* * *
Палитра красок голубых
уводит в густоту чернил.
Сторожевой, ночной патруль
мосты над Сеной перекрыл.
Вдруг стихло все. И замер гул.
В провале ночи, в тайне звезд,
в уединении светил
взошло ненастье на помост.
И ночь в предутреннем венчанье
скрестила вздохи в глубине…
Так все еще болит во мне
воспоминанье…

* * *
Ты разложила бы пасьянс.
Но карты врут. Они пророчут,
Что оборвется голос ночью
И кончится земной романс.
И странный мальчик из коры
Сплетет тугую паутину,
Как будто раму для картины
В другие темные миры.
Мурлычит ночь. Бездомный кот
Один – он никому не нужен.
Плывет легко по звездным лужам
Зимы последней ледоход.
Вкус ветра на губах, как мед.
Пчелиный яд в глубоких сотах.
Ты ожидаешь с неохотой,
Когда зима в тебе умрет.
Ты ждешь весны. Она и лето
Опять играют в проферанс.
Свет фонарей давно погас.
По мостовой стучит карета
И косманавт летит на Марс.
Он в путь опять собрался долгий.
А ты считаешь дни и годы,
Танцуя вальс, последний вальс.

* * *
Не думать о смерти. Но ржавый замок
Под утро скрипит, вызывая тревогу.
Сварливая ночь повторяет урок
И старый рюкзак собирает в дорогу.

Как в комнате тихо. Смертельный покой
Едва нарушает движение мысли.
И тихо считает всю ночь метроном
Часы и минуты — о жизни, о смысле…

Я сплю и не сплю. Я парю над скалой
На грани времен, и на грани бессмертья.
Но рвется душа в неизвестность порой,
Где в строчках стихов затерялись столетья,

Где рифмы сплетают ажурную сеть,
Где птицы давно щебетать перестали,
И с ангелом белым сражается смерть.
И море застыло, как будто из стали.

Ночь ссорится с утром. Я слышу их брань.
Засовы скрипят, как шаги по паркету…
Завяла на солнце в стакане герань…
Ночь старый рюкзак все таскает по свету…

* * *
Я открываю для себя
метанье утвержденных истин.
И колебание дождя
в осеннем водопаде листьев.

Я отрываю от себя
корнями вросшую привычность,
то отражаться от огня,
а то гореть. И единичность,

как одиночесто, близки
в созвучности корней и смысла.
В изгибе тонкого мазка
линейность чувства бескорыстна.

Я открываю каждый день
дверь в тайнопись воспоминаний.
И вижу – жизнь всего лишь тень,
а память вымысел сознанья,

как ель, истекшая смолой,
сухие ветки в парке старом,
И мы, увлекшись вдруг игрой,
так мало думаем о малом:

о том, что день давно погас
в осеннем водопаде листьев,
и Бог нас от себя не спас
в буждающем хаосе истин.

* * *
Опять на скрипке ветер-Паганини
Смычком луны выводит ля-мажор.
И первый снег, как будто бы стажор,
Рисует гамму многозвучных линий
Широкими мазками ля-бимоль.
И затихает мировая боль
В пространстве одиноких ионид.
Там скрипка плачет, там огонь горит,
И опадает день, как лепесток,
На тайные мерцания  планет.
И замер у экрана человек,
И ветер стих, и мир давно умолк.
В ночном затишье звукам время спать.
Уснули рифмы, ритмы и штрихи.
Но пишутся мучительно стихи
Смычком скрипичным в тонкую тетрадь.

ОЖИДАНИЕ

Какая четкая печаль
мне разграфила вышиванье.
Опять расстроенный рояль
сгущает время ожиданья.

Я не ищу забвенья в сне.
Я просто жду, ломая пальцы.
Звучит рояль. Живет во мне
душа, распятая на пяльцах.

* * *

Напрасно плачет скрипкою метель
В том городе, где я не родилась.
И заметает снег и час, и день –
Метет пургой в чернеющую пасть
Не память, нет, а колебанье, вздор,
Обрывычных речей водоворот,
И Летний сад, и в куполах собор,
И улиц старых резкий поворот.
Мне все приснилось рано по утру:
Свет фонаря, на набережной снег.
А я одна по городу бреду,
И  на снегу мой одинокий след.
А над рекою тот бессмертный миг,
Луча скольженье вдоль по полотну,
И черного монаха резкий крик 
Ночную разорвавший тишину.

Воспоминанье. Детство. Юность. Дом.
Окно косое на глухой пустырь.
Здесь я жила. Вот лестничный проем.
Мой дом, как Соловецкий монастырь.
Иллюзии,  загадочный мираж.
Скользит зима из сна в живую плоть.
А я взбираюсь на шестой этаж
Из завтрашнего для в сегодняшнюю ночь…
Из коридора вьется дым сигар.
Воркуют две старушки у плиты.
На кухне закипает самовар.
А дядю Ваню ночью увели
В  тужурке старой  на косой покрой.
Я вижу его мятое лицо,
Когда вели из дома под конвой,
И кто-то бросил розу на крыльцо.
Погас фонарь. Закончилось кино…
На черно-белом желтая луна…
Так было с нами, но давным-давно,
Когда зима по городу мела…

* * *
Луна, как липкая медуза,
плывет в волнистых облаках.
И красным ломтиком арбуза
заходит солнце. Как монах
стоит согнувшись дуб, на вечер
набросив тень. Ночной мираж
утриловский увековечил
лучами тонкими пейзаж.

На блюде сумерек осколки
от лунных бликов. Только мгла,
как будто острые осколки
цветною нитью в облака
втыкает, вышивая гладью,
то млечный путь, то звездный след.

Я над открытою тетрадью
склоняю голову. И нет –
ни легкости, ни вдохновенья,
ни грусти от наплыва чувств…

Лишь только раной откровенья
тревожит  ночь дыханье муз…

* * *
Устриц кормил океан неспокойный.
Книгой открытой ложилась волна.
Солнце дрожало от летнего зноя.
Пенясь, купалась с рассветом луна.

Лето прошедшее ленью плодилось.
Мокрые тучи текли на песок.
Прошлое было и прошлое длилось.
След на песке все еще его не просох.

Плавились звезды, стекая в овраги,
Лентой широкой струилась тоска.
Гнал ее ветер в огромной упряге
И неизвестно зачем и куда.

Помню дорогу из вязкости лунной.
Осень по ней одиноко брела.
Отблеск холодный и свет полуумный
Звали с собою меня в никуда.

Плавилось лето на крыше печально.
Медом стекая, как липкий досуг.
Было понятно еще изначально —
Мир – это прошлого замкнутый круг…

* * *
Острова моей памяти, будто кристаллы, 
вплетенные в легкие ткани минут,
когда где-то тебя еще любят и ждут,
и тебе еще нужно от жизни так мало —
привкус осени с солью на липких губах,
поцелуй снежных хлопьев, и взмах
крыльев белых, и долгий полет в никуда,
где рождается ночью из снега зима,
где весна за горою живет и томится,
и строка вышивает в тетради страницу
старой ручкой с гусиным пером.
Но расстаяло солнце за тонким стеклом.
Жизнь на финишной ленте. Два шага вперед…
Тает память, как снег, на развилке дорог…

* * *
Все та же комната повернута углом,
где краски преломляются в пространстве.
Осенний луч, с дневных вернувшись странствий,
затих в себе, в дверной уйдя проем.

Я думаю, как часто недоступно
понять нам то, что кажется простым.

А дождь идет, стуча по крыше скупо,
как будто чувством угадав шестым
всю тягостность пустого безрассудства,
невысказанность видимых причин.

Как в эту осень вкрапленные чувства,
я думала, что ты легко раним.

Но ночь сфальшивила, ускорив ритм событий,
подлив зелья в малиновый настой,
наполнив комнату космической тоской,
и каждый нерв, болящий по наитью,
и каждый недосказанный совет,
непринятый, процеженный сквозь сито,
и как-то странно, будто деловито,
тобою вдруг оборванный сонет…

* * *

       Мы вернемся, если будем живы, 
       Если к дому приведет Господь.
                                                  Иван Елагин

По комнате мечутся снежные блики.
В извилинах складок затеряны рифмы.
И памяти странно-скользящие лики
Звучат музыкально-замедленным ритмом.

Сон раненой птицей  повис над вселенной.
Глаза, словно звезды, их взгляд неподвижен.
Две тени скрестились на белой постели.
Их шепот и шорох чуть в сумерках слышен.

Как мрачен дороги изогнутый стержень,
Едва освещенный безлунною ночью.
Но контур на стенке. И холодно сдержан
в морозных тонах чей-то профиль нечеткий.

И я возвращаюсь. По памяти скользкой,
По тонкому льду зазеркального детства
Спешу к незнакому городу в гости.
Но память упрямо застыла на месте.

Как сморщилось утро, совсем постарело.
Осунулись улицы, лица прохожих.
И города сонное легкое тело
На пропасти черное тело похоже.

А в сумерках тает янтарная лунность.
Как в кадре из фильма, бледнеют виденья.
Гуляет по Невскому старая юность
Обняв голубое свое приведенье.

Прощаюсь навечно. И грустно, и горько.
Пора просыпаться, но тянет обратно,
Где память и юность, и детства осколки…
Все это куда-то ушло  безвозвратно…

ЦВЕТОМУЗЫКА

Рисую музыку в багрово-красном тоне,
Симфонию тяжелых голосов.
Творение из акварельных снов,
На голубом и темно-синем фоне.

Я ноты расставляю по рядам,
Где за мажором следует минор.
Я завяжу о жизни разговор.
И грусть, как гроздья лунные раздам.

Цветные звуки спят на полотне,
Их акварельный сон — на мягком ложе.
Как музыка на живопись похожа,
Где буйство красок плавится в огне.

Дух Мировой вольется в косный бред.
Сольется мир в экстазе тишины.
Мистерия, безумие и сны…
И Прометей – несущий людям свет.

Я музыку рисую на листе.
И в каждой ноте — мистики начало.    
А в черном цвете — ночи покрывало.
И в синем – звуки неба. Как во сне    

Метель играет на последней ноте.
И спит под снегом белая печаль.
И музыка родится невзначай
В высоком поэтическом полете.

* * *
Есть скрытый смысл в поступках и словах –
подтекст интуитивно одинокий,
как даты на чужих календарях,
в чужих стихах непонятые строки.

Открытости неведомый порыв
нам дорог, как Ромео и Джульетта.,
но осени непрорванный нарыв
мы предпочтем болтливой скуке лета.

Уходит время в сети пауков,
сплетенных из мирских тончайших свяязей,
и памяти таинственный покров
расшит словами, как больною вязью.

Есть скрытый смысл в неузнаваньи чувств,
в сокрытости загадочных начал,
где мир внутри так оголенно пуст,
а мир вокруг так бесконечно мал.

* * *
Птицы по небу летят, а их крылья из стали.
Ветер срывает с деревьев осенний парик.
Листья затихли и будто шуршать перестали.
Плачет ребенок и тихо смеется старик.

Громко скрипят на весу вечерами качели.
Ветер за окнами водит скрипичным смычком.
А на рояле играют последнию песню метели.
Вяжет зима кружева деревянным крючком.

Холодно небу под тонким ночным одеялом.
Стонет тоска и печалится в клетке скворец.
В вазе холодной стеклянные розы завяли.
Старый цыган нагадал, напророчил  конец.

Улицы тонут в размытых мазках акварелей.
Розовый луч затерялся в палитре цветов.
Хрупкое солнце расстаяло в снежной постели.
Молятся люди и просят прощенья богов…

Кажется будто бы мир вдруг застыл в ожиданьи.
Реки замерзли и в сталь превратилась вода.
Тайнопись памяти, с прошлым навеки прощанье,
Вспышка сознанья — последний полет в никуда…

ПРИ ЛУННОМ СВЕТЕ

Наши ссоры и наши печали,
как лучи разбежались по полкам.
И при каждом ударе колком –
лунный свет на предельном накале,
словно небо пронзивший ток
наших душ, освещенных извне…

Каждый луч воскрешает во мне
несложившийся ритм строк…

Разрушается лунный диск
в треугольном вечернем свете.
У судьбы моей на примете
мной воздвигнутый обелиск
справедливаости наших ссор,
погрешимости двух сплетений.

В лунном свете слились две тени
всем светилам наперекор.

* * *
Не дожидаясь зимних холодов,
Не дожидаясь милости Богов,
Пока беду не предсказал пророк,
Пока закат не осветил порог,
Молиться буду мудрости планет
И быстроте несущихся камет,
Когда взорвется как огонь восток,
И голос правды станет одинок.
Вливая капли черного зелья
В кувшин разбитый ровно пополам,
Однажды душу дьяволу продам,
Чтобы вертелась по оси земля.
Но руку к солнцу протянул аллах,
И солнце превратило землю в прах…
О, этот странный мир и громкий стон
Чужие голоса со всех сторон…
Чужие лица и чужой мудрец
Пророчит скорый на земле конец…

ЗА ЧЕРТОЙ НЕВОЗВРАЩЕНИЯ

У каждого своя судьба
начертана на звездной дате.
А я пою о невозврате,
о том, что мне не пересечь черту,
черту невозвращенья,
и что умру, не попросив
за все грехи свои прощенья,
и что творенья ремесло
меня от боли не спасло,
и не достигнута вершина
всего на два, на два аршина.

Украдкой оглянусь назад:
быть может, там таится ад,
за той чертой невозвращенья,
где все остались непрощенья,
непрнимания аккорды,
где перерезана аорта
в движенью к счастью,
и над властью,
над Божью властию не властна,
судьба, которую напрасно
переломить пыталась я.

По острию, по срезу бритвы,
шепча забытые молитвы,
иду вперед, не сознавая,
что в тайне вечного движенья
есть элемент невозвращенья. 

СТРАНА «ВОСПОМИНАНЬЯ»

Горький запах
теплой свежестью
охладил лицо и тело.
Память как бы потеплела
Под лучами зимней нежности,
вышивая тихим шепотом
на экране бело-шелковом
и закаты, и рассветы,
странно канувшие в Лету.

Стало страшно. Как улитку,
я толкаю память в пропасть.
Прошлое…Никто не спросит,
не узнает. Я накидку
опущу на то, что было…

Утро в чайнике остыло…
Разноцветные осколки
улеглись на пыльной полке
отголосками сознанья
из страны «Воспоминанья».