Ваши улыбки живые
дымом уносит с земли.
…В склады пороховые
загнали – и подожгли
В пылающих башнях Нью-йоркских,
в тех ли адских печах –
пепла серого горстки,
почти невесомый прах.
Взорван, пылает автобус.
Земля, как бумажный глобус,
что пламенем весь охвачен.
Праздник смерти – так светел!
Матери – снова в плаче.
Ветер – уносит пепел.

Ветер – уносит души
всё дальше от нас, всё выше.
Их голоса – всё глуше.
Мы их уже не слышим.
Вспомни Адама, Ева.
возле райского Древа!
«Нет ни древа, ни рая!» –
губы шепчут, сгорая…

МОТЫЛЁК

             Памяти убитых еврейских детей

1

Жизнь – горячий чай на блюдечке,
Губы обжигает.
Только в детстве нас ни чуточки
Это не пугает.
Жизнь – как небеса высокая,
Как вода глубокая,
Вся сторукая, стоокая,
И совсем не строгая.
В небеса закинуть удочки
(близко всё – до жути!)
Детство – это всё на блюдечке,
На небесном блюде.
Ласковой рукой касаешься
Всех вещей несмелых,
И на облаке качаешься,
Словно на качелях.
Не упасть бы только с облака,
Не свалиться в бездну,
Не остаться бы без отклика
В шири поднебесной.
Чтобы ни одной минуточки
В запредельной смуте
Не забыть вкус чая в блюдечке,
Бытия на блюде.

2

Не для тебя ль бытия изобилье?
Ночью и днём – полёт и движенье.
Сердце трепещет, как бабочки крылья,
Страхи, восторги – до изнеможенья.
Где ты находишь дали такие
даже усевшись в углу на стуле?
Что за стихи, и что за стихии?
Жаркие ветры откуда подули?
И ледяной, неожиданный, жуткий
Ветер незваный – откуда, откуда?
Детское сердце, брось эти шутки,
тихо усни в ожидании чуда.
Сердце – ты бабочка в смертном полёте,
Малый комок, мотылёчек, Психея.
Вот она, суть окрылённая плоти.
И удержать ли? – пустая затея…
Не улетай, мотылёк мой весёлый,
Не улетай, мотылёк мой печальный,
В мир этот зимний, в мир этот голый,
В мир, что лишён красоты изначальной.
В клетке грудной, где распахнута дверца,
Веет такими тревожными снами.
Что ты торопишься, детское сердце?
С нами побудь! О, побудь ещё с нами!

З

– Нет нас нигде, не ищите.
Нет ни неба у нас, ни земли.
Не нуждаемся больше в защите.
Не спасли вы нас. Не спасли.
Бытие, как сосуд, раскололось,
Вытекает божественный свет.
Только голос мы, только голос,
А ему и названия нет.
И его вы поймёте едва ли.
Он вне власти земных ваших мер.
Краски мира для нас миновали.
Пепла цвет безусловнее – сер!
Не вмещают ни вечность, ни время,
Не вмещают любые слова
Наше необъяснимое бремя,
Нашу боль, что навеки жива.
Нам и облаком не растаять.
Нам и пеплом в землю не лечь.
Только память мы. Только память.
А её не убить, не сжечь.
Каждый всё, даже имя утратил!
Все слова позабыты давно.
И стучит обезумевший дятел
В вечности голубое окно.

4

Вот летит мотылёк.
Как он близок – далёк!
Он летит по кривой.
Вы мертвы. Он живой.
Вот летит мотылёк.
Он за мёртвых залог.
Он из царства теней
В череду наших дней.
Всё что было – прошло?
…Он летит, не спеша.
И трепещет крыло.
И трепещет душа.

ЕВРЕЙСКОЕ КЛАДБИЩЕ В РАВЕНСБРЮКЕ

* * *

МОТЫЛЁК

             Памяти убитых еврейских детей

1