ХЕЙНРИХ ЛАМВОЛЬ ● СЛОВОЛОЖЕСТВО ● СТИХИ

Lamvol_smЗемля… Земля… Как много в этом грязи
Дождливой ночью полем напролом,
Когда все мысли тонут в непролази,
А вместо сердца пламенный облом,
Куда ни щаг – везде одни итоги,
Куда ни два – земля опять кругла,
И постоянство внутренней тревоги,
И неизменность тупости угла,
Чему не быть, того и быть не должно,
Все лишнее за борт, на дно, в изгой,
Признать в себе ненужность просто-сложно,
Но лучше сам, чем кто-нибудь другой,
Земля… Земля… Как много в этом – вечно,
Последней точкой станет город Ло,
И никого шагающих по встречной,
И тишина.
И страшно.
И светло!

Ужаленный на голову крестьянин
Среди растений босиком стоит
На страже пограничных состояний
С копьем в руке и неприступен вид,
А мог остаться просто человеком,
Без сна ходить с отличием в кружок
Художественной лепки из молекул,
Но от тоски, по-взрослому, зажог,
Под эффективным действием отвара
В глуши пустынь, за тридевять земель
Он осознал, что Ноев была пара,
И кто приплыл – поди сейчас проверь,
Где пара Ноев, там и Паранойя,
Крестьянский мозг попал без выходных 
В капкан асимметричного покоя,
Как Боливар, не выдержав двоих,
Как на кривой козе в объезд до сути
По линиям ладони, но слепой,
К себе приговорен на куче прутьев,
Играющей со спичками толпой,
Ей опиум подай на дно колодца,
Что вера для народа, то и смерть,
Еще нельзя, а скрыть не удается,
И дольше века длится круговерть,
Обратно отпускало на попутке,
Когда такое было и всерьез,
Крестьянин провозил на страх в желудке
Новейшую религию стрекоз,
До дня того, пока из фаустгете
Штурмовики не запалили склад,
В котором логик формы Аристотель
И брат Макар, загнавший в рай телят,
В окрестностях теперь висит тревога
С табличкой «За порочное всегда!»,
Лишь проститутка в ухе от Ван Гога
Покойно слышит, как живет вода,
Живет и шепчет языками Марса
Поэту ритуальных деревень:
Товарищ, уходи быстрей с баркаса,
Ты больше не отбрасываешь тень

Пойду схожу с ума, пока не поздно,
Все время прямо, вверх и на чердак,
Здесь по весне селились друг навозный
И женщина красивая за так,
В чужом пальто с плеча Звезды Для Вида,
В чужих глазах роскошных георгин,
Казалось, снова тонет Антлантида,
Под танцы с саблей жгучих лизергин,
Хотелось упроститься до без отчеств,
До истины, которая в войне
Борозд на шее тысяч одноночеств
С бесстыжей однодневностью на дне,
Хотелось грызть обломками шлагбаум,
Но черт возьми, откуда было знать,
Что надо мной Звезда Монгол Шут Даун,
Да курам настежь тела новизна,
Что слишком мало в людях станет виски
На слишком много левого Христа
И бриллиант на пальце пианистки
Вопьется в память тоже неспроста,
Понять бы кто напился из стоп-крана –
Воды ведь нет. Неужто самый друг?
Пойду схожу с ума, пока не рано,
Сквозь сны, где четвертуют за испуг

Меня не бойтесь, юные девицы,
Меня не бойтесь, хлипкие старцы,
Я не один иду на дно топиться,
А с мохноногой стервой под уздцы,
Бори борца, – шептала мне с ладони, –
Бори борца, – сквозь сигаретный дым, –
Когда за всех последняя застонет,
И есть момент прикинуться немым,
Под музыку, к которой не привыкну:
Бори борца, всегда бори борца,
Пусть три кита устало сбросят тыкву
В двеннадцать, как в той сказке без конца,
Вокруг себя и, как бы, понарошку,
На деле же серьезнее серьез
Бог Светку хлоп. Затем хлоп и Сережку
Без лишних слов, потребности и слез,
Вот и иду, а рядом едут сани,
В них полный авангард, но без тебя,
И машут вслед простые могикане,
Во трубки мира жалобно трубя,
Лишь им вся поднаготная известна,
Прощайте, мой четырежды Скупой,
Прождал напрасно, где его невеста,
Смотритель за народною тропой,
Последний кадр. И прошлое отснято,
Костюмчик на герое как влитой,
Бори борца, но точка невозврата
При всех своих не станет запятой

Небо с возу, но не легче,
В поле та же темнота,
Залезай ко мне на плечи
И свети на звук кота,
Где-то травами он бродит
Сам с собою на уме,
То направо – песнь заводит,
То налево – весь в дерьме

А, говорят, на родине снега,
Метет, мороз и женщины под шубой,
Готовые хоть к черту на рога,
Но чтобы он с улыбкой белозубой
Им приносил горячий шоколад
И прочее для чуточку согреться,
А после можно снова в этот ад,
Где стынет кровь и ледяное сердце,
А, говорят, на родине февраль,
Обрезанный, но все равно длиннее,
Чем очередь из верящих в Грааль
И тамплиеров в чреве Мавзолея,
Нет вечности, сквозь пальцы все вода –
Так убеждали Заратустру йоги,
Когда зачем-то грызли провода
Между добром и злом с Большой Дороги,
Не спрашивай меня «Ну, как ты там?»,
Нормально! Будни ветренны и склизки,
Зато понятен чаще по утрам
Секрет ухода чисто по-английски, 
Посредника же следует убить,
Теперь пусть в третьем мире правит эго,
Не провода, но тоже рвется нить
И больше нет ни родины, ни снега

Капля за каплей, из себя по капле
Давите свободными и без слез, –
С таким условием Небесный Маклер,
Расселял по звездам новый завоз,
А те и стараться, тем лишь бы с целью,   
Иначе как объяснить, что внизу
Льет беспрестанно вторую неделю
Всем не ушедшим пока на грозу,
Уже захлебнулся внутренний цензор,
Чуть-чуть и весь превратишься водой,
Что дальше? А дальше, здравствуй, Темза,
Давай сольемся с тобой по одной,
Как в плохой, не помню автора, пьеске,
Ты здесь давно, я – откуда невесть,
Но получилось… и на этом отрезке
Принято пить не за жизнь, а за жесть,
Ведь сказано в пятой доске на заборе:
Они повернулись вспять и теперь
Темза впадает в Каспийское море
С доставкой из Англии в Англетер

Когда проснусь, а я проснусь, наверно,
Все так же будет лить как из ведра
И разъедать чужие плоти скверна,
И боль своя на выдумки хитра,
Под окнами ночами будут лисы
Визжать отвратно в схватке за еду,
Им бог не дал ума на компромиссы,
Вот и живут на холостом ходу,
Прообразы для утренних полотен,  
Проснусь и напишу с них разных дам,
Чей график посещений чистоплотен,
А кругозор широк не по годам,
Все из себя от Дольче и Габбана,
Но перманентно все-таки не те,
Они – судьба  безбашенного крана
Зарытого навечно в мерзлоте,
Здесь в браки модно лишь однополчанам,
Кто первым в лес, того и дети здесь
На флаге спят перед любым началом,
Приняв на грудь питательную смесь,
Последние наследники калигул
Пол-острова готовы за коня,
Но я себе тут памятник воздвигнул
Для голубей и любящих меня,
Апологет советов Лиса-братца,
Словоукладчик  прямиком в сундук,
Я, кажется, раздумал просыпаться,
Спокойно спит не дорогой ваш друг

Выйду на улицу в чем родила волчица,
В воздухе кончается год и теплая грусть,
Выйду туда, где со мной ничего не случится,
Потому что там меня нет, там я – Не БоЮсь,
Голыми умирают не только деревья,
Но вот так обреченно могут только они
Скидывать перед единственной в шахту дверью
По всякому счету ненужные больше дни,
А город смеется и это лучшая из
Прочитанных на осеннем финале молитва,
Движенье губами хоть тысячи монолиз
Не стоит улыбающегося монолита,
И неважно, что подбит и местами старый,
Твердость – последнее для бесполезных волков
Под мелодию гимна Фаруха Бульсара:
Мы не чемпионы, мой друг, во веки веков,
Так вперед! По следам первоходцев и лужам,
В каждой минуте без страха есть собственный плюс,
Выйду на и никто абсолютно не нужен,
Ведь со мной сигареты и вера в НеБо Юсь

Прости, дорогая, но сейчас будет больно,
Как бывает от тысяч под ногти иголок
И ни что не спасет –  в твоей Первопрестольной
Давно умер последний анестезиолог,
Сожжены все аптеки в ближайшем квартале,
А в скорой машине хором пьются микстуры,
Так что ступай без шансов на дозу мортале,
К себе на этаж, где представитель структуры
Затаился с целью прямо за шахтой лифта,
Чтобы попасть в клуб имени Жоржа Дантеса
Сэр должен раскурить при всех пень эвкалипта,
Легко бы! Но пока хоть одна поэтесса  
Живее живых в своем ночном словоблудстве
Существует проблема. И он здесь за этим,
Он неделю за городом метился в блюдце,
Успокоился, став попадать каждым третьим,
Хотя больше верит в справедливость катана,
Как-то сподручнее и без лишнего шума,
А как поэтично незашиваема рана!
Это не мозг по обоям после дум-дума,
Это не падшая подтанцовка в кабуки,
Из-за которой война за главные роли,
У сомалийских пиратов длинные руки,
Но не они пустят тебя в царствие боли.
Скромный создатель вспорет заветную вену,
С гарантией – инкарнация невозможна,
Успеть бы мне сбегать помолиться Биг Бену,
А в небе запахнет стихами.
Опять?
Безнадежно

Сергею Тимофееву

Завтра. Или через множество раз потом,
Из контура мелом или огня – не важно,
Без лишних слез окажусь за Большим Хребтом
В теле по сути чужом для обычных граждан,
Но не свиньей, кому интересен повтор?
Опять же, свинья на кресте не эстетична,
А там, вряд ли, над сараем висит топор
Строгий внутри ко всем проповедникам китча,   
Так что изволю неотвратимо другим
Прописаться бессрочно в рукотворов племя
И при любом раскладе не сидеть под гимн 
Во имя тебя, начальник Хребта Емеля,
– Пули-пули,
– Да-да-да,
– Есть хотите?
– Как всегда,
– Так летите же сюда…
Мели, Емеля, в одну гребенку мели,
Пусть знают, как это – босиком по пространству,
Ты прав, собирая в нижних слоях земли,
Помнящих градус тепла и при встрече «Здравствуй!»,
Таким непременно стану Священный Зверь
С правом перемещений вовне саркофага:
Наш папа – Фрэнк Заппа, нам ли бояться смерь? 
Не киснуть, братья, есть еще порох во флягах!

Все – брехня! И в молчании золота нет, –
Подытожил отшельник-старатель
Разговор по душам, а потом пьяный бред
По пути из застолья в кровати, –
Нет его, а минута молчания есть…
Вот последнее было напрасно,
Потому как он завтра поднимется в шесть
Улетая туда, где все ясно,
А мне мало того, что трещит голова
И бунтуют в желудке матросы,
Будут дятлом стучаться под сердце слова,
Возвращая больные вопросы,
Не минута, а весь закольцованный год
Без единого звука и голый,
Ты – туда, а оттуда – нашествие орд, 
Слепоглухонемые монголы,
Из понятного только автограф Левши
На свидетельстве странного дела,
Ну и отжиг, конечно,  по полной,  в глуши,
Чтоб подкован и глубже задело,
Чтобы прыгал ручной на короткой ноге
И не нужный, а все-таки нужен,
Может это взбрести лишь по страшной пурге,
Где случилась  простая confusion,
В результате – обломки разбитых корыт
Вокруг Ангела на Piccadilly,
Я отныне молчу, благо, прииск закрыт,
Но монголы… Зачем приходили?

Возле третьего дома по улице на Восток,
Две проститутки, начальник и какая-то нарь
Собрали суд, по ходу забив на все водосток,
И для нагнетания темы погасив фонарь,
Пей, дурамрака, пей, для того и новый потоп,
Станешь попроще и печаль интеллекта сойдет,
Тьма – это время, когда напрочь исчезает «стоп»,
И только ленивый думает, что он не крадет,
Слово подброшено  – едок дым от горящих глаз,
Сквозь слезы потребность в еще у присяжных лиц
А этот-то, этот, – вторя, бьется в истерике джаз,
Выводя однозначные ритмы тухлых водиц,
Пляшут за руки, будто на мне есть право плясать,
Откуда им знать, что я уже сам – система богов
И в третьем доме начну от фонаря  воскресать
Без двух проституток с начальником бывшим мозгов

Исхудало, исходило
Без чулка на стройной ножке,
Кто-то машет мне кадилом
Из окошка неотложки,
То ли запах, толь отпели –
Не сумел я разобраться,
Иглы в вены, словно дрели,
Стали вдруг в меня внедряться,
Больше что-то неохота,
Дольше тоже не случилось,
Не икота, не блевота,
Так…
Дышать…
Не получилось

Я  горд в заброшенном себе
Лелеять временные складки,
Мой друг, бросай свои повадки
И вниз спускайся по трубе,
Не водосточной, а прямой,
Как рукописный след на снеге,
В грудном кармане обереги
Пусть возвратят тебя домой,
Там и ее приговоришь, 
Других полно, не все так страшно,
Вон, даже Эйфелева башня,
Раздвинув ноги, ждет Париж, 
При колебаниях стены
И содержимого во фляжке,
Неправда, светел путь не тяжкий,
А с крыши до моей спины

На всякий скоросшиватель есть свой потрошитель
И еще неизвестно, кому из них дана фора,
Как говорил в кулуарах один долгожитель:
Будем стоять, пока не разгадан код светофора
И продолжал, косясь на циновку Конфуция:
Без долгих прелюдий выходят повторные люди,
Бойся – не бейся, в итоге всегда революция,
Им не пробиться в реальность, но никто не осудит,
Зло справедливо по обе границы Евфрата,
Где даже садисты в Саду на себя не похожи,
Вместо них теперь попугаи ловят пирата,
Чтобы счастье тянул из мешка для вечных прохожих,
Не всем повезет, над кем-то повиснет безумие
В результате панической поголовной атаки,
Любимая, лоно полное в полнолуние,
Нам незачем страх, видишь, над нами дерзкие знаки,
Так делай вперед, и я в стороне не останусь,
Бесследно для всех на позавчерашнем сайте
Сотремся на раз, как последний выданный парус
От ветров с ледников, которых прошу: Не растайте! 

Под космическим деревом – тысячи лет,
А в верхних слоях дупла  воют собаки,
Они чуют, что замедлился ход планет,
И под завязку залиты топливом баки,
Белка за Стрелкой, за Белкой – Жучка и он –
Товарищ красивый Гагарин без спросу
Лезет в команду летящих на Вавилон,
А те разгоняют на всех папиросу,
Дымом пропитан воздух окрестных полян,
На полянах люд, ему все по колено,
Он – последний из существующих землян
С воплями «Да здравствует Иисус и Леннон!»,
Оргия жизни с надеждой – эти смогут
Оторваться от мира черных квадратов:
В лапы, и смело, и в нужную ногу, –
К кнопке уже очередь из геростратов,
За стволом спрятался мальчик, будущий я,
Приспичило, вот и тушит пожар веков,
Связь с историей зла эта его струя,
Кончит сейчас и с ковчегом будет таков
Мальчик любит животных, хочет к собакам,
Сентиментальный навзрыд к дяденьке Ною:
Возьмите, немного нас – я с Пастернаком,
Да Платонов там, в рюкзачке за спиною,
Нам пора  в космос…
                                     Остальное – за кадром…
Мальчик терся о сучья, кожу сдирая,
Веря, что после покроется скафандром,
Ни черта не смысля, столько же не зная,
Что сотрудники зоопарка давно сдали чек
На обнаруженную собственность парий,
А собственность эта есть – неулетевший ковчег,
И твари теперь  не те, но сутью твариLamvol_smЗемля… Земля… Как много в этом грязи
Дождливой ночью полем напролом,
Когда все мысли тонут в непролази,
А вместо сердца пламенный облом,
Куда ни щаг – везде одни итоги,
Куда ни два – земля опять кругла,
И постоянство внутренней тревоги,
И неизменность тупости угла,
Чему не быть, того и быть не должно,
Все лишнее за борт, на дно, в изгой,
Признать в себе ненужность просто-сложно,
Но лучше сам, чем кто-нибудь другой,
Земля… Земля… Как много в этом – вечно,
Последней точкой станет город Ло,
И никого шагающих по встречной,
И тишина.
И страшно.
И светло!