ИЛЬЯ РЕЙДЕРМАН ● ТЯГА К ВЕЧНОСТИ ● СТИХИ -

Мир нужно захватить врасплох, –
когда он не готов, не скроен,
когда на холоде продрог
или же чем-нибудь расстроен.
Когда не смотрит в объектив
и не позирует парадно,
когда не очень-то красив,
когда одет неаккуратно.
Мир нужно захватить врасплох, –
вот дверь нечаянно открыта,
ну а за ней – то плач, то вздох,
иль просто судороги быта.
Вот жизнь, забывшая о том,

что есть Всемирный Соглядатай,
не одержимая стыдом,
(а что творит – хоть стой, хоть падай!)
Понять её – не в красоте,
не истине, не в миг полёта.
Но в повседневной суете –
увидеть   истинное что-то.
И пусть он, мир, и плох, и   лжив,
забыв о правде сокровенной, –
а всё же был живой порыв,
пусть очень краткий, пусть мгновенный!
Его бы только подглядеть.
Он между слов и дел, он – между
всего, что   живо лишь на треть.
Но, значит, есть ещё надежда.

* * *
На этом свете всё исчислить
и все проблемы разрешить?
Живу ли для того, чтоб мыслить?
Иль мыслю для того, чтоб жить?
Жизнь – нерешённая задача.
И подглядеть нельзя в ответ.
И для чего же силы трачу,
коль смысла нет, ответа нет?
На первый взгляд – всё ясно, просто.
Нет времени на взгляд второй.
Корысти суетной короста
и цифр воинствующий строй.
Живи же, сам с собой не споря.
Но точность, логика, расчёт
несут нам радость или горе?
Считаем всё. Но жизнь – не в счёт.
Её живое чудотворство
умом житейским не поймёшь.
… Всё мысль да мысль. Её упорство.
Но мир – не схема, не чертёж.
О, голову руками стиснуть!
Отчаяться и не спешить!
Живу ли для того, чтоб мыслить?
Иль мыслю для того, чтоб жить?

* * *
Не выше, и не ниже я растений,
я только существо – не божество.
Любой цветок среди пустыни – гений.
Всё, что живёт – имеет естество.
Естественно оно – ибо на свете
есть в самом деле, – не жалея сил,
всю сущность вкладывая в формы эти,
пока огонь безумный не остыл.
Живая жизнь – живёт, не рассуждая,
живёт, как ей повелевает страсть.
…Но в нашем небе – птиц железных стая.
Но в нашем море – рыб железных власть.
Но в нашем мире – в проводах железных
запуталась крылатая душа.
К чему она? Забыв о звёздных безднах,
мы, по асфальту шинами шурша,
спешим. Среди железа и бетона,
среди пестро раскрашенных пластмасс, –
ты, робот, тычешь в кнопки полусонно,
да и живёшь, не поднимая глаз.
Чтоб, заглянув в глаза, не угадали
твою от нас скрываемую суть:
не человек! Из кремния и стали!
Да биомассы гаденькой – чуть-чуть.

* * *
Я паучок. Плету такую сеть,
чтобы ловить в неё отнюдь не снедь,
а то чего не выпить и не съесть,
но что на свете, слава богу, есть.
Я – на тончайшей нити паучок.
Нить – с облака. Об остальном – молчок.
Не смею ибо рассказать пока,
как я живу, держась за облака.
Пока люблю, и нет любви конца –
качаюсь возле твоего лица,
и, затаив дыханье – не спеши.
Молю – поосторожнее дыши!

* * *
Боюсь я, что какой-то рак,
ну а не рак – так просто рок,
жизнь обрывая просто так,
рванёт стоп-кран, нажмёт курок.
Ищи потом среди бумаг,
в пустых пробелах между строк:
что мог сказать – сказал не так,
а что хотел – сказать не смог.
Ветшает плоть и крепнет дух,
и взгляд всё больше смотрит ввысь,
и ловит ослабевший слух
тишайшее: поторопись!
Пока, как глину, мнёт рука
слова, чтоб смысл явить. Пока
строка, что пишется, – твоя.
Пока в ней голос бытия…

* * *
А ночь просторна, а душа упорна,
– и нужно штопать времени дыру.
Чтоб истины, никем не зримой, зёрна,
быть может, проросли, когда умру.
Так сон влечёт! Но лишь прикроешь веки –
провалишься в захламленный подвал.
И, хоть уснул, конечно, не навеки,
но книгу не дочёл, но мысль – проспал.
Нас усыпляет индустрия бреда.
А жизнь живая – выделки ручной.
Тот, кто не спит – дотянет до рассвета,
он свет во тьме, – не сгусток тьмы ночной.
Евангельское слышу слово «бодрствуй!»
Будь в мире духа – вечный космонавт.
Чтоб красота была среди уродства.
Чтоб правда ожила – средь полуправд.

* * *
День открыв, как новую страницу,
– сеять ли овёс или пшеницу?
Или заняться совсем не делом, –
мысль свою записывая мелом?
Да, записывая и стирая –
вслед за ней появится вторая,
а вдогонку, может быть, и третья.
В промежутках – только междометья,
в промежутках – знаки препинанья,
суета и споры, препиранья.
И когда в конце поставишь точку –
в камеру навеки, в одиночку,
в подземелье – знаешь, чем чреватом.
Где отдельным станет каждый атом.
День открыв, как новую страницу –
выпустишь ли мысль свою, как птицу,
на свободу, в голубую бездну?
Ей ведь в черепной коробке тесно!
День открыв, как новую страницу,
вдруг поймёшь, что время – измениться.
Выскользнув из нашей круговерти,
прежде, чем умрёшь, – уйти в бессмертье.
В мир, в котором, не глазеют – видят!
В мир, в котором не считают – мыслят!
Где не борются и ненавидят.
Всё не купят здесь – и не исчислят.
Где, житейским вопреки законам,
продолжают разговор с Платоном,
и, презрев любую неуместность,
мысль свою бросают в неизвестность.

* * *
Конечно, смерть придёт, накроет нас цунами.
Да мало ль что случиться может с нами?
Как муху нас прихлопнет чья-то длань.
Поднять ли руки вверх, сказав, что дело дрянь?
И принимать всё то, что неизбежно, –
с покорностью, за всё благодаря?
Но вот луч света в этой тьме кромешной:
меня прихлопнут – но живу не зря!
Живу не как травинка или птица,
не как летящий тополиный пух, –
не зря мне что-что снится, что-то мнится,
мысль озаряет, вспыхивает дух.
Когда в твоем сознанье полусонном
исчезнет объективности гипноз
поймёшь: мы, люди, по другим законам
живём, всё дерзко ставя под вопрос.
Есть мудрость жалкая, что накопили годы.
И есть звезда, что пляшет среди тьмы.
Закон природы и закон свободы
ведут войну. А поле битвы – мы.

* * *
У живущих во времени – нет бытия.
Бытие у того, кто сквозь гору
времени роет подкоп, не тая,
что подобен он зеку и вору.
Он из времени хочет бежать, из тюрьмы,
соблазняющей сладкой свободой.
И не хочет ни персиков он, ни хурмы,
ни прижизненной славы, ни мёда.
В толще времени – вечности ищет родник,
(с жаждой вечной и вечной отвагой).
Он устами к ладоням любимой приник,
что смогли зачерпнуть эту влагу.
И когда утолят свою жажду уста
и прозреют омытые очи –
где же жизни былой нищета и тщета?
Тайна лиц. Тайна дня. Тайна ночи.
Где все вещи, что в скудной своей наготе
наши взоры смущали напрасно?
Бытие, что во всей полноте, красоте.
Жизнь, что только в любви и прекрасна.

* * *
Эти крупные, яркие звёзды в Крыму!
Эта влага, что светом оденет плоть!
Вот и счастье, которого я не пойму.
Вот и ночь, что её даровал нам Господь.
И волна не шумит – замирает волна,
всё застыло торжественно, словно в мольбе.
Открывает свою глубину тишина,
та, что в жизни, и в смерти, и в нашей судьбе.
…То, что скажешь ты мне – знаю я наперёд.
Утаим это слово – хоть смысл его прост.
И лежит оно тайной на губах этих вод,
и трепещет в извечном молчании звёзд.
Это слово – не им ли Вселенную Бог
сотворил (красоту – до Добра и до Зла)?
И его я всей жизнью сказать тебе смог.
И его ты – всей жизнью – произнесла.
К изначальному Слову мы причастны с тобой
в эту ночь. К изначальному духу Творца.
Даже море притихло – не плещет прибой.
Есть начало всему – да не будет конца…

ПАМЯТИ МИХАИЛА КАЦА, КИНОРЕЖИССЁРА

Трудней всего увидеть мир в лицо.
У камня есть лицо. У человека.
А мир без лиц – всего лишь колесо,
что вертит спицы дней от века и до века.
Слепых причин и следствий череду,
бессмыслицы круженье до упада,
добро – в себе таящее беду,
и зло в одеждах ангельских. И стадо
людей, безумье толп, безликость масс.
Бог, лица их лепя – не долепил их?
И не увидеть мысли – в щёлках глаз.
И губы – правду высказать не в силах.
Увидеть мир в лицо. И стать – Лицом
всего, что жаждет сквозь тебя сказаться.
И человеком быть, – не подлецом,
всё честно видеть, слышать, отозваться,
ответить. И – за всё держать ответ.
Горенье духа. Истин постоянство.
И свет. Сквозь нашу тьму – слепящий свет.
…Экрана белоснежное пространство.

* * *
В усталой Вселенной, затёртой до дыр,
где люди блуждают в пустыне –
в объятиях наших рождается мир,
и всё совершается ныне.
Жизнь – вечная новость. Дыши – кто живой,
живи, обнимая живое,
дряхлеющий мир обновляя собой,
рискуя своей головою.
Разумны машины. Безумна звезда –
ведь светит, себя же сжигая!
Сгорит. Но останется свет – навсегда,
как весть, бесконечно благая.
Есть смерть и свобода. Есть тяжесть и труд
Жизнь – дар. (Возвращаем обратно?)
Всё врут логарифмы! А рифмы – не врут,
хоть что говорят – не понятно.
Но всё же попробуем толком прочесть –
покуда золою не станем.
Ведь если на свете хоть что-нибудь есть,
– есть лишь в напряжении крайнем.
В предельном усилии (выдох и вдох,
и неутолимость объятий…)
А если покажется: мир этот плох,
не мы ли в том – всех виноватей?
В усталой Вселенной, затёртой до дыр,
где люди блуждают в пустыне –
в объятиях наших рождается мир,
и всё совершается – ныне.
Всё – ныне, сейчас, в этот час, в этот миг
рождаешь, а, может быть, губишь.
Гляди: мирозданья ликующий лик!
Ты видишь его – если любишь.

* * *
Солнце после дождя. Солнце после дождя.
Счастье – оно не сразу. Но всё же – чуть погодя.
Может, за тёмными тучами скрылась твоя душа –
всё же к чему-то лучшему прислушивается, не дыша,
всё же на что-то надеется, верит (во что – бог весть).
Знает, должно быть, истину: солнце на свете – есть!
Солнце после дождя – это природы закон,
или каприз погоды, случай, прекрасный сон?
Если б не эти сны, если б не луч случайный,
пасмурной жизнь была бы, скучною и печальной.
Хмурая хмарь разойдётся, схлынут унынье и страх,
свет из глубин пробьётся и засияет в глазах.
Это – закон природы? Мир – изначально хорош?
Чудо – дитя свободы, приходит, когда не ждёшь.
Чудо – бога причуда, дар тому, кто готов
жизнью своей ответить на любой из его даров.
Солнце после дождя. Солнце после дождя.
Счастье – оно не сразу. Но всё же – чуть погодя.

* * *
Резко проснувшись с ангиоспазмом,
маешься болью своей головною,
и понимаешь: не станешь Эразмом.
Мысль не додумать – в столетья длиною.
Жизни на все размышленья – не хватит!
Ковшик испил из колодца – и не больше!
Взял я аванс – ну а кто же заплатит?
Путь я наметил – а кто же продолжит?
Вот и всё уже просветы в сосудах.
Время являет свою быстротечность.
Нечто в пульсирующих минутах –
вправду проталкивается в вечность?
Или застрянет сгустившимся тромбом –
(меньше бы, меньше холестерина)?
… Время опять уходить в катакомбы.
С книгой. И – в истину верой старинной.
Этот туннель, по которому, горбясь,
движешься в завтра – всё уже, всё круче.
Вот и твоя сокращается подпись,
став сочетанием двух закорючек.
Да, мы уходим. Но сделав полшага
в те неизвестные – вечные – дали,
будь, как исписанная бумага,
честно хранящая то, что сказали.
Если и здесь пребываем мы в нетях,
если мы живы – не на пределе
сил – как духовно продолжимся в детях,
кто нас услышит потом, в самом деле?
Смыслом – живым ещё – в мире присутствуй.
Радуйся же, и печалься, и бедствуй.
Средь безрассудства – мысли и чувствуй,
средь безответственности – ответствуй.

* * *
Вере Зубаревой
Ну а книга стихов – это книга
открываемая наугад.
Траекторию краткого мига
вдруг улавливает взгляд.
Но внезапно кончается время,
и его не удержит рука.
Ибо жизни прекрасное бремя
обрывается, как строка.
Вот приходит волна – и уходит.
И ракушка пустая лежит.
Только память по берегу бродит,
каждой мелочью дорожит.
…Подниматься над уровнем моря,
над волной, словно птица, паря.
Подниматься над уровнем горя,
никого и ни в чём не коря.
А стихи – обнимают пространство,
всем на свете подвластны ветрам.
Хоть не свойственно им постоянство –
тяга к вечности прячется там.

ПАМЯТИ МИХАИЛА КАЦА, КИНОРЕЖИССЁРА